Дженнифер Иган - Цитадель

• Название: Цитадель
• Автор: Дженнифер Иган
• Издательство: Астрель; CORPUS
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-271-34374-2

Популярность писательницы и журналистки Дженнифер Иган растет стремительно. Первый же ее роман «Невидимый цирк» имел большой читательский успех и лег в основу фильма, где главную роль сыграла Кэмерон Диаз. Второй вошел в шорт-лист Национальной книжной премии США. Но настоящую славу принес Иган третий ее роман «Цитадель». Книга стала национальным бестселлером. Кинокомпания CBS Films планирует ее экранизацию.

«Цитадель» — многослойная психологическая драма. Двоюродные братья Хоуи и Дэнни, дружившие в детстве, не виделись двадцать лет. За эти годы толстяк Хоуи, пользовавшийся среди сверстников репутацией чудака, стал привлекательным стройным блондином, разбогател и женился на очаровательной девушке. Он приобретает в Европе старинный замок, необычайно красивый, но сильно запущенный, и приглашает Дэнни заняться реставрацией. Ни тот ни другой не подозревают, какие сюрпризы готовят им средневековые башни и подземелья.

---

Бенджи: Ты сказал сдох! Сдох!

Анна: Бенджи! Ховард!

Но ее разобрал смех. Всех в комнате вдруг разобрал смех, включая нескольких только что вошедших студентов; все суетились, шумно радовались и ударяли друг друга по рукам. Только Анна по-прежнему боялась. Дэнни видел это по глазам: она все время непонятно щурилась, будто ее слепило солнце.

Силы Дэнни иссякали. Волна усталости нахлынула снова и заполнила все пространство, которое прежде было занято злостью. Усталость все глубже вдавливала глазные яблоки внутрь черепа. Дэнни закрыл глаза. Стало темно.

Глава десятая

Сегодня моя бригада копает траншею метрах в пяти от внутренней ограды: откапываем магистральную трубу. Когда я поднимаю глаза, по дороге к тюремным воротам приближается маленькая желтая «субару». Это подъездная дорога от шоссе к тюрьме, она идет параллельно сетчатому заграждению, в нескольких метрах от него. Итого между нами не меньше пятнадцати метров расстояния, плюс два ряда сетки, плюс колючая проволока — в общем, кто там сидит за рулем, разглядеть невозможно. Непонятно, с чего вообще я смотрю. Хотя вру, это как раз понятно. Мы все смотрим, всегда.

В четверг посещений нет, поэтому на стоянке пусто, только машины персонала. «Субару» подъезжает и становится на свободное место. У меня нет никаких причин думать сейчас о Холли: четверг не ее день. Я о ней и не думаю, но почему-то, когда дверца «субару» наконец открывается, я уверен, что выйдет именно она. И она выходит.

В руке у нее сигарета, и это первое, что меня поражает. Обычно, если женщина курит, я это сразу могу определить — по запаху от ее рук, волос, дыхания. Но насчет Холли у меня даже мысли не возникало. Скверная привычка, особенно для женщины — прошу прощения у феминистов и феминисток. Выбравшись из машины, Холли прикрывает глаза от солнца и глубоко затягивается, но никаких неприятных чувств во мне это не вызывает. Скорее любопытство: как ей удавалось курить все это время, а я и не подозревал?

И второе, что удивило меня не меньше, — ее наряд. Вместо бесформенного свитера и штанов, в которых она всегда приходит на занятия, на ней длинная темная юбка с мелким рисунком и бледно-зеленая блузка — как у служащей из какого-нибудь офиса. Туфли на каблуке, хоть и небольшом, но все равно кажется, что она привстала на носочки. И распущенные волосы развеваются на горячем ветру. Затянувшись последний раз, она раздавливает окурок носком туфли.

Глаза у меня уже ломит от блеска всей этой сетки и проволоки, через которые приходится на нее смотреть. Да еще мертвая зона между внешним и внутренним заграждениями засыпана белой щебенкой — это чтобы на белом было лучше видно любое инородное тело. Например, если кто-то из нас умудрится перелезть через первую девятиметровую сетку и при этом не перерезать себе глотку о намотанную поверху колючку. А под внешней сеткой еще фундамент метров шесть глубиной, сквозь него не пролезешь. Если, конечно, ты не водопроводная труба.

Что, Рей, знакомая? — спрашивает надзиратель.

Нет пока, но он готов познакомиться, говорит Ангел.

Просто родственница, отвечаю я, и все умолкают, кажется, соображая, правду я сказал или нет. А потом начинают ржать — все, кроме надзирателя.

Будете стоять — оштрафую, предупреждает он. И явно не шутит. Ни один надзиратель у нас не выписывает столько штрафных билетов, сколько Дженкинс, это факт. Между собой мы зовем его Кассиршей.

Вся магистраль проржавела и прогнила насквозь, над траншеей висит стойкая трупная вонь. Мы должны сегодня откопать старую трубу, а завтра начать укладывать новую. Я слежу за проходной: раз посетителей нет, значит, Холли появится из внутренней двери очень скоро. И пока она будет идти целых десять метров до тюремного здания, я увижу ее опять — без всяких сеток.

