Джордж Кеннан - Дипломатия Второй мировой войны глазами американского посла в СССР Джорджа Кеннана

• Название: Дипломатия Второй мировой войны глазами американского посла в СССР Джорджа Кеннана
• Автор: Джордж Кеннан
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-9524-0018-3

Книга лауреата Пулитцеровской премии, видного американского дипломата, посла в СССР с 1954-го по 1963 г., аналитика, советолога, автора многочисленных трудов по американской дипломатии и внешней политике, повествует о сложном с точки зрения развития ситуации в Европе периоде мировой истории: канун Второй мировой войны, крупные военные конфликты, послевоенный передел Европы и противостояние двух политических систем.

Автор представляет свое мнение о происходившем, дает яркие, хотя отчасти спорные портреты Иосифа Сталина и Теодора Рузвельта, других выдающихся политических деятелей, знакомит с личными прогнозами развития России после войны, делает любопытные зарисовки из жизни сталинского окружения и сотрудников иностранных дипломатических миссий.

---

Глава 5

РАБОТА В ГЕРМАНИИ В ВОЕННОЕ ВРЕМЯ

Цель Госдепартамента, пославшего меня в Берлин, когда началась Вторая мировая война, состояла в том, чтобы я и там продолжал посылать в США аналитические материалы. Но, как я вскоре узнал, перед нашим посольством в Берлине стояли серьезные административные проблемы, для которых Госдепартамент не мог предложить адекватного решения. К тому же работу посольства, естественно, осложнили и обстоятельства, связанные с состоянием войны. В связи с этим мы, в частности, взяли на себя представительство интересов Англии и Франции, вступивших в войну, отчего забот у нас существенно прибавилось. Просто из чувства симпатии к нашему временному поверенному в немецких делах я согласился взять на себя в тот период многие административные обязанности, с молчаливого согласия Госдепартамента, который не мог предложить другого решения и, похоже, быстро терял интерес к политическим донесениям из районов, подконтрольных немецкому правительству.

Бремя административной работы росло по мере продолжения войны. Летом 1940 года 10 наших консульств в разных городах были ликвидированы по требованию правительства Германии, а их функции, насколько это возможно, перешли к нашему посольству. Появились у нас и новые проблемы в связи с отчаянным положением евреев в Германии и на оккупированных ею территориях. Влиятельные круги в американском конгрессе требовали принять меры по их освобождению и принятию их в США, а Госдепартамент просто возлагал эти проблемы на нас, не решаясь сообщить конгрессменам, что можно, а чего нельзя сделать, чтобы помочь этим людям, в соответствии с законами (которые принимали сами конгрессмены).

По мере распространения нацистской агрессии увеличивалось число стран, чьи интересы мы представляли, и ко времени Пёрл-Харбора[18] их было, кажется, уже 11. В конце концов, наше посольство представляло и собственно американские интересы, и интересы значительной части западного мира в целом.

Со всем этим грузом проблем должны были справиться сотрудники посольства, которых, вместе с членами семей, насчитывалось 99 человек (и еще столько же немецкого вспомогательного персонала). Это очень мало, особенно по сравнению с нашими нынешними посольствами в Европе, в которых работают многие сотни человек, хотя задачи перед ними стоят менее сложные, чем перед нами в то время.

Эта напряженная обстановка усугублялась обычными трудностями и лишениями военного времени. Особенно трудной была зима 1939/40 года. Из-за нехватки топлива целые кварталы нельзя было отапливать, и приходилось эвакуировать оттуда людей при нулевой температуре. Распределение пайков, как и правила светомаскировки, было очень суровым. Поездки на частных автомобилях запрещались, и правила воздушной безопасности являлись более строгими, чем в Лондоне, где мне также довелось побывать в военное время. При воздушной тревоге, которая могла иногда продолжаться всю ночь, никому не разрешалось появляться на улицах. Это создавало особые трудности сотрудникам, которым надо было возвращаться после работы домой, а также курьерам и гостям, приезжавшим в ночное время. К тому же посольство не имело никакого государственного транспорта, и Кирку пришлось купить за свой счет небольшой «рено» с прицепом для перевозки багажа.

Трудно передать атмосферу жизни такого города, как Берлин, в военное время. Мне больше всего запомнилось, как я возвращался домой со службы в зимние вечера. Мне приходилось пробираться ощупью в темноте мимо Бранденбургских ворот, а затем я с трудом находил автобусную стоянку и ждал, когда из мрака появятся огни подъезжающего автобуса, в котором было тихо и сумрачно. Я удивлялся, как водитель вообще ориентируется на заснеженной, лишенной знаков дороге. Потом я, осторожно ступая по тротуару, в такой же темноте шел от остановки к дому и слышал приглушенные голоса других пешеходов, не видя их самих. Окна в нашем доме из-за светомаскировки были темными, так что создавалось впечатление, будто дом безлюден. И всегда с чувством некоторого приятного удивления я обнаруживал, что квартира освещена изнутри, там почти тепло и даже отчасти уютно, и был рад встретиться с семьей (если жена не увозила в этот день куда-нибудь детей).

