Анатолий Маркуша - Нет

• Название: Нет
• Автор: Анатолий Маркуша
• Издательство: Издательский Дом «Вестник Воздушного Флота»
• Жанр: О войне
• Год: 2002
• ISBN: 5-901808-02-9

90-летию ВВС России посвящается

Современная Авиация родилась из мечты. «Не мы, а правнуки наши будут летать по воздуху, ако птицы», — говорил еще Петр I.

Сколько лет мечте — не сосчитать. Сколько лет Авиации — общеизвестно. По историческим меркам она родилась вчера. А сегодня мы уже не можем представить себе полноценную жизнь без нее. Хотя, если постараться, представить можно: от Москвы до Владивостока — на поезде, из Европы в Америку — на корабле…

Современная Авиация — это сверхзвуковые скорости и стратосферные высоты, это передовые технологии и прецизионное производство, это огромный парк летательных аппаратов различного класса и назначения. Современная авиация — это престиж и национальная безопасность государства.

Перед вами, уважаемые читатели, первый том сочинений летчика с довоенным стажем, писателя Анатолия Маркуши. Анатолий Маркович знает о небе и полете не понаслышке. Он свидетель и непосредственный участник многих важных событий в истории отечественной Авиации. На его книгах выросло не одно поколение людей, влюбленных в Авиацию, посвятивших ей свою жизнь. В год 90-летия Военно-воздушных сил пусть это издание станет подарком всем, кто посвятил свою жизнь Авиации, и кто еще только собирается сделать свой выбор.

---

— Паршивая работенка, мужики… Мы тут посоветовались и решили… поручить это дело Хабарову… Пойдем, Виктор Михайлович, потолкуем…

Увидев летную комнату, Хабаров не может от нее оторваться. Мысленно он следует по длинному коридору, начинающемуся за двустворчатой остекленной дверью, в раздевалку. Тремя шеренгами стоят здесь голубые узкие шкафчики с летным обмундированием. Его шкаф — второй от двери. Кто-то давно уже приклеил на дверку морду улыбающегося тигра. Вырезали с обложки иллюстрированного журнала и так присобачили эмалитом — не оторвать! И вот уже лет пять тигр провожает Виктора Михайловича в каждый полет и встречает после каждого задания. Хабаров привык к тигру и иногда, конечно, когда никто не видит, подмигивает ему, прощаясь…

Едва слышно ступая, в палату возвращается Тамара.

— Пальчик приготовьте, Виктор Михайлович, сейчас кровь возьму.

— Опять? Скоро у меня крови на эти дурацкие анализы не останется.

— А что делать, раз нужно.

— Шуры-муры разводить, так с Мишкой Агаянцем, а кровь сосать — из меня! И чего вытолкала человека, чем он тебе помешал?

Не обращая внимания на «шуры-муры», Тамара привычно делает свое дело.

— Вот и все. Держите ватку, Виктор Михайлович.

— У тебя маникюрные ножницы есть, кривые? — спрашивает Хабаров.

— В палате нет, но, если надо, найду и принесу.

— Надо. Найди.

Тамара вновь исчезает и скоро возвращается с ножницами.

— Давайте подстригу.

— Нет. Я сам.

Виктор Михайлович берет у Тамары ножницы и, высоко подняв руки в локтях, смешно сощурившись, быстрыми, прыгающими движениями пальцев начинает что-то вырезать из листка бумаги: чик-чик-чик, и на тумбочку ложится веселый зайчишка, еще чик-чик-чик, и из-под кривых лезвий выскакивает длинная крадущаяся лиса. Потом Хабаров вырезает ослика, лошадку и сидящего на барабане задумчивого слона.

Тамара с нескрываемым удивлением смотрит на веселый зоопарк и говорит:

— А вы, оказывается, еще и художник! Вот не думала.

— Если человек в чем-нибудь талантлив, то он и вообще талантлив. Учти, Тамарочка. И не бегай за первым попавшимся красавчиком, даже если этот красавчик — сам Михаэль Агаянц, а люби меня, люби нежно и преданно.

