Артем Драбкин - По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии

• Название: По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии
• Автор: Артем Драбкин
• Издательство: ООО «Издательство «Яуза», ООО «Издательство «Эксмо»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: Москва

Они прошли через самые страшные бои Великой Отечественной, но на их счету нет убитых — только спасенные жизни. Руки у них по локоть в крови — но их поминают добрым словом, за них молятся, их именами называли детей тысячи спасенных ими солдат. Они сами не раз рисковали головой, работая под огнем, каждый из них вытащил с того света сотни наших бойцов, благодаря их подвигу вернулись в строй миллионы.

Ветераны знают, что настоящий ад — даже не на передовой, а в санбатах, лазаретах и фронтовых госпиталях, где человеческая боль и весь ужас войны предстают в предельно сгущенном, концентрированном виде. Медики Великой Отечественной — военврачи, медсестры, медбратья, военфельдшеры — годами жили и работали в этом аду, ежедневно глядя в лицо смерти, от их простых, безыскусных рассказов об увиденном и пережитом — мороз по коже и комок в горле. Их живые голоса, их потрясающие истории вы услышите в новой книге проекта Артема Драбкина «Священная война».

---

Мой пост находился на самом краю аэродрома, рядом ни живой души, и хотя ночи были светлыми и короткими, за каждым деревом, кустом или столбом мерещился крадущийся противник… Постепенно наш истребительный батальон стал таять на глазах, началось дезертирство. За время своей службы в истребительном батальоне я несколько раз выбирался домой, прибегу, посмотрю на всех и опять убегаю назад в отряд. Дома мы обсуждали сложившееся положение, но ничего определенного не предпринимали.

Многие уже стали покидать город, на нашей улице стало меньше соседей.

Брат Яша мне говорил, что его завод уже начал эвакуацию, и ему предложили уехать вместе с заводом, но пока он тоже назначен в какую-то команду по охране заводского имущества. Посоветовать что-то дельное маме я по своей неопытности не мог, да и не верил, что немцы возьмут город. Девятого или десятого июля я смог вырваться из своего подразделения и забежал домой, где застал только Яшу, мама еще ходила на работу, а сестра Циля была у подруги. Наскоро поговорив с братом и не дождавшись мамы и сестры, я стал собираться обратно в свой уцелевший отрядик, так как командир сказал, чтобы я быстро возвращался. Я оставил дома все свои документы и фотографии, которые таскал с собой, взял только паспорт и свидетельство об отсрочке от призыва, а за остальными документами думал зайти в другой раз. Крепко обнялся с братом, мы прощались с ним долго, словно предчувствовали, что видимся в последний раз…

Я попросил у Яши папиросы, он отдал мне свою пачку папирос «Крым», коробочку от которых я потом хранил как память и пронес с собой по всем фронтовым дорогам…

Мы постояли еще немного, и я нехотя стал отходить. Яков стоял на крыльце и смотрел мне вслед. Я еще несколько раз оглянулся, потом завернул за угол… и с этого дня началась наша общая трагедия. Ночью остатки нашего истребительного отряда куда-то направляли, где-то останавливали, и даже я, коренной витебчанин, не смог сориентироваться и понять, в каком же районе города мы находимся.

От отступающих красноармейцев я узнал, что Витебск сдан, мой район и все прилегающие к нему улицы уже находятся в немецких руках… А сколько людей не успели уйти из города… Ведь радиопропаганда ежедневно вещала, что все, кто самовольно покидает город, являются дезертирами и паникерами, и с ними надо вести беспощадную борьбу… и так далее, в таком же духе. Находились и такие, которые убеждали соседей, что немцы самый культурный народ в Европе и поэтому с ними тоже можно жить, да и немецкие рабочие и крестьяне никогда не допустят издевательств над нашим народом, ведь они наши братья в борьбе с мировым капитализмом.

Особенно преуспел в такого рода пропаганде наш сосед, директор книжного магазина Свинкин, который все время сыпал именами: Гёте, Гейне, Бетховен, называл и других выдающихся немцев, мол, не верьте советской агитации, немцы нам плохого ничего не сделают. Этот Свинкин половину улицы сагитировал остаться в оккупации…

В итоге сам погиб и других погубил…

А по Смоленской дороге шли и ехали отступающие войска, и вперемешку с ними шли несчастные беженцы с нехитрым скарбом. Тщетно я искал среди них своих родных или хотя бы знакомых, от которых я мог бы хоть что-нибудь узнать о судьбе своей семьи.

Я был в каком-то страшном состоянии… Те, кто шел на восток рядом со мной, находились на грани срыва. Непрерывные бомбежки. Немецкие самолеты буквально утюжили дорогу, после очередной порции сброшенных на наши головы бомб, самолеты косили людей пулеметным огнем, не разбирая, где гражданские беженцы, а где красноармейская колонна. Люди разбегались по сторонам и ложились, кто в канаву, кто просто в поле, убитые оставались там, где их настигла смерть, раненых никто не опекал, уцелевшие были в шоке… Вслух говорили: «Как же так? До войны шумели: наша авиация летает быстрее, выше и дальше всех, а где она сейчас? Почему ее не видно?..»

