Диакон Андрей Кураев - Ответы на вопросы православной молодёжи

• Название: Ответы на вопросы православной молодёжи
• Автор: диакон Андрей Кураев
• Жанр: Религия

Вопросы молодых резки, требовательны. Они ждут честных ответов. Они не любят общих фраз. И спрашивают они о том, что интересно им и не всегда интересно пожилым прихожанам. В этой книге такие не вполне обычные вопросы встретились с не вполне обычными ответами. Диакон Андрей Кураев, профессор Православного Свято-Тихоновского Богословского института – один из самых интересных и ожидаемых собеседников у молодежи. В его ответах часто поражает некая непредсказуемость: иногда он бывает неожиданно резок, иногда же неожиданно мягок. В общем, живой человек. Человек, с которым можно спорить и которому можно задавать вопросы.

В этой книге собраны ответы на те вопросы, которые доводилось слышать на встречах с православной молодежью. О книгах, кино, рок-музыке, влюбленности.

---

Так вот, у кришнаитов есть две школы, одна из которых близка православным, вторая — протестантам. Одна из них зовется «школа обезьянки» вторая — «школа котенка». Первая говорит, что детеныш обезьяны цепляется за мать, а она его сама переносит с ветки на ветку. От малыша требуется лишь держаться и не мешать. «Школа котенка» говорит: смотрите как кошка несет в в зубах малыша, котенок же вовсе ничего не делает. Так и Господь спасет человека, который в этом никакого участия не принимает. Мое крещение я могу объяснить только с позиции «школы котенка».

Можно, конечно, долго рассказывать, как из полного неверия, из семьи, где не было православной традиции, с кафедры атеизма я пришел в семинарию. И при этом буду употреблять местоимения «я», «мне». На самом же деле это было чудо. Не я пришел в Церковь, а Господь «взял за шкирку», вытащил и протащил, как я этому ни сопротивлялся. Чудо — любое проявление Божией воли. И именно потому, что это — чудо, оно не подлежит дальнейшему анализу. Это нельзя дальше расчленять. Здесь можно просто замереть… Чудо есть чудо, и чудо есть Бог.

Если же искать человеческих сдвижек, то тут очень много ниточек сходились в один узел.

Первыми религиозными авторами, которых я читал, были Франк и Шестов. Первое знакомство с ними оставило меня равнодушным. Я просто не понимал, о чем они пишут. Их рассуждения о Боге, о Христе казались мне слишком далекими. Но все же нечто позитивное из первого знакомства с ними я вынес. Они показали мне, что можно быть христианином и при этом человеком XX века. Затем отец Сергий Булгаков вполне убедил меня: мир духовной жизни — это такой мир, о котором нельзя судить снаружи.

На третьем курсе МГУ я всерьез заболел Достоевским. Книга, которая по-настоящему перепахала меня — это «Братья Карамазовы». Я действительно болел ею. Две недели, пока читал, ничего кроме этого в голове не было.

Кроме того, оказавшись на кафедре научного атеизма, я в учебном порядке должен был заниматься религиозными вопросами, читать литературу — прежде всего, конечно, атеистическую, — но попадался и самиздат. Доводилось брать книжки у знакомых, да и на кафедре библиотека была достаточно приличная. Атеистический стиль работы, с которым я встретился, вызывал неприятие и тем самым во многом помог мне определиться.

— Каким образом?

— Во-первых, сравнивая первоисточники, Евангелие, книги по истории Церкви с тем, как это препарировалось в книгах по атеизму, я достаточно быстро заметил, что в последних много неправды, многое притянуто за уши и огромное количество просто элементарной некомпетентности. Когда я начал вживаться в кафедральную жизнь, меня поразила одна деталь. Там не было ни одного спецкурса по библеистике, по истории Церкви, даже по истории религии; там не было ни одного человека, который мог бы эти спецкурсы вести. Было много спецкурсов по «модернизму», но никакого знакомства с традицией. Образование получалось странно мозаичным. Кроме того, в те годы никто из преподавателей кафедры не знал ни еврейского, ни греческого языков. И при этом они заявляли, что занимаются научной критикой Библии. Это меня сильно разочаровало.

— А как Вы вообще оказались именно на столь своеобразной кафедре?

— Нет, не потому, что я был одержим зудом атеистической работы. Вообще-то я собирался специализироваться на кафедре «истории зарубежной философии». Марксизм был мне, мягко говоря, неинтересен. А вот что-то зарубежное, желательно современное… Но на экзамене по этому предмету приключился эпизод, перевернувший всю мою жизнь. В билете, который мне достался, первый вопрос был по китайской философии, второй — по Аристотелю. Китай был мне опять же неинтересен, да и лекции на эту тему у нас были крайне скучные. Короче, я ничего по этому вопросу билета не знал. А по Аристотелю ответил хорошо. Опыт сдачи экзаменов у меня к тому времени был уже немалый, поэтому я понимал: два по первому вопросу и пять по второму в среднем дают тройку. Каково же было мое удивление, когда профессор Богомолов протянул мне зачетку с записью «отлично»! Но при этом он сказал: «передайте привет Вашему отцу!». Отец-то у меня тоже философ, и работал он тогда в Президиуме Академии Наук…

А тогда я понял: или я всю жизнь буду всего лишь носителем своего отчества и всю жизнь буду таскать домой «приветы отцу». Или я должен искать свой путь жизни.