— Виктор Михайлович, а рисовать вы тоже можете?

— Еще как! Кукрыниксы в компанию приглашали. Правда. Я не согласился.

— Почему?

— А куда мое Ха к их Ку, Кры и Ник-Сы присобачить? Тамара взяла в руки зайчишку и, поворачивая его туда-сюда, растроганно заулыбалась.

— Надо же, какой зверь!

— И вовсе не зверь, а зайчик. Его зовут Вова.

— Кого зовут Вова?

— Зайчика.

— А ее? — спросила Тамара, показывая пальцем на лисицу.

— Лисокрад — лиса крадущаяся.

— А его?

— Оська.

— А слона?

— Баламот Баламотович.

— Господи, да кто это напридумал?

— Кроме Лисокрада, все имена придумал Андрюшка. Он болел, и я вырезал ему целый цирк. А Лисокрада сочинили ленинградские дураки-артельщики. Выпустили пластмассовую игрушку и на пузе выштамповали «Лисокрад», а на другой — «Лисосид» — лиса сидящая.

— А сколько ему лет?

— Кому?

— Андрюше вашему?

— Пять с хвостиком, — сказал Виктор Михайлович и прикрыл глаза. Ему казалось, что лицо с прикрытыми глазами ничего не выражает — ни нежности, ни тоски, ни сдерживаемых воспоминаний…

Впрочем, Тамара не заметила его прикрытых глаз и спросила:

— Скажите, Виктор Михайлович, а вы можете лично мне что-нибудь вырезать? На память. Он ответил не сразу:

— Могу.

На этот раз Хабаров режет долго и неторопливо. И лицо его постоянно меняет выражение, делаясь то задумчивым, то насмешливым, то злым и, наконец, лукавым.

— Держи, — говорит Хабаров и подает Тамаре тигра, изготовившегося к прыжку. Тигр очень разный, так посмотришь — свирепый, чуть повернешь, глянешь сбоку — большая добродушная полосатая кошка, еще повернешь — насмешливая, хитрющая зверюга, и сразу видно — не настоящая, игрушечная.

— Спасибо, Виктор Михайлович. Я его дома к зеркалу приклею.

— А ковер с лебедями у тебя есть?

— Нет.

— Вот это хорошо. Раз нет, приклей. Сколько-то времени оба молчат. Оба вроде отсутствуют в палате. Потом Тамара говорит:

— А почему вы про лебедей спросили?

— Так. Многие сильно их уважают, а я не люблю. — Помолчал и серьезно: — Да, а тигра зовут Шурик. Запомни.

— Шурика тоже Андрюша придумал?

— Нет. Шурика я сам придумал.

Пришла Анна Мироновна. Глянула на зверье, занявшее половину тумбочки, не удивилась. Тамара подумала: «Не первый раз видит. Привыкла». Анна Мироновна сказала:

— Сейчас я разговаривала с профессором Барковским, он считает, что все идет нормально, и никаких особых причин для беспокойства не видит.

— А кто, собственно, беспокоится?

— Все беспокоятся: Центр и министерство. Я сегодня с Евгением Николаевичем говорила, он — тоже. Между прочим, просил тебе передать кроме приветов, что Плотникову звонил Княгинин. Евгений Николаевич сказал, что ты знаешь, кто это. А еще он подчеркнул, что Княгинин принял «самое горячее участие в организации консилиума». Почему-то он очень настаивал, чтобы я передала тебе про Княгинина. Я спросила: «А кто такой Княгинин?» Но Евгений Николаевич только засмеялся: «Виктор Михайлович знает. Передайте! Обязательно. Ему будет приятно». Тебе, правда, приятно, Витя?

— Очень! Подвел я Княгинина. Представляю, как он меня кроет сейчас.

— Ты что-нибудь обещал и не сделал?