Не могу забыть до сих пор эпизод, который стоит перед глазами, — после одной из бомбежек я увидел на дороге армейскую повозку, рядом с которой лежала убитая лошадь, а другая лошадь, без одной ноги, стояла на трех ногах и совершенно натурально плакала. Впервые в жизни я увидел, как плачет лошадь, с ее больших глаз текли слезы. На повозке, перевалившись через ее борт, висел окровавленный труп красноармейца. Немного поодаль лежала убитая женщина с мертвым ребенком и еще несколько убитых гражданских. Я стоял в оцепенении и не мог сдвинуться с места, даже услышав очередной отчаянный крик — воздух!!! Вдруг я увидел своего одноклассника и однокурсника, близкого друга Семена Розенблюма, мы кинулись друг другу навстречу и так обрадовались, что нашли один другого, что даже не знали, с чего начать разговор, хотя виделись с ним всего пару недель назад. Семен подтвердил, что Витебск полностью в немецких руках, об этом говорили и командиры отходящих частей.

Но я все же надеялся, что мои родные успели уйти от немцев, уехали на эшелонах, стоявших на станции. Беженцы из Прибалтики, идущие с нами в одной колонне, говорили, что когда они уходили со своих родных мест, то в них стреляли местные жители, казавшиеся до войны порядочными гражданами, а на самом деле оказавшиеся оборотнями — фашистскими прихвостнями. Мне не хотелось думать, что среди витебчан могут найтись такие предатели, да как оказалось — нашлось, и немало…

Пошли с Семеном вдвоем дальше на Смоленск, миновали станцию Лиозно, забитую беженцами и эшелонами с каким-то заводским оборудованием. Станцию беспрерывно бомбили. Крупных армейских заслонов на дорогах как таковых мы нигде не видели, хотя нас несколько раз останавливали милицейские и армейские патрули, видимо, молодые парни в гражданской одежде с нелепыми старорежимными винтовками за спиной и с противогазными сумками, набитыми патронами, — вызывали у патрулей недоумение, не дезертиры ли, но наши свидетельства об отсрочке от призыва выручали, нас сразу пропускали. Мы искали возможность присоединиться к какой-нибудь воинской части, но в первые дни у нас ничего не получалось, от нас просто отмахивались.

Неожиданно по пути к нам подошли два летчика, лейтенанты, одетые в новую форму. Мы обрадовались таким попутчикам, хотя парадная форма ВВС в смоленском лесу нас немного смутила. Один из них попросил у меня винтовку, мол, интересно посмотреть.

Он повертел ее в руках, щелкнул затвором и, перед тем как возвратить ее мне, сказал, что эти винтовки очень давно стояли на вооружении английской армии.

И действительно, винтовка была непохожа на трехлинейку, она был длиннее, тяжелее, с длинным штыком и большего калибра. Затем наши дороги разошлись, лейтенанты почему-то пошли на запад, в сторону Витебска, а мы с Розенблюмом на Смоленск.

Тогда, по неопытности, мы не могли заподозрить в этих двух странных здоровых молодых парнях в новом командирском обмундировании ВВС тех людей, кого немцы забрасывали в наш тыл, чтобы сеять панику и совершать диверсии, но позже, когда пришлось не раз оказываться в подобной ситуации, мы уже стали бдительнее и разбочивее, тем более нам уже многое объяснили кадровые красноармейцы. Страх перед немецкими диверсантами, перед окружением, прочно засел у многих, кто шел на восток.

Всех, и беженцев, и красноармейцев, интересовали только две проблемы: безопасный проход на восток и где чего-нибудь поесть? В Рудне нам удалось раздобыть батон голландского сыра, и только тут мы вспомнили, что голодные, как волки.

Немецкие летчики, понимая, что им ничего не угрожает, буквально ходили по головам на бреющем полете, поливали огнем дорогу. От отчаяния некоторые красноармейцы и командиры пытались стрелять по самолетам из винтовок и пистолетов. На обочинах и прямо на дороге оставались тела убитых, но уцелевшие, не останавливаясь, продолжали движение… Только один раз мы увидели, как три наших истребителя вступили в воздушную схватку с десятком немецких «Мессершмиттов», один из наших самолетов загорелся, летчик выбросился с парашютом, но немецкий летчик стал добивать его в воздухе, поджег его парашют, и наш пилот камнем полетел к земле. Вдруг началась паника; неизвестно откуда поползли слухи, что мы уже окружены, впереди нас — то ли немецкие парашютисты, то ли мотоциклисты. Истинной обстановки не знал никто.

Страх оказаться в окружении был настолько силен, что даже парализовал здравый смысл. Некоторые командиры, особенно энкавэдэшники, просили, чтобы их подстригли под нулевку, как стригли простых красноармейцев, снимали с себя форму и переодевались в гражданскую одежду, которую можно было подобрать. Случайно мы оказались в расположении 85-го стрелкового полка 100-й стрелковой дивизии, где нас накормили и приютили. Мог ли я тогда предположить, что через пять лет снова окажусь в этом полку, но уже не в качестве приблудившегося штатского, а в должности начальника медицинской службы этого полка, называвшегося уже 1-м гвардейским Венским Краснознаменным ордена Суворова механизированным полком.