Диакон Андрей Кураев - Ответы на вопросы православной молодёжи

• Название: Ответы на вопросы православной молодёжи
• Автор: диакон Андрей Кураев
• Жанр: Религия

Вопросы молодых резки, требовательны. Они ждут честных ответов. Они не любят общих фраз. И спрашивают они о том, что интересно им и не всегда интересно пожилым прихожанам. В этой книге такие не вполне обычные вопросы встретились с не вполне обычными ответами. Диакон Андрей Кураев, профессор Православного Свято-Тихоновского Богословского института – один из самых интересных и ожидаемых собеседников у молодежи. В его ответах часто поражает некая непредсказуемость: иногда он бывает неожиданно резок, иногда же неожиданно мягок. В общем, живой человек. Человек, с которым можно спорить и которому можно задавать вопросы.

В этой книге собраны ответы на те вопросы, которые доводилось слышать на встречах с православной молодежью. О книгах, кино, рок-музыке, влюбленности.

---

— Вы недолго работали с патриархом Алексием II. Известная Ваша строптивость стала причиной того, что вы расстались?

— С Патриархом я работал два года после возвращения из Румынии в 1990-м. Это были ключевые годы перемен — начало девяностых. Сейчас, с расстояния в десятилетия это кажется недолгим. Но тогда каждый день был очень насыщен. Каждый месяц менял очень многое и стоил десятилетий стабильного пребывания…

— Почему Вы расстались с Патриархом?

— Я же честно сказал Патриарху, что вижу свое призвание в педагогике. У меня были случаи, когда я откладывал беседу с Патриархом ради детей. Скажем, у меня назначена встреча в какой-нибудь школе на 13 часов. К десяти часам я прихожу к Патриарху в надежде что-то с ним обсудить. Но тут к Патриарху приезжает один митрополит, другой… Какой-то VIP-посетитель… Конечно, я пропускаю их. И вот наступает минута выбора: или сидеть в приемной дальше, или бежать в школу. В таких случаях я все же всегда сбегал.

А в 1992 году был создан Российский православный университет — моя мечта. Была надежда создать лучшее учебное заведение России, собрать под его сводами мыслящую интеллигенцию. Я помню эпизод года через два по создании университета: читаю лекцию своему родному курсу, который сам и набирал, пестовал… И, между делом, что-то цитирую из Аристотеля. А студенты не соглашаются — путаете, говорят мне! Немножко поспорили, и они доказали мне свою правоту. Конечно, меня это раздосадовало, от студентов это не скрылось, и один хлопец вдруг начал меня утешать: «Отец Андрей, да вы так не переживайте — мы же все понимаем! Вам же негде было получить нормальное образование». Для меня это была высшая похвала — значит нам все же удалось создать нормальный университет!

— После того, как Вы перестали работать непосредственно с патриархом, у Вас продолжаются с ним какие-то отношения?

— Знаете, я слишком уважаю время патриарха, чтобы отбирать его для внеслужебных дел. Но один эпизод меня искренне удивил. В конце августа 2003 года я участвовал в Литургии, за которой Патриарх рукополагал нового саратовского епископа Лонгина. В конце службы по традиции всё служащее духовенство подходит к Патрирху под благословение. Меня Патриарх встретил словами: «Отец Андрей, поздравляю Вас с юбилеем!». Юбилей — то у меня был аж в феврале, а Патриарх о моем 40-летии помнит еще спустя полгода — причем такие полгода, которые были отмечены серьезным недугом в его собственной жизни!

— Но Патриарх делает Вам какие-то замечания — после Ваших выступлений, скажем, в печати, острых высказываний, отличных от общепринятых в церкви?

— Никогда не делал. Наоборот, и в последующие годы были случаи, когда я помогал в составлении патриарших текстов или документов. А потом — что значит «общепринятых»? Парадокс моей жизни в том, что в большинстве спорных (спорных внутри самой Церкви) вопросов я поддерживаю и аргументирую официальную позицию. И именно за это мне достаются самые сильные тумаки со стороны церковных же сплетников. В советские годы в семинариях не разрешалось прямо критиковать марксистский атеизм. И помыслить нельзя было о том, чтобы дать критику работ Маркса или Ленина. Но умные преподаватели делали так: они брали брошюрку какого-нибудь урюпинского доцента Мышкина и критиковали его: «С точки зрения доцента Мышкина, религия есть опиум народа… Мы же в ответ на это скажем…». Вот также поступают и мои сегодняшние критики. Вместо того, чтобы вступить в полемику с Патриархом, смело нападают на меня. Да, а парадокс состоит в том, что сама церковная власть не просит меня вступаться за нее. Просто наше видение многих проблем совпадает[350].

— Вас называют вечным дьяконом…

— Да ни одного дьякона не бывает вечного. Все мы помираем когда-нибудь.

— И все же почему Вы не пошли вверх по иерархической лестнице, ну, скажем, до прото- или хотя бы до просто иерея?