— Вот именно. Обещал облетать один аппаратик, и Княгинин специально ждал, когда я развяжусь с Севсом…

— Но ты же не виноват, Витя!

— А он-то и вовсе не виноват…

— Тебе Барковский понравился?

— Ничего дед. С понятиями, видно.

— Совершенно очаровательный старик, и как держится! А ведь ему, должно быть, больше восьмидесяти. Я девчонкой по его учебникам училась.

— А чего эти профессора сейчас делают? Агаянц еще не взлетел, я бы услышал.

— Сурен Тигранович повел всех обедать.

— Значит, Сурену старик тоже пришелся. Повел бы он просто так начальство обедать!

— Барковский всем понравился.

Кто знает, как замыкаются ассоциативные цепи памяти? Мать назвала фамилию Княгинина — и Хабаров совершенно отчетливо представил княгининское конструкторское бюро, его подчеркнуто современный стиль, и сразу появилась деталь: длинный, освещенный невидимыми лампами дневного света коридор, Марина, разговаривающая с очкариком Глебом…

Марина, Марина, Марина… Хабаров дважды обманул девушку. Дважды обещал позвонить и не позвонил. Он вовсе не собирался ее обманывать, но так сложились обстоятельства. Просто сошлись внешние факторы… А что он собирался?.. Хабарова смутило это очень уж категорическое «собирался»… И он стал мысленно сочинять письмо Марине. Обращения не придумал и начал с текста.

«Видит бог, что я не имел злостного намерения обманывать вас. Кажется, кто-то из великих говорил: «Все мы рабы и пленники обстоятельств». Так вот, я тоже раб, прикованный хоть и не к галере, а к омерзительной больничной койке. Подробности опускаю: слишком это неблагодарная задача — рассказывать о больнице. Лежу и стараюсь думать о лучшем, что было, и еще может быть. Да! Может. Как видите, я оптимист. Оптимист поневоле…

Тут на днях, когда мне было получше, я перелистывал старый толстый журнал. В номере оказались напечатанными предсмертные записи греческих коммунистов, сделанные за день до расстрела. За точность не ручаюсь, воспроизвожу по памяти: «Не думайте, что правильно умереть труднее, чем правильно жить». Христос Фелидис. И вторая: «Кто умеет жить, умеет и умирать». Николае Балис. Как говорится — им виднее. Но я не думаю, что кому-нибудь помирать легче, а кому-нибудь труднее. Всем и трудно, и страшно, и неохота…

Вот где кроются корни моего оптимизма поневоле: я хочу жить, а если уж смерти очень надо, так пусть погоняется за мной, пусть попотеет, сам я… нет, сам я не сделаю ни одного встречного шага.

Прикованный и распятый, я велю себе быть оптимистом. Подчиняюсь медицине и стараюсь думать о том, что было хорошего и что еще может быть.

И вот тут я вспомнил, Мариночка, как мы ехали с вами в город. Помните? И я, старый, тертый, обкусанный калач, вдруг… ну, как бы это точнее сказать, чтобы было не слишком красиво и вместе с тем соответствовало… подумал: «Мне не хочется выпускать ее из машины».

Потом я ехал обратно. Один. В голову пришла такая совсем было забытая картина: однажды мы шли с женой по улице, вечерело, кажется, это было ранней-ранней весной; откуда-то из-за угла прямо под ноги к нам вывернулся человечек с собакой. Он, человечек, был сморщенный, жалкий и даже не такой старый, как потрепанный. Я бы сказал, жестоко потрепанный, может быть, жизнью вообще, а может быть, проще — вульгарным пьянством. Но не в человеке суть. В собаке! Собака была красавица — громадный рыжий сеттер, шелковый, гордый, с ушами до колен. Она не шла — ступала. Ступала, прекрасно сознавая свою неотразимость, свою значительность и полное ничтожество человека, которому она просто позволяла — черт с ним! — держаться за ее поводок. Кира (Кирой зовут мою жену) сказала: