Артем Драбкин - По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии

• Название: По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии
• Автор: Артем Драбкин
• Издательство: ООО «Издательство «Яуза», ООО «Издательство «Эксмо»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: Москва

Они прошли через самые страшные бои Великой Отечественной, но на их счету нет убитых — только спасенные жизни. Руки у них по локоть в крови — но их поминают добрым словом, за них молятся, их именами называли детей тысячи спасенных ими солдат. Они сами не раз рисковали головой, работая под огнем, каждый из них вытащил с того света сотни наших бойцов, благодаря их подвигу вернулись в строй миллионы.

Ветераны знают, что настоящий ад — даже не на передовой, а в санбатах, лазаретах и фронтовых госпиталях, где человеческая боль и весь ужас войны предстают в предельно сгущенном, концентрированном виде. Медики Великой Отечественной — военврачи, медсестры, медбратья, военфельдшеры — годами жили и работали в этом аду, ежедневно глядя в лицо смерти, от их простых, безыскусных рассказов об увиденном и пережитом — мороз по коже и комок в горле. Их живые голоса, их потрясающие истории вы услышите в новой книге проекта Артема Драбкина «Священная война».

---

Этот окровавленный предмет оказался большим пальцем немца. В драке он откусил у немца палец, но выплюнуть его уже не смог. Мы погрузили его на машину и повезли в санчасть. Там он пришел в сознание и рассказал, как все произошло.

На том месте, где мы подобрали Звездина, они сели передохнуть, там же был указатель. Когда отошли немного от указателя, немец спросил, сколько километров до лагеря. Звездин оглянулся на указатель, и в это время немец сзади прыгнул на него. Он был в два раза и больше, и сильнее Звездина и сделал из последнего отбивную котлету. Автомат несколько раз переходил из рук в руки. Немец не давал Звездину выстрелить. Когда Звездин все-таки выстрелил, он решил, что убил немца, и сам потерял сознание. А потом открыл глаза и видит, что немец ползет к нему с кинжалом в зубах, и он сам не помнит, как дал очередь и попал ему в голову, снова потерял сознание, и уже надолго.

Звездин говорит, что если бы не сознание, что пришла Победа, он бы с немцем ни за что не справился. Две недели пролежал он в санчасти, а потом отправился на 10 суток на гауптвахту за притупление бдительности.

Что-то неважно началось у нас мирное время. 11 мая утром в санчасть пришел командир техроты капитан Орлов и стал умолять начальницу, чтобы прервали беременность Розе Андреевой. Он не будет с ней жить, у него дома три сына ждут его. Начальница приказала мне собирать инструмент, и мы пошли на квартиру к Орлову. Хозяев он выкурил, дома была только Роза. Керосина не оказалось, не на чем было кипятить инструмент. У начальницы сработала солдатская смекалка, и она сказала мне, чтобы я обжигала его спиртом. Я начала обжигать, но волновалась очень: это же двойное преступление — и обжигание, и прерывание. Когда пламя начало угасать, догорающие тампоны я отдавала Розе. Я и не заметила, что она их швыряла в форточку, волновалась она не меньше моего. Но все еще было впереди. Изба была деревянная и сверху обшита камышом. И вот началась операция. Розе плохо на столе, мне тоже плохо. Я говорю Зинаиде Михайловне[34], что мне плохо, она отвечает, чтобы я терпела. Я терпела, терпела и, выронив зеркало, свалилась под стол. З.М. сует под нос нашатырный спирт то Розе, то мне, но никто на него не реагирует. И в это время загорелась на окне марлевая занавеска. Снаружи изба уже пылала. Выскочила З.М. и начала ее тушить. Сбежались все, кто мог, и тайна перестала существовать.

Безрук поблагодарил начальницу, а я два дня после этого пролежала в каком-то полуобморочном состоянии. Роза очень долго температурила, счастье, что не было сепсиса.

Мы в Брянске. Весь батальон живет в землянках, восстанавливают станцию Брянск II. У санчасти отдельная землянка, начальница живет на квартире. А я хожу ночевать в свою любимую 3-ю роту. В одной землянке штаб роты, капитан, Вера и т. д. Нам оборудовали уголок, завесили плащ-палаткой. Спим с Верой на узеньком топчанчике, всю ночь, чтобы не упасть, держимся друг за друга и как по команде поворачиваемся.

Я ежедневно снимаю пробу на батальонной кухне, так как одна из медиков живу в лагере. До рассвета прибегает повар, стукнет в дверь, и я со своего топчанчика пикирую прямо в сапоги, набрасываю шинель, и понеслась. Гимнастерка и юбка остаются лежать на месте. А капитан говорит, что если бы я была его подчиненной, он мне за подъем каждый день объявлял бы благодарность — ни один солдат так быстро не собирается.