— Нет, ну «прото-» — это уж совсем от меня не зависит. Впрочем, я мечтаю об одном отличии: хорошо было бы, если б меня наградили «правом каждения двумя кадилами»! Представляете, как красиво это смотрелось бы: выходит диакон на амвон, в каждой руке по дымящемуся кадилу, и он машет ими как китаец нунчаками!

— Но почему Вы не стали священником?

— Я ведь никогда свою жизнь особо не планировал. Мне дороги слова Экзюпери о том, что призвание найдешь просто: по тому, что не ты его выбираешь. Я только один выбор в жизни и сделал — крестился. Все остальное не столько избиралось и находилось мной, сколько входило в мою жизнь, вторгалось. Иногда — как внешние обстоятельства, иногда — как ощущение, через которое нельзя переступить.

И даже со священством так было. Заканчивал академию, надо бы принимать священство… Сейчас-то это желание кажется безумным: знаете, принятие сана, как и женитьба — это такие безумства, которые можно совершать только в молодом возрасте, пока не сознаешь всей меры ответственности за свои поступки. Но окончить Академию и остаться «пиджачником»… В этом мне чудилось какое-то предательство, какая-то искусственная недовершенность.

Итак, я написал прошение о рукоположении во священника. И благословение Патриарха Пимена и старца Кирилла уже было… Предполагалось, что в одно воскресенье рукоположат во диакона, в следующее — во священники. И уже все было назначено, и вдруг после диаконского посвящения у меня появилось ощущение, что надо остановиться. Я не понимал зачем, не мог найти разумных объяснений этому чувству, но оно было слишком очевидно. В итоге я просто убежал от своей хиротонии во священника, точнее — не поехал в Сучаву — тот город, где она и должна была совершиться. Теперь я уже знаю причину того торможения: священник Кураев не смог бы делать то, что делает диакон Кураев. Чем диаконское служение хорошо? Я — в церкви, в алтаре, участвую в службе, в таинстве, питаюсь им. Для меня очень важно и радостно то, что я могу сослужить при Литургии, принимать максимально близкое участие в Таинстве… Кроме того, мне легче строить отношения со священниками, потому что я состою в одном сословии с ними. И со светскими людьми обращаться легче: видят же, что я в рясе… А с другой стороны я — не священник.

Это означает, что у меня больше права на ошибку. Больше свободы в выборе тех или иных образов, аргументов, стиле поведения. А главное — люди заведомо не могут ко мне прилипнуть. Если мое слово кого-то убедило, подвело к вере, то человек заранее знает, что дальше-то я его вести не смогу. Я не буду его наставником, учителем жизни. Диаконский сан гарантирует, что вокруг не создастся секта «кураевцев». Нет никаких учеников, последователей, духовных чад. В этом смысле я — человек свободный.

Мне важно, чтобы люди не отождествляли мой голос с голосом Церкви. Миссионер — дверь, и в ней нельзя застревать. Через него проходят и входят в мир Церкви. То, что я не священник, ясно показывает людям, что я не претендую на роль их духовного руководителя и отца. Послушали меня, поняли, что в Православии можно жить — так ступайте, входите, ищите себе духовного наставника. И чем больше он будет непохож на меня — тем лучше: вы поймете, что мир Православия разнообразен.

Кроме того, будь я священником, имей свой приход, я не мог бы ездить по стране. Священник отвечает за тех людей, которые уже ходят к нему в храм — и дай Бог, чтобы у него хватило сил на своих прихожан. Я не смог бы бросить сотни судеб, вверившихся мне, и куда-нибудь в Магадан на неделю умчаться. А сейчас я могу вести образ жизни перекати-поля.

И, наконец, у меня есть право отказывать людям. Часто подходят, даже на улице — с просьбой освятить квартиру, поисповедовать или посоветовать что-то. Сейчас я говорю: это не ко мне, а к священнику, к духовнику. Став же сам иереем, я лишусь этого права на отказ. А это время, которого мне и так катастрофически не хватает.

Недавно еду в метро. Полупустой вагон, но все сидячие места заняты. Стою, кникжу читаю. Вдруг нависает надо мной матерый и, мягко говоря, не вполне трезвый человечище с бритым затылком… Златая цепь на дубе том… И громко, на весь вагон, спрашивает: «Батюшка, что мне делать? Я семь человек зарезал». Смотрю — скамеечка опустела, можно присесть и по душам поговорить.

— Хорошее место для исповеди он выбрал. Что же Вы ему посоветовали?

— Послал его.

— Куда?

— В храм, естественно.

— Чтобы на улице к Вам нe приставали, ходите в светской одежде.

— Несколько раз пробовал. Казалось, меня могли бы принять за вольного художника или хиппи. Но все равно распознают и обращаются — «батюшка».

— К Вам подходят за автографами?

— Бывает. И я предпочитаю не терять времени на объяснения того, что раздаяние автографов малополезно для моей души и потому мне малоприятно. Если человека это радует, то эту радость я лучше ему подарю, а со своим тщеславием буду разбираться потом. Это уже «задание на дом».