Эптон Синклер - Джимми Хиггинс

• Название: Джимми Хиггинс
• Автор: Эптон Синклер
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1957

"Джимми Хиггинс" - книга о простом человеке, книга о маленьком винтике из громадной, жестокой, нелепой машины, которая называется капиталистическим обществом.

---

Оказывается, ночью кто-то разобрал путь, видимо с целью устроить крушение. Когда Джимми работал в поле, к нему подошел сыщик и начал его допрашивать. Полиции было известно его прошлое, и она подозревала, что и тут не обошлось без его участия.

— А идите вы к черту! — не выдержал социалист.— Неужели вы думаете, что, если бы я захотел устроить крушение, я устроил бы его там, где сам работаю?

Вернувшись к обеду домой, он узнал, что сыщики допрашивали и Лиззи, напугав ее до смерти. Они даже пригрозили выселить их из дома. Да, всюду его 'Преследует эта проклятая война — не хватает только, чтобы его схватили и потащили в окопы!

II

Новый конгресс объявил войну Германии, и вся страна принялась лихорадочно вооружаться. Сотни тысяч! людей вступили в армию, но милитаристам и этого было мало: они требовали введения всеобщей воинской повинности — пусть воюют все мужчины поголовно.

— Если они так уверены в себе и в необходимости этой распрекрасной войны, то почему же им не хватает добровольцев? — рассуждали единомышленники Джимми— антимилитаристы. Но нет! Милитаристы знали, что основная масса народа не желает воевать, потому-то они и решили прибегнуть к силе. Вся деятельность социалистов была направлена теперь «а то, чтобы помешать введению всеобщей воинской повинности.

Опять ливиллская организация сняла оперный театр для устройства массового митинга протеста, а капиталистическая печать открыла яростную кампанию против него. Неужели граждане Лисвилла снова позволят этому сборищу мятежников и изменников Надругаться над любовью к родине и верностью ей? Газета «Геральд» еще раз напечатала рассказ о доблестном ветеране Гражданской войны, который выразил гневный протест против подстрекательства к измене со стороны небезызвестного «красного» редактора Джека Смита. Тут же был снова помещен портрет доблестного ветерана в выцветшем синем мундире и список сражений, в которых он участвовал, начиная с первой битвы при Булл-Ране и до последней — осады Ричмонда. Какой-то проезжавший мимо фермер дал номер этой газеты Лиззи, прибавив, что если кое-кто не перестанет сеять смуту, то дело может кончиться судом Линча. И Джимми, вернувшись домой, снова застал жену в слезах. Он не пойдет на этот митинг — она это твердо решила, и целых три дня и отчасти три ночи Лиззи проплакала, уговаривая мужа остаться дома.

Все это было бы смешно, если бы не было так трагично. Джимми пустил в ход старый довод, что если, мол, ему не удастся приостановить войну, то его потащат в окопы и убьют. Это мигом превратило Лиззи в пацифистку. Как смеет война отнимать у нее Джимми? Как смеет война отнимать его у детей? Дети тоже имеют свои права на отцов!

— Хорошо! — одобрил Джимми, когда Лиззи со слезами в голосе высказала такое мнение.— Значит, мне нужно идти на митинг, чтобы постараться предотвратить войну.

Но при мысли о полисменах с дубинками и о патриотах с ведрами дегтя и мешками перьев бедняжка Лиззи опять пришла в ужас. Нет, нет, не надо заниматься пропагандой, не надо больше ходить на митинги. Напрасно Джимми старался поймать ее на слове и спрашивал, чего же она хочет: чтобы его убили немцы или полиция и толпа хулиганов? Она не хотела ни того, ни другого, она вообще не хотела, чтобы его убили.

Тогда Джимми предложил компромисс: он пойдет на митинг, но не скажет ни слова — он обещает. Ну, нет, уж она-то знает его: случись что-нибудь — он непременно вмешается. Она сама пойдет с ним —вот что. Хотя для этого им и придется усадить всех трех ребят в колясочку и тащиться две-три мили до трамвая. И пусть Джимми попробует только слово сказать — она вцепится ему в пальто, повиснет на нем, зажмет ему рот рукой, она своим телом защитит его от дубинок полисменов!

На этом и порешили. Но когда пришло время ехать, полил сильный дождь, и дорогу так развезло, что нечего было и думать о том, чтобы довезти до трамвая колясочку с тройным грузом. Опять начались слезы и уговоры. Взяв жену за руку, Джимми торжественно поклялся не делать ничего такого, что хоть в какой-то мере может навлечь на него беду. Он не будет произносить речей, не будет вскакивать и кричать, что бы ни произошло — не окажет ни слова! Он будет только продавать брошюры и указывать места, как он это делал на митингах уже сотни раз. Ничего с ним не случится — он даже оставит дома свой красный значок, который всегда во время митингов красовался у него на груди. Повторив несколько раз свои обещания и клятвы, он, наконец, успокоил плачущую супругу и, тихонько высвободив из ее рук полу пальто, зашагал к трамваю, то и дело оглядываясь и махая рукой ей и детям. Последнее, что видел Джимми сквозь пелену дождя, был Джимми-младший: он махал ему красным платком, который Лиззи в последнюю минуту ухитрилась вытащить из кармана мужа. Последнее, что Джимми слышал, был голос сына.