Сложность выбора состояла в том, что уже в ту пору официальная идеология не вызывала у меня симпатий. Поэтому я как раз накануне экзамена подал заявление о специализации по кафедре истории зарубежной философии: думал забуриться куда-нибудь в былые века и культуры, в проблемы, по которым, к счастью, не существует «установочных» определений пленумов ЦК… Но, оказалось, что на этой кафедре слишком хорошо знают моего отца. Куда же еще на философском факультете можно спрятаться от идеологии? — Конечно, на кафедру логики. Занятия по логике я любил… Но, увы, мой отец по своей научной специализации как раз логик и потому на этой кафедре более чем известен. Так, а раз мой отец логик, а я хочу выбираться своей колеей, то что же находится вдали от логики? — Конечно, религия. И в итоге я подал заявление на кафедру атеизма: по сути изучение той же самой «зарубежной» или несоветской философии, только с более узким выбором тем.

Так что в выборе этой кафедры «виноват» мой подростковый «протестантизм». Ничего идейного.

— И на самой кафедре атеизма к вере Вы тоже шли «от противного»?

— Во многом, да. Сама атмосфера общества, которая сложилась в начале 80-х годов, помогала повернуться к Церкви. Атеистические нападки выглядели очень нечестно, и я сказал себе: если ты видишь, что родная партия врет тебе по каждому поводу, и в крупном, и по мелочам, то, может быть, она не права и в вопросе, который сама же назвала основным вопросом философии — «Есть ли Бог? Что первично: материя или разум?».

Я подошел к миру религиозной мысли, попробовал понять русских философов — естественно, сразу не получилось. Это была совершенно другая вселенная, абсолютно чужая для меня, для моего воспитания, моего окружения.

У меня не было верующих знакомых, никого: ни родственников, ни друзей, ни однокурсников — то есть приходилось идти по книжкам. И довольно скоро я понял, что это мир, который можно понять только изнутри. Человеку неверующему рассуждать о религии — это все равно, что слепому рассуждать об особенностях Рембрандта. И я понял, что не хочу ставить себя в глупое положение; раз уж профессионально я оказался связан именно с этой специальностью, все-таки должен попробовать войти внутрь…Я понял, что нечестно заниматься изучением религии, если ты сам никакой веры не имеешь. Веры-то в марксизм у меня не было точно. Но и никакой другой — тоже.

Кроме того, меня задели и даже обидели слова отца Сергия Булгакова, о том, что неверующий человек, который занимается изучением чужой религии, похож на евнуха, который сторожит гарем. И я решил попробовать войти в этот мир. Читая книги русских религиозных философов, я заметил, что они постоянно говорят о том, что религия — это мир опыта. И если у тебя этого опыта нет, хотя бы в малейшей степени, ты, изучая историю религии, ставишь себя в неловкое положение. В самом деле, мы же не станем доверять мнению глухого человека, если он вздумает написать диссертацию о музыке. В таком же положении и человек, не слышащий музыки небесных сфер. Что он может сказать о религии?

Я понял, что если хочу уважать себя, то должен сделать решительный шаг.

— Когда Вы впервые осознали, что верите во Христа не просто как в учителя нравственности, жившего 2000 лет назад, а как в Бога, от Которого зависит вся ваша жизнь?

— Для меня это были два разных момента: сначала пришла вера во Христа как Бога (Творца, Спасителя, грядущего Судию), а уже потом — вера во Христа как Вседержителя, от Которого зависит моя жизнь здесь и сейчас.

Что касается первого, то это произошло, когда мне было 18 лет. В то время я «болел» произведением Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» и там меня очень поразила легенда о Великом Инквизиторе. Можно сказать, что в моей жизни это был переломный момент. Дело в том, что в легенде о Великом Инквизиторе чудесным образом сошлись все те философские проблемы, о которых я тогда думал. Все, что тогда меня пугало в жизни сконцентрировалось в словах Великого Инквизитора. Я вдруг понял, что те искушения в пустыне, которые были предложены сатаной Христу — это предельно емкие искушения, которые охватывают всю деятельность сатаны в мире и полностью характеризуют его. И поэтому я согласился с той характеристикой, которую Достоевский дал этому евангельскому персонажу — «дух сверхчеловечески умный и злобный».

То есть получилось так, что сначала я признал существование сатаны и ужаснулся реальности сатанинского замысла о нас, ну а затем последовал логический вывод: если Христос смог отвергнуть эти искушения, значит Он тоже сверхчеловечески умен, но добр. Пришло осознание Христа как Спасителя. Ощущение внутренней пустоты прошло, свет в окошке забрезжил.