Александр Розов - Процесс Лунного Зайца

• Название: Процесс Лунного Зайца
• Автор: Александр Розов
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

Процесс Лунного зайца. И кое-что о первых годах Меганезии

Опубликовался небольшой роман "Процесс Лунного зайца".

Он отчасти может считаться ранней историей Меганезии, хотя основная сюжетная линия связана с проектами в сфере виртуальной реальности и с космической программой одной, судя по тексту :) североамериканской страны.

Кроме того, это, в некотором не вполне обычном смысле, эротический роман (причем жесткий в той части, где эротика уходит в область пересечения с христианско-протестантской психопатологией).

В какой-то мере, это такхе судебный детектив со спецслужбами - как же без этого?

В какой-то мере, это так же прогноз-надежда на следующую ступеньку космической эры.

---

— Вообще ни на что? — спросил прокурор, — а как быть с общественными устоями? Ведь, что бы там не говорилось, именно они определяют нашу жизнь.

— Иллюзия, — ответил Дориан, — если завтра все общественные устои вдруг забудутся, то люди с легкостью придумают новые устои, не хуже прежних. Любое племя, даже дикие троглодиты в джунглях, придумывает себе какие-нибудь устои. Это тривиальноый факт этнографии. Но если завтра забудутся знания по физике и математике, то человечество вместе с общественными устоями вылетит в трубу быстрее, чем пуля вылетает из ствола кольта. Эти знания объективны их нельзя выдумать, как попало. Выдуманная физика не будет работать. А значит, не будет работать техника. Отключите электричество в любом мегаполисе, и через неделю в нем не останется жителей. Отключите электричество на планете, и через год шесть из семи миллиардов людей будут покойниками, а остальные начнут жрать друг друга. Точнее, более организованные люди будут окотиться на менее организованных, и жрать их, как кроликов.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — сердито ответил Стилмайер, — разве общественные устои противоречат электричеству?

Дориан обаятельно улыбнулся:

— Вы смотрите прямо в корень, мистер прокурор. Если сформулировать вашу мысль в стиле, более привычном для ученых, получится следующее: общественные устои никогда и никоим образом не должны противоречить электричеству, точнее, никак не должны противоречить научно-техническому прогрессу. Отсюда мы переходим к формулировке: качество общественных устоев определяется тем, насколько они содействуют прогрессу. Если же некие правила оказываются в противоречии с прогрессом, то они не могут быть общественными устоями. Например, правило, запрещающее наглядное и понятное представление научных знаний, не является общественными устоями по определению.

— Э… Мистер Чизвик, если не ошибаюсь, общественные устои обычно определяют как-то иначе. Не так, как вы это сейчас сделали.

— Правда? А как именно, мистер прокурор?

— Как именно? — растерянно переспросил Стилмайер, — ну, знаете… Мне казалось, что это очевидно.

— Вы снова смотрите в корень, — сказал Дориан, — кажется, что это очевидно, но если вы попытаетесь сформулировать, что же такое общественные устои, в чем они конкретно заключаются, вас, как и любого другого человека, постигнет неудача. На самом деле, общественные устои это то, что позволяет обществу существовать и развиваться. И никак иначе. Это атомарное, неделимое понятие, его нельзя представить в виде набора конкретных правил. Вот почему в юридических законах вы не найдете определения общественных устоев. Они там отсутствуют, не так ли?

— Да, действительно, — с неохотой подтвердил прокурор.

— Следовательно, — констатировал Дориан, — вопрос исчерпан. Ведь, насколько я понимаю, суд не может делать выводы о том, что не формулируется на языке права.

— Э… Не могу сказать, что вы меня убедили… — проговорил Стилмайер, — да, безусловно, у меня другое мнение… Да… Ваша честь, у меня больше нет вопросов к мистеру Чизвику.

Судья Морн кивнул, окинул взглядом зал и поинтересовался:

— Есть еще у кого-либо вопросы к этому свидетелю?

— Позвольте ваша честь, — негромко сказал Ной Остенбрю, сидевший рядом с Холлторпом.

— Пожалуйста, — разрешил судья.

Представитель фонда «Пролайф», встал, откашлялся и громко сказал:

— Мистер Чизвик, ответьте на простой вопрос: прогресс существует для человека или наоборот, человек существует для прогресса?

— В вашем вопросе, Остенбрю, заключена ложная дилемма, — ответил Дориан, — Сама его постановка предполагает, что из двух взаимосвязанных объектов один непременно существует для другого. Если бы вы поставили вопрос корректно: «каковы отношения между человеком и прогрессом?» я бы ответил: прогресс это социальная технология, обеспечивающая человеку более эффективное удовлетворение его потребностей в настоящем и будущем, при уменьшении затрат времени живого труда.

— Ах, вот как? Значит, цель всей вашей науки — построить для людей хлев, в котором они будут жрать, спать и спариваться, сколько захотят? Чтобы люди превращались в ленивых и бездумных животных? Какая-то странная у вас наука, и продвигается она почему-то с помощью порнографических книжек.

