Вильгельм Зон - Окончательная реальность

• Название: Окончательная реальность
• Автор: Вильгельм Зон
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-271-27098-7

Цепь таинственных случайностей и удивительных совпадений заставляет главного героя взяться за расследование, которое должно пролить свет на загадку авторства романа «Тихий Дон». В поисках потерянных тетрадей, якобы содержащих рукопись романа, герой сталкивается с парадоксальными фактами и не менее парадоксальными персонажами: на пути к разгадке ему встречаются и «партизан-схимник» Александр Фадеев, и «инженер-каббалист» Андрей Бондаренко, и «литературовед-старьевщик» Вассертрум, и «милиционер-предприниматель» Шура Боббер. Пытаясь использовать их в интересах расследования, он с течением времени задается вопросом – а не является ли сам игрушкой в чужих руках? И даст ли, наконец, ответ на это окончательная реальность?

«Окончательная реальность» – это сплав исторических фактов и домыслов, реализма и фантастики, связанных в увлекательный сюжет: повествование захватывает настолько же, насколько и сама История – со всеми ее тайнами и нереализованными возможностями. Роман-игра? Роман-мистификация? Роман – литературное расследование? Книга ставит много вопросов, ответы на которые способны удивить самого искушенного читателя.

---

Через две недели я приехал на встречу с Ермаковым в «Метрополь». Он как всегда сидел за столиком в небольшом темном зале без окон. На улице был ясный день, но в этом месте хоть днем, хоть ночью – всегда темно и пустынно.

– Присаживайся, Вильгельм. Как успехи? Я достал из портфеля пухлый коричневый конверт и положил на стол. Ермаков сразу же хапнул сверток и убрал куда-то вниз, под ноги.

– Кушать будешь?

– Нет, спасибо.

– Я слышал, – голос его звучал слишком спокойно, спокойно до ужаса, – ты усиливал мои ставки, Вильгельм. Надеюсь, это учтено в расчете? В конверте все правильно?

– Михал Абрамыч, – замычал я, – нам ведь с Лией нужны деньги на свадьбу, я только иногда позволял себе ради…

– Позволял себе что? Обворовывать меня…

Захотелось в туалет.

– Нет, Михал Абрамыч, ну зачем вы…

– Эх, Вильгельм, если бы я не любил тебя как сына… Ладно, считай, что это мой подарок, на свадьбу.

Живот крутило все сильнее.

– Когда расписываетесь?

– Не знаю, теперь, наверное, после родов. Чего там осталось, не сегодня так завтра в роддом.

Как будто всполохи от горящих казачьих станиц пробежали по лицу Михаила Абрамовича Ермакова.

– Дело ваше, – тихо сказал он, – для меня вы давно женаты. Так что больше ко мне за информацией не ходи. Родственникам наездников нельзя играть. Ты выиграл достаточно. На жизнь хватит.

Он сделал неопределенный жест, и я понял, что могу уходить.

Выбрался на воздух. Огляделся. Красивая широкая улица. Захотелось перекреститься.

Итак, подведем итоги. Дома в тумбочке 10 000 рублей. С букмекером рассчитался. Семь тысяч надо отдать Буковскому. Остается три. Достаточно. Я снова собирался играть.

* * *

16 августа, пятница. Рядовой день на ипподроме. Мне и раньше приходилось играть без подсказок, но тогда все было иначе. Выигрыш не был необходимостью, наоборот: по средам, когда я играл без информации Ермакова, следовало, скорее, проигрывать, чем выигрывать.

Сейчас проигрывать мне никак нельзя. Я смотрел на беговую дорожку, и какая-то морозная ясность охватывала меня. В голову лезли мысли о таблетке. Неужели такое может быть, и воздействие ипполитовского зелья сохраняется до сих пор? Если поразмыслить, я чувствовал будущее даже тогда, когда делал роковую ставку Черному букмекеру. В глубине души я знал, что проиграю. Эх, дурак! Ладно, посмотрим.

Я раскрыл программку и наметил комбинацию.

В этот день я выиграл во всех девяти заездах. Я уже не сомневался, что моя интуиция вышла на иной, более высокий уровень. Еще несколько беговых дней – и мы с Лией будем обеспечены, по крайней мере, на первое время.

В воскресенье утром Лию увезли в больницу. Я переволновался и приехал на ипподром только к третьему заезду. Что-то изменилось. Сначала мне было не ясно, что именно. Я чувствовал, что на трибунах душно. Воняло. Приставучий комар укусил в щиколотку, и она ужасно чесалась. От морозной ясности не осталось и следа. Я проиграл в четвертом, пятом, шестом заездах. Начав увеличивать ставки, проигрывал вновь и вновь. Вместо мороза знойное августовское марево окутывало мой мозг. Я понял, что дело дрянь, я больше ни хрена не чувствую.

Проиграв кучу денег, вышел на улицу. Лия в больнице, я в жопе, надо звонить Ипполиту.

Ипполит очень удивился моему звонку. Недолго думая, я прямо спросил его про таблетку.

– Ну, приезжай. Угощу.

Он жил близко, на улице Станиславского.

В ту ночь мне снились сны. Снилась дорога на Готенбург. По ней мчится кабриолет. В нем выряженные в дурацкие костюмы три клоуна-депутата. Они гонятся за кем-то, кривляются и швыряются солеными огурцами. Потом снилась Красная площадь и огромный портрет Леопольда Ильича на здании главного универмага Москвы. Леопольд Ильич – на себя не похож – весь завешан орденами, рядом гигантский красный транспарант «Мы придем к победе коммунистического труда». Я иду вдоль диковинного транспаранта и подхожу к немецкому посольству, что на Васильевском спуске. Перед посольством пожилой певец исполняет знакомую песню, я бросаю милостыню в его цилиндр и узнаю постаревшего Маккартни – такая белиберда. Просыпаюсь. Понедельник, 19 августа. Морозной ясности пока в голове нет. Собираюсь и еду на работу.

– Ты чего такой смурной? – спрашивает Кнорозов.

– У Ипполита был, – отвечаю.

– Ё-моё, ты это того, давай не злоупотребляй. Эта мексиканская херня не для тебя.

– Ладно, – говорю и плюхаюсь на стул.

Время тянется. Звоню в больницу. Никаких новостей. Возвращаюсь домой, ложусь спать.

Во вторник 20 августа просыпаюсь другим человеком. Снова в форме, как раньше втягиваю ноздрями морозный августовский воздух.

Съездил на «Беговую», купил программку.

Еле дождался среды. Играл и выиграл. Угадывал все, но выиграл немного. В среду мало народу, выплаты небольшие. Ничего, впереди еще два беговых дня – пятница и воскресенье. Два дня, и всё. На этом – всё!

* * *

После бегов решил прогуляться. Чудесный вечер. Вальяжно дошел до «Берлинской». Зайти, что ли, в «Якорь»?

Швейцар приветливо поздоровался.

– Дай «Вечерку», пожалуйста.

– Извольте, Вильгельм Павлович.

Привычный уютный столик. Приятное шуршание газеты. На первой странице крупными буквами написано:

«Заявление Германского правительства

Представитель Германского правительства уполномочен заявить, что партийные и государственные деятели Французской Республики обратились к Германскому Рейху и другим союзным государствам с просьбой об оказании братской французской нации неотложной помощи, включая помощь вооруженными силами.

Германское правительство и правительства союзных стран – братской Италии, Народной Республики Нидерланды, Бельгийской Народной Республики, исходя из принципов нерасторжимой дружбы и сотрудничества и в соответствии с существующими договорными обязательствами, решили пойти навстречу упомянутой просьбе об оказании братскому французскому народу необходимой помощи.

Германские воинские подразделения вместе с воинскими подразделениями названных союзных стран 21 августа вступили на территорию Франции. Они будут незамедлительно выведены из Французской Республики, как только создавшаяся угроза завоеваниям национал-социализма во Франции будет устранена и законные власти сочтут, что в дальнейшем пребывании там этих воинских подразделений нет необходимости.

Предпринимаемые действия служат цели мира и продиктованы заботой о его укреплении. Никому и никогда не будет позволено вырвать ни одного звена из Содружества Европейских Государств».

«Вот тебе и национал-социализм с человеческим лицом, – подумал я. – Ух, бляди, отольются кошке мышкины слезы. „Штурмбанфюреры из СС“, мать их. Наступит день. Это же надо! Нерасторжимая дружба!»

Настроение испорчено. Я вспомнил о Буковском – надо съездить к нему, рассчитаться.

С утра в четверг на работе молчание.

– Чего молчите? – спрашиваю.

– А чего говорить – и так все ясно. В конференц-зале Иванов назначил собрание. Необходимо обсудить, поддержать, выразить гнев и восторг – все как положено.

– Дудки! Пошли они! У меня работы по горло, – заявляет Богатырев.

– Верно! У всех работы полно, все работают – не до собраний.

Иванов играет желваками.

Вечером захожу к Бондаренко. У него Цейтлин и Якобсон. Слушают «вражьи голоса». Глушилки, которые одно время молчали, с 21 августа работают на полную мощность. «Голос Америки» все-таки слышно лучше, чем Би-би-си, но они передают длинные выступления, ненужные подробности, которые трудно разобрать через искусственные помехи. Мы хотим знать факты. Би-би-си молодцы. Ведущий Гольдберг говорит: «Мы знаем, что наши передачи у вас глушат, поэтому будем повторять одно и то же сообщение каждые 15 минут». Я решаю, что в воскресенье, 25-го, после бегов поеду к Буковскому.

В пятницу, 23-го – вновь ипподром. Здесь, похоже, никого не интересует вторжение. Это понятно. Нет лошади по имени Париж, так что интересоваться нечем. Честно говоря, я и сам ко второму заезду забываю про международную обстановку.

Сегодня важный день, необходимо убедиться, что таблетка действует. Решающее сражение в воскресенье. Играю почти наугад, иногда даже не заглядывая в программку. В шестом заезде на парад выезжает Ермаков. Нечасто он выступает по будням.

Я открыл программку и просмотрел участников. Рядовой заезд для трехлетних кобыл орловской породы. Фаворит – Задорная Усмешка – резвейшая орловская кобыла на ипподроме. Второй лошадью разбита Горделивая. Гляжу на Ермакова. Он выступает на Снегурочке. У Снегурочки худшая резвость из всех, ее вообще не играют. Ермаков в плохонькой коляске, еле держит вожжи и клюет носом, будто спит. Одна нога свешена, хлыст под жопой. Это маяк! Маяк – тайный знак. Знак, который подают очень редко. Знак, который означает: решение «еду на первое» принято только что. Знак, известный лишь нескольким приближенным. Знак, известный мне.