В целом же я чувствовал себя в Берлине вполне нормально, несмотря на все подобные неудобства. Немецкий язык я знал, и быт города был мне знаком. За исключением редких визитов в МИД. Я не имел никакого касательства к нацистскому режиму, как, впрочем, и люди, которых я знал. Обычные рядовые берлинцы из всех немцев, пожалуй, меньше всего походили на нацистов. Они не любили отдавать нацистский салют и вместо: «Хайль Гитлер!» приветствовали друг друга традиционными словами: «Доброе утро». Во время парада по случаю победы над Польшей я сам стоял на Паризенплац неподалеку от нашего посольства и видел, что люди стояли молча, хмурые и безмолвные. Новость о падении Парижа также приняли без энтузиазма. В тот день я долго ездил по городу на автобусе и не слышал никаких разговоров об этом событии. Люди говорили о продуктовых карточках и ценах на промтовары.

Вообще я заметил за время своего пребывания в Берлине, что люди не чувствуют особой общности с режимом и его целями, а жизнь их идет своим чередом в обстановке трудностей и ограничений военного времени. Берлинцы (как, очевидно, и жители других крупных городов) жили в военной обстановке, но воспринимали эту войну как дело режима, а не свое собственное.

Поэтому мне трудно было согласиться с демонизацией своего политического противника в американском общественном мнении, когда в американской прессе немцев изображали чудовищами, сплоченными вокруг Гитлера и одержимыми страстью разрушить или поработить остальную Европу.

* * *

В конце февраля меня командировали в Италию для встречи с мистером С. Уэллесом, заместителем секретаря Госдепартамента.

Рузвельт послал его в Рим, Берлин, Париж и Лондон для выяснения мнений ведущих европейских государственных лиц о возможности начать переговоры относительно заключения в Европе справедливого мира. До этого времени на Западном фронте не было активных боевых действий. Однако тогда стало ясно, что, если войну не прекратить до весны, она может вступить в новую фазу, и события примут очень серьезный и трагический оборот. Тогда и США не смогут уже оставаться в стороне. Поэтому президент искал любых возможностей предотвратить надвигавшуюся катастрофу.

Поскольку Уэллес не планировал посещать Советский Союз, кому-то в Вашингтоне пришло в голову отправить к нему человека, который бывал в СССР и мог бы ответить на вопросы главы делегации о возможных реакциях советской стороны на подобную ситуацию.

Меня удивил странный характер этой миссии. Я сомневаюсь, чтобы в беседах Уэллеса с государственными лицами в европейских столицах было выяснено что-либо и без того уже неизвестное в соответствующих американских посольствах. И моя поездка не принесла ощутимых результатов. Мистер Уэллес явно не проявил интереса к моим взглядам на положение в России. Представители возглавляемой им делегации при отъезде из Рима в Берлине даже забыли обо мне, и я узнал об их отъезде лишь в самый последний момент. При таких обстоятельствах я едва ли был полезен Уэллесу, тем более что и не мог бы дать обнадеживающих ответов на интересовавшие его вопросы. Свои взгляды на этот вопрос я изложил на бумаге и вручил свой доклад мистеру Моффату, руководителю европейского отдела, который также принимал участие в данной поездке. Я сомневаюсь, чтобы он действительно прочел доклад, однако он выслал его мне обратно в положенный срок, и этот документ сохранился у меня как напоминание о моих взглядах в то время.

Я предупреждал, что в вопросах войны и мира не надо слишком полагаться на различия между Гитлером и немецким народом, поскольку «этот человек прекрасно играет на традициях немецкого национализма, а его представления о собственной миссии могут быть яснее, чем у его предшественников, потому что он не отягощен чувством ответственности за европейскую культуру в целом. Этот колосс сейчас противостоит французам и англичанам во всей своей разрушительной мощи, равной которой не знала история. Он полон решимости завоевать Европу или разрушить все до основания».

Исследуя возможности англичан и французов в этих обстоятельствах, я писал, что «они, быть может, смогут заключить перемирие с Гитлером. Он, вероятно, будет рад такой мирной передышке, чтобы закрепить уже достигнутые успехи и разработать источники сырья, доступные ему в Польше, Словакии и Румынии. Ему нужно перестроить свой подводный флот и продолжать перевооружение огромной армии. Конечно, ему нужно время и для того, чтобы свести на нет боевой дух союзников (англичан и французов), чтобы ослабить их и иметь возможность одержать над ними верх в перспективе. Вероятно, ради этого перемирия он пойдет на территориальные уступки в Польше, Богемии, Моравии, однако такие уступки могут быть лишь несущественными. Ни о какой „независимости“ или „автономии“ для этих стран, пока существует сильная Германия, не может быть и речи. Польша, униженная и полностью деморализованная, сейчас не смогла бы заново организовать свою национальную жизнь на усеченной территории и перед лицом двух мощных и беспощадных соседей, ее может контролировать только один из них.