Сегодня у меня было шоковое состояние. Явился Красильников с каким-то пожилым человеком, представил меня, познакомились. Оказывается, это его отец, а он всего-навсего решил на мне жениться. Я так растерялась, что лишилась дара речи. Нормальные люди все-таки так не делают, не худо было бы и моим мнением поинтересоваться, прежде чем вызывать отца. Да и как это вообще можно было додуматься, ведь мы с ним наедине и одной минуты не были, двух слов не сказали. Танцы и стрельба — так там чуть ли не весь батальон присутствует. Он решил, что как только я услышу его предложение, сразу упаду к нему в объятия. И самый главный козырь, перед чем, по его мнению, я уж никак не могла бы устоять, — это его богатство. Ведь он был командиром бригадной разведки, и в Кюстрине (под Берлином) они действительно озолотились. Он мне говорит, что так обеспечен, что и внукам нашим хватит. Да вот уж о внуках я меньше всего пекусь, может, у меня их никогда в жизни и не будет. Я ему сказала, что меня все это меньше всего интересует, у меня даже какая-то идиосинкразия ко всем этим материальным благам. Мне всю войну казалось, что, если я к чему-нибудь прикоснусь, меня сразу убьет. (Вспоминаю, какие кучи денег таскала я в штаб в медсанбате. Да я их видеть не могла!)

И еще я сказала, что я из тех, которые шалаш считают раем при том условии, если там будет милый, желанный, любимый человек. А про себя добавила: а не барахольщик. Я не собираюсь замуж, хоть мне и двадцать лет, но мне еще учиться нужно, ведь я из девятого класса ушла на фронт.

Быть только женой — да я себя уважать перестану. Вот так обо всем этом я ему и рассказала. Это был первый наш разговор наедине.

Он мне ответил, что я должна подумать и не рубить сплеча. Но кто это делает, по-моему, ясно.

А через несколько дней явился К.Ф. и говорит, что прибыл специально мозги мне прочищать, а если нужно, и ремешком врезать. Оказывается, до него дошел слух, что я выхожу замуж за Красильникова, а он своего благословения не даст. Я его успокоила, сказала, что никуда и ни за кого не выхожу.

Наверное, потому, что наступил мир, люди начали обалдевать.

Прибыл Смирнов Владимир Сергеевич с таким же предложением и такими же соблазнами, как и Виктор Александрович. Он тоже ведь был в разведке. Разница только в том, что Красильников собирается оставаться в кадрах, а этот хочет уйти на гражданку. У него в Москве на 2-й Тверской-Ямской квартира, и в Москве я буду учиться, это он понимает и приветствует.

Не хочу я никуда, даже в Москву.

Постаралась как можно мягче все объяснить. Ушел недовольный, обиженный. А обижать я никого не хотела и не хочу, а играть в любовь — это не мое амплуа.

Остался еще третий партнер по танцам — лейтенант Коля Салин, тоже из разведки, но он ничего не предлагает. У него есть тетка с коровой, и он доволен.

Меня вызвал подполковник — Лида в тяжелом состоянии, безнадежном. Если мы обеспечим уход, может быть, появится надежда, он не хочет терять окончательно эту надежду. Лида просила, чтобы была с ней я. Увидев Лиду, я испугалась, но окончательно убила меня рана.

Дело в том, что у Лиды большая беременность, и она затруднила диагностику. Ей поставили непроходимость, а у нее оказался гнойный аппендицит, причем вскрывшийся с разлившимся гноем и перитонитом. Рану не зашивали, края ее ужасно утолщены, и такое впечатление, будто бы художник на палитре мешал краски — и черную, и зеленую, и серую. Начался некроз. На нее в госпитале уже махнули рукой. Ведущий хирург утром приоткроет дверь в палатку, удивится, что она еще жива, и идет дальше. Назначений никаких нет, может, они и есть, но мне они не известны. Рану присыпают йодоформом. Это преступление — просто созерцать, как погибает человек, поведение ведущего хирурга возмущает.

Я решила действовать сама. Поехала в свою санчасть (в моем распоряжении машина и мотоцикл), заказала глюкозу 5 и 40 %-ную, физраствор, перекись водорода. Приготовила смесь из сульфидина и стрептоцида. Промыла рану перекисью несколько раз, засыпала сульфидином и стрептоцидом. Ввела подкожно литр физраствора и внутривенно 40 %-ную глюкозу. Хирург говорит, что она обречена, и это просто для успокоения совести. После этих процедур рана стала гораздо лучше. Достали американский пенициллин, колю через каждые 3 часа, держу на льду, все строго по инструкции, обработка эфиром. Приходил хирург, просил отдать пенициллин другому человеку, тому, может быть, поможет, а ей бесполезно. Даже повел меня посмотреть на этого человека. Я ему сказала, что очень сочувствую тому человеку, которому он мог бы помочь, но, тем не менее, ни одной единицы не отдам. Доставали с невероятным трудом из Москвы, подполковник самолет специальный выпросил у начальства. Бороться нужно до конца.

…Труды мои, кажется, не пропадают даром, да и пенициллин сотворил чудо — Лиде стало лучше. Присылали Машеньку, нового фельдшера из нашей санчасти, чтобы как-то облегчить мое положение, я ведь и ночью не сплю, боюсь пропустить время инъекции, и уже еле держусь на ногах. Но Лида отправила Машу назад. Приехала Антонина и отправила меня на сутки выспаться.

Когда я вернулась, внезапно начались роды. Что делать в таких случаях, я не имею понятия, ведь еще и рана не зашита. Вызвала хирурга, обмотали ее лейкопластырем очень широким, несколькими катушками. И появился на свет крохотный семимесячный ребенок — мальчик.

Забот у меня прибавилось, нужно было и ребенка выхаживать. Бегала в роддом (благо рядом, обходилась без транспорта), брала грудное молоко и искусственно через носик кормила Володю (так назвали). А у Лиды начался мастит.