Так и есть, спустя две минуты дверь отворяется и выходит Холли. Вдоль дорожки от проходной до приемной тянутся цветущие клумбы — часть нашей садоводческой программы. Наверно, из-за них Холли и замедляет шаг, любуется нашими цветами. Хотя вряд ли: цветами можно любоваться и по ту сторону, там их больше. Просто ей не хочется вдыхать в себя тошнотный тюремный запах, который ударяет в нос, как только входишь в здание, вот она и идет все медленнее. Умей я описать этот запах словами, мне бы не нужны были никакие уроки словесности. Можно, конечно, пытаться перечислять, что там в нем понамешано (табак, бактерициды, тюремная жратва, пот, моча — много чего), но та гремучая смесь, что в результате получилась, настолько тошнотнее всего по отдельности, что на пороге невольно задерживаешь дыхание, чтобы не вбирать эту мерзость в себя. А уже через час перестаешь замечать. И это, по-моему, хуже всего. Итак, Холли не спеша идет по обсаженной цветами дорожке, а я не меньше минуты упиваюсь своим сумасшедшим везением: ведь шансы, что я окажусь в нужном месте в нужный момент, то есть именно тогда, когда она проходит мимо, были практически нулевые. Мне становится легко, я уношусь прочь отсюда. Я думаю: все случившееся со мной на уроке у Холли несколько недель назад вело к этому единственному моменту — чтобы в солнечный день она шла по этой дорожке, а я бы на нее смотрел. Я не знаю, как еще это объяснить.

Парни рядом бормочут себе под нос: о, какая детка… цыпочка… а что, я бы с такой не отказался… — но совсем тихо, до Дженкинса долетает только «шу-шу-шу». Рыжий и Пабло, которые сидят за изнасилование, ничего не бормочут, провожают ее глазами молча. Холли наконец кидает взгляд в нашу сторону, ее шаги тотчас ускоряются — и вот она уже входит в приемную. Я пытаюсь мысленно прокрутить все сначала, проследить, как она идет по цветочной дорожке, но вижу совсем не то, что хочу: семеро заключенных, в хаки и рабочих ботинках, копаются в грязной вонючей траншее. Все безликие, одинаковые — кроме Рыжего, который на голову выше остальных. Легкость покидает меня так стремительно, что начинает кружиться голова. Будто я чиркнул себе лезвием по артерии. Я опускаюсь на край свежевыкопанной траншеи.

Встать, раздается окрик Кассирши. Какого рожна расселся?

Я встаю.

Бери лопату и копай! Это приказ, и звучит он так, что можно не сомневаться: не послушаюсь — Кассирша с удовольствием вкатит мне штраф. Не хочется доставлять ему это удовольствие.

Я втыкаю лопату в землю и машинально вытаскиваю обратно. Мне надо подумать. Если хорошенько, как следует подумать, может, удастся вернуть ту легкость. Но мне не дают думать.

Ты что, больной? — рявкает Дженкинс. Я догадываюсь: он вспомнил про Корвиса. В прошлом месяце один надзиратель заставил Корвиса работать без отдыха, а тот взял и умер. И все. Скончался на месте от сердечного приступа.

Да, отвечаю я. Больной.

Я тоже больной, говорит Рыжий.

Мы все больные, лыбится Ангел. Мы такие больные, не можем даже копать.

Хотя это просто треп, потому что мы копаем.

На голову вы все больные! И Дженкинс заливается визгливым смехом.

На следующий урок Холли приходит как всегда: одежда бесформенная, волосы стянуты резинкой на затылке. И в перерыве к ней, как всегда, выстраивается очередь: каждый стоит за своей порцией внимания. Обычно я сразу выхожу в коридор, но сегодня тоже остаюсь и жду.

Все вышли, мы с Хамсой последние. Но, увидев, что за ним я и больше никого нет, Хамса уходит, уступая мне свое место. Наверно, в прошлой жизни мы с Хамсой были братьями.

Холли улыбается мне. Прошло несколько недель с того дня, как Мел опрокинул мой стол и меня вместе с ним, но только сейчас мы с Холли в первый раз смотрим друг на друга. Ощущение очень странное, будто мы голые.

Так что вы хотели, Рей? — спрашивает она.

Она смотрит прямо на меня, а я не знаю, о чем говорить. Наконец слова находятся: Я вас видел. В четверг. Вы приезжали на своей машине.

Я тоже вас видела, Рей, говорит она.

Ну, это вряд ли, усмехаюсь я.

Вы копали.

Правда видела! Это так поразительно, что я снова теряюсь. Еще меня терзает вопрос: вот я стою с ней рядом, могу, если захочу, протянуть руку и дотронуться, но опять не слышу запаха табака — почему?

А как вы догадались, что это был я?

Знаете, по лицу, говорит она. Мы одновременно прыскаем от смеха, и от этого нам обоим становится еще смешнее.

В коридоре шумят, кто-то пытается перекричать остальных, отчего тишина в комнате, где мы с Холли только вдвоем, становится лишь пронзительней. Тикают секунды, а дверь все не распахивается, и каждая следующая секунда — маленькое чудо.

Я: Хочу поговорить с вами.

Так мы и говорим.

Нет. Я хочу, чтобы вы рассказали мне о себе, о своей жизни.

Боль, которую я уже видел раньше, опять проступает сквозь ее черты. Этого не нужно, говорит она.

Почему?

В моей жизни много сложностей, но ничего интересного, помедлив, отвечает она.

Мне хочется еще немного ее усложнить.