— Будь умницей! Не болтай лишнего! — кричал тот ему вслед.

Джимми шел и думал о мальчонке. Ему теперь пять лет, и растет он «а редкость быстро. Глаза у него, как у матери,— большие черные, и такая озорная улыбка! Чего-чего только он не знает, о чем только не спрашивает! Джимми и Лиззи могли без конца говорить на эту тему. И теперь, шлепая по грязи, Джимми вспоминал, что сказал сын тогда-то или тогда-то. Плотно сжав губы и стиснув кулаки, Джимми, как всегда в таких случаях, чувствовал новый прилив энергии: они перестроят мир так, что дети рабочих будут хорошо и привольно жить.

III

Главным оратором на этот раз был молодой профессор, уволенный из колледжа за то, что в своих высказываниях он открыто принимал сторону рабочего класса. В глазах Джимми, разумеется, он был настоящим героем: этот профессор знал о войне решительно все — он описывал гигантский заговор капиталистов всего мира с целью окончательно прибрать к рукам все запасы сырья и поработить тело и душу рабочих. Он обрушился на тех, кто втянул страну в войну, на спекулянтов и финансистов Уолл-стрита, которые уже нажили благодаря войне миллиарды и собирались нажить еще десятки миллиардов; на тех, кто хотел заставить людей сражаться против их воли! Гром аплодисментов сопровождал каждую фразу оратора. Казалось, судя по митингу, что вся Америка готова восстать против войны.

Молодой профессор кончил и сел, вытирая пот со лба. Снова выступил хоровой кружок, только теперь он назывался — в угоду местному общественному мнению — не Кружок немецкой песни, а Рабочий хоровой кружок; товарищ Смит объявил, что после сбора пожертвований оратор будет отвечать на записки. А пока товарищ Смит сам разразился речью на тему о том, что лисвиллские рабочие должны продемонстрировать свое отношение к войне конкретными действиями. Что касается самого оратора, то он решительно заявляет: никакие воинственные крики не заставят его отступить ни на йоту, и пусть занесут его слова в протокол — он никогда не пойдет на капиталистическую войну и готов действовать вместе со всеми, кто разделяет его точку зрения. Время не терпит...

Оратора опять неожиданно прервали—только на этот раз виноват был не старый ветеран, а полицейский сержант, стоявший у края сцены. Он шагнул вперед и громогласно объявил:

— Митинг закрыт.

— Что?—закричал оратор.

— Митинг закрыт,— повторил тот.— А вы, молодой человек, арестованы.

Зал загудел. Из раковины оркестра, откуда обычно раздавались лишь нежные звуки музыки, вдруг вынырнул отряд людей в синих мундирах и рассыпался цепью между (публикой и оратором, в то время как с десяток солдат, вооруженных винтовками с примкнутыми штыками, двинулось по проходу между рядами.

— Это беззаконие! — крикнул товарищ Смит.

— Хватит разговоров!—приказал начальник полиции; двое полисменов схватили оратора за руки и уволокли со сцены.

На трибуну вскочил товарищ Геррити.

— Я протестую! Митинг проходил организованно, никаких беспорядков не было...

Полисмен добрался и до него.

— Вы арестованы!

— Позор! Позор! — крикнула товарищ Мейбл Смит, сестра редактора «Уоркера».— Я не буду молчать! Я протестую во имя свободы слова! Я заявляю...

Полисмен схватил ее за руку, но голос ее звенел все .громче, будоража зал. Всюду вспыхивали столкновения с полицией. Миссис Геррити вскочила на стул и тоже начала протестовать. Джимми Хиггинс сидел недалеко от нее, и когда он увидел стройную фигурку и изящную шляпку с павлиньим пером, надетую чуть набекрень, сердце его забилось от непонятного, полузабытого волнения. Да, это была она, товарищ Эвелин Бэскервилл, со своими пышными каштановыми волосами, задорными ямочками на щеках и своими смелыми и страшными идеями, та самая мисс Бэскервилл, что смутила душевный покой Джимми Хиггинса и чуть не разбила его семейное счастье. Теперь она пускала в ход новый вид кокетства, и трое солдат, вооруженных ружьями и штыками, вынуждены были обратить «а нее все свое внимание.

А Мэри Аллен, квакерша, признающая только воздействие словом, стояла с красным шарфом через плечо, держа в руках кипу брошюр, в проходе между рядами и произносила речь: