Ихара Сайкаку - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Ихара Сайкаку
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1974

Судьба произведений японского писателя XVIII в. Ихара Сайкаку необычна. Они были широко популярны среди его современников, но спустя столетие феодальное правительство Японии внесло их в список «запрещенных книг», ибо стремление к свободе, сила свободного чувства, которые воспевал Сайкаку, противоречили устоям феодального государства.

Созданные Сайкаку «повести о бренном мире» и «повести о любви» ломали традиции, установившиеся в японской прозе. Бережливые отцы семейств и искусные жрицы любви, чистые сердцем девушки и беспутные молодые гуляки, трудолюбивые ремесленники и сметливые приказчики — весь этот пестрый мир теснился у порога литературы, и Ихара Сайкаку раскрыл для него страницы своих произведений.

---

В наше время нередко случается — остается вдове после смерти мужа много денег, но жадный наследник