Ледфилд вскочил на ноги:

— Я протестую, ваша честь! Заявитель занимается тенденциозным толкованием показаний свидетеля.

Прежде чем судья успел ответить, Дориан спокойно и жестко сказал:

— Лейв, давайте договоримся, каждый делает свою работу. Это… — математик кивнул в сторону Остенбрю, — моя добыча, а не ваша. Не мешайте.

Пожав плечами, Лейв уселся на свое место. Пожалуй, Чизвику, и, правда, не зачем было помогать. Скорее, помощь требовалась его оппоненту, который был введен в заблуждение мнимой безобидностью эксцентричного университетского профессора. Ной Остенбрю не знал, что в бизнес-кругах Дориан Чизвик носит прозвище «бульдозер», полученное из-за технократического радикализма тех решений, которые он принимал, как топ-менеджер Тихоокеанского телекоммуникационного консорциума.

Чизвик, тем временем, снял пиджак и повесил на спинку стула, расстегнул верхнюю пуговицу снежно-белой рубашки, закатал рукава и энергично потер руки. Затем мягко прошелся взад-вперед перед публикой, и изобразил широкую улыбку, подозрительно напоминающую оскал крупного хищника.

— Ну, разберемся, — начал он, — что, как и зачем сказал мистер Остенбрю. Начнем с того, «как?». Допустим, он сказал бы: «Цель науки — построить людям комфортабельные дома, обеспечить их здоровой пищей, создать им условия для качественного отдыха и любви, сократить рабочий день, и устранить тяжелые формы труда, чтобы люди могли жить полнокровной, счастливой жизнью, не опасаясь ежечасно за благополучие и безопасность для себя и своих близких». Тогда его филиппика превратилась бы в банальность, трюизм, который можно выразить совсем коротко: «цель науки — свобода и благополучие людей». Да, именно так. Некоторые говорят, что цель науки — поиск истины, но поиск истины — средство, а не цель. Научная истина не нужна обществу сама по себе, нужны ее плоды: технологическое могущество человека, возможность устанавливать свою власть над окружающей природой и собственным телом. Ради обретения этого могущества, общество и содержит нас, ученых. Но вернемся к моему оппоненту. Почему он назвал жилище — хлевом, а любовь — спариванием? Может, он считает нас с вами, леди и джентльмены, не людьми, а свиньями, воображая себя нашим пастухом? Давайте мы спросим у него. Мистер Остенбрю, что побудило вас использовать слова «хлев» и «спаривание»?

— Что меня побудило? — переспросил тот, — ни что иное, как ваше отношение к человеку, его низведение до уровня бесчувственного скота, жаждущего только потреблять и не способного подняться над своим корытом до такого высокого чувства, как любовь.

Дориан хлестко ударил кулаком правой руки в раскрытую ладонь левой. Звук получился, как от щелчка кнута.

— Остенбрю утверждает, что я низвожу человека до уровня скота, — сказал он, — забавно слышать это от человека, только что сравнившего почтенную публику с ленивыми свиньями, спаривающимися в хлеву. Но слова сказаны и требуют обсуждения. Итак, мистер Остенбрю, какого же именно человека я низвел до уровня бесчувственного скота, неспособного к любви? Свою жену? Двоих наших детей? Мою приемную дочь? Ее сына, которого я считаю своим внуком? Моих студентов? Моих сотрудников? Назовите, с кем конкретно я совершил этот грязный поступок, и мы проверим, правда ли это.

— Вы думаете, что я не могу назвать имена? Ошибаетесь! — Ной Остенбрю потряс в воздухе пластиковой папкой, — здесь более двухсот имен, а восемь самых одиозных случаев я изучил подробно. Каждый случай это трагедия, это распавшиеся семьи, это брошенные дети и дети, ушедшие из семьи, это разрушенные жизни…

Математик требовательно протянул руку

— Дайте сюда папку.

— Зачем?

— Должен же я знать, в разрушении чьей жизни меня обвиняют.

— Здесь свидетельства не против вас, а против Ледфилда!

— Как это понимать, сэр? — повысив голос, спросил Дориан, — Вы, на глазах у суда и у миллионов телезрителей, которые сейчас находятся перед экранами, обвиняете меня в том, что я низвел до скотского состояния более двухсот человек. Но когда я хочу узнать, что же это за люди и чем я им повредил, вы прибегаете к нелепым уверткам. Шутки кончились. Дайте мне папку, или я немедленно попрошу суд возбудить дело о клевете, и будьте уверены, я вытрясу из вас и вашего фонда все, до последнего цента!

— Мистер Остенбрю, — вмешался судья Морн, — требования мистера Чизвика вполне обоснованы и я настоятельно рекомендую вам дать ему возможность ознакомиться с вашей папкой.