Афанасий Коптелов - Возгорится пламя

• Название: Возгорится пламя
• Автор: Афанасий Коптелов
• Издательство: Худ.лит.,
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1969

О годах, проведенных Владимиром Ильичем в сибирской ссылке, рассказывает Афанасий Коптелов. Роман «Возгорится пламя», завершающий дилогию, полностью охватывает шушенский период жизни будущего вождя революции.

---

Еще дальше расстилалась волнистая степь, серая, жесткая, не тронутая сохой, иссушенная ярым солнцем. Пойдешь по ней — за целый день не встретишь ни жилья, ни дороги.

Травяная одежка у степи тонкая, ненадежная. Ударит конь копытом посильнее — пробьет до песчаной подкладки. Взвихрится оголтелый ураган и понесет песок через реку, в шушенские леса. Вон зияют глубокие карьеры — следы беспутной работы ветра.

В неподвижном воздухе плавно кружатся громадные беркуты, степенно помахивая ржавыми крыльями, высматривают добычу. Да на пригорках, на секунду застывая столбиками, тревожно посвистывают тучные, скалозубые сурки. Завидев опасность, ныряют в надежные норки.

У горизонта равнина — в лиловой дымке, и не сразу разглядишь — где земля, где небо, выцветшее от нещадной жары.

Сосипатыча окликнул бородатый приятель с медной серьгой в правом ухе, в засаленной рубахе из косульей кожи и таких же штанах; пригласил всех троих к себе. Иван Сосипатрович обрадовался, — пока не приехал Симон Ермолаев, можно погостевать. И все вернулись в стойбище.

Возле ветхих жилищ, играя со щенятами, копошились голые, кривоногие ребятишки, немытые, непричесанные, продымленные у костров.

У одной из юрт был откинут войлочный полог, заменявший дверь. Туда и пригласил гостей качинец с серьгой в правом ухе.

Перешагнув порог, Ульянов и Крупская остановились, оглядывая убогое убранство жилья, в котором пахло дымом, кислым молоком и невыделанными овчинами. Впереди, над супружеским ложем, застеленным войлоком, висела икона Николая Чудотворца, потемневшая от пыли и очагового смрада. Рядом — кусок бересты с перьями филина. Вероятно, от дурного глаза. Над костром, на высокой решетке сушились в дыму тонкие плитки сыра. Слева на стенке — шомпольное ружье с длинным стволом, с деревянными сошками для упора. Тут же — древний, видимо дедовский, лук с единственной стрелой. Справа от костра хлопотали две женщины, старая и молодая, в их длинных косах, перекинутых на грудь, позванивали медные монеты.

Старуха постелила на женской половине телячью шкурку и, взяв Надежду Константиновну за руку, потянула туда. Для мужчин хозяин юрты раскинул белый войлочный коврик по другую сторону очага. Сосипатыч привычно поджал ноги калачом. Владимир Ильич, не сумев так, опустился на колени. Надежда Константиновна, поправив длинное платье, присела на корточки. Она с любопытством поглядывала то на женщин, то через костерок на мужскую половину. Что же будет дальше? А Иван Сосипатрович разговаривал о чем-то со своим приятелем на его родном языке.

У самой стенки стояла кадка, по соседству с ней — высокий кожаный мешок с раздувшимися боками. И в кадке и в мешке что-то клокотало, бурлило. Качинец спросил деревенского гостя, чего он хотел бы выпить для начала, кумыса или айрана?

— Ишшо спрашиваешь! — рассмеялся тот. — Простокиша, ядрена-зелена, у нас дома есть. Кумысу душа просит!

Молодая хозяйка, отгоняя мух, вынула овчинную затычку из горловины кожаного мешка, взболтала палкой молочную жидкость, и в переполненном турсуке заклокотало, забурлило еще сильнее: в юрте повеяло свежестью. Сунув руку в горловину мешка, женщина черной, как земля, пропитанной жиром, деревянной чашкой зачерпнула белого шипучего напитка; благоговейно склонившись над костром, отлила немножко в жертву огню и только после этого подала мужу. Он с некоторой торжественностью преподнес чашку Сосипатычу. Тот, как полагалось, отпив глоток, передал Ульянову.

«Выпьет Володя?! — Надежда смотрела широко открытыми глазами. — А не будет ли ему с непривычки дурно?»

Владимир Ильич, глядя в чашку, говорил как бы сам себе:

— Пенится кумыс! Видать, умело приготовлен! — И через костер — успокаивающим тоном: — Мне, Надюша, доводилось пробовать, когда мы жили в Алакаевке. Башкиры привозили. Приятный напиток!

Когда чашка была опорожнена и снова наполнена, качинец подал ее Ульянову из рук в руки.

«Вторую?! — чуть не ахнула Надежда. — Без всякой передышки!»

Владимир успокоил ее многозначительной улыбкой: «Теперь мы с тобой знаем ритуал качинского угощенья!»

Он, пригубив, с поклоном предложил чашку чести и внимания своему другу, уже успевшему не раз проглотить слюну.

Сосипатыч взял чашку обеими руками; выпив все до капли, смачно обсосал усы.

Дошла очередь до гостьи. Приняв чашку из рук молодой хозяйки, Надежда Константиновна на какой-то миг поднесла ее ко рту и, встав, повернулась к старухе:

— Выпейте, милая, за свое и за мое здоровье!

Иван Сосипатрович перевел.

Старуха обрадовалась тому, что этим нежданным гостям, шушенским «политикам», знакомы степные обычаи. Она по-своему поблагодарила за то, что отведали кумыса, приготовленного по требованию хозяина, и, обнажая желтые, прокуренные зубы, захохотала хрипловато и надсадно:

— Симон — тавно тружка. Айран рот не может брать. Его брюко кворат. Кумыс велит делать.

«Дружком считают! — отметил Владимир Ильич. — И, говорят, на севере остяки вот так же зовут торгашей да скупщиков. Не знают еще, не понимают, что их настоящие друзья только среди таких, как Сосипатыч».

Старуха, запрокинув голову, с жадностью осушила чашку и, облизывая губы, погладила грудь:

— Коросо! Доров будем!

«Да, — мысленно согласился Владимир Ильич. — Врачи прописывают чахоточным. Эх, Анатолия бы сюда! Ванеева!»

Принялся расспрашивать — давно ли эти люди батрачат у Симона Афанасьевича и сколько он им платит. Деньгами или скотом. Но Сосипатыч не смог перевести. И из того, что говорили качинцы, понимал далеко не всё.

— Как ведется счет скоту? По памяти? — задавал Владимир Ильич вопрос за вопросом. — Или хозяин записывает? Но ведь неграмотные не могут его проверить.

— А вот гляди. — Сосипатыч встал, взял связку палочек, висевших на стенке юрты, указал на бесчисленные зарубки. — Палочка расколота: одна половинка у Симона, другая — у пастуха.

Качинец пояснял: это — счет кобылам, это — жеребятам, это — коровам…

Молодайка, поболтав мешалкой в кадке, хотела угостить всех айраном, но в эту минуту с лужайки долетел зычный голос Симона Ермолаева:

— Где вы там? Лежебоки! Валяетесь в юртах, как сурки в норах. Пора приступить с божей помощью. Живо!

Хозяин юрты, схватив аркан, побежал на зов. За ним поспешил Сосипатыч. Ульянов и Крупская поклонились женщинам и тоже направились к выходу.

Надежда чихнула.

— Это от дыма!.. А они-то как же всю жизнь?.. И зимой в таких юртах, да с маленькими детьми. Можно насмерть застудить. У них же ни одеть, ни обуть. — Она покачала головой. — Жестокое существование! Батрацкая доля!

Перед стойбищем уже горел костер. Качинец с серьгой в правом ухе и еще три человека взметнулись в седла и с арканами в руках поехали к табуну стригунков.

Владимир и Надежда пошли в степь.

— А ты заметил, Володя, женщина у них совсем бесправная? Даже не смеет подать чашку гостю, только через мужа.

— Н-да! Ужасная патриархальщина! И на юге, в этой «сибирской Италии», и на севере, и в наших калмыцких степях. На огромных пространствах этакая полудикость, если не сказать больше. И сколько потребуется сил… Оттого, надо полагать, и зародилось у поэта неверие.

— «У чукчей нет Анакреона, к зырянам Тютчев не придет»?

— Не знаю, придет ли сам Фет. Зато придут другие. Не сразу после разрушения царской тюрьмы народов, но придут.

— «Слух обо мне пройдет по всей Руси великой. И назовет меня всяк сущий в ней язык».

— Ты права — сначала придет Пушкин.

— Потом — Лермонтов.

— Да, и твой Лермонтов. Только как бы не опередил Некрасов с его сильными гражданскими мотивами и демократизмом. Придут русские поэты и помогут появлению своих Анакреонов. Ведь у каждой народности, даже, на первый взгляд, самой отсталой, не имеющей представления о книге, свой эпос.

— Не только эпос, но, вероятно, и лирика.

— Конечно. Нужна и лирика. Нужен Чехов. Помимо Репина да сибиряка Сурикова, нужен Левитан. Нужна правда жизни, как в романах Льва Толстого с его рембрандтовскими красками. — Оглянулся на юрты степных кочевников. — Страна у нас, Надюша, многоязыкая, и нам еще предстоит определить национальную политику, которой будем придерживаться после свержения абсолютизма. А что касается лирики, она была и есть у всех народов. И в борьбе нам послужат не одни маршевые песни. Не один барабан — все богатство музыкальных инструментов примет в наследство новое общество.

Увлеченные разговором о будущем, они углубились в степь.

Вдруг Надежда встрепенулась от неожиданности:

— Володя! Смотри — озеро! Как мы не заметили раньше?

— Это, Надюша, не озеро. Я уже обманывался так прошлой весной. Марево!

— А вон — еще. Разливается все дальше и дальше. Гляди — настоящая вода! И я вижу камыши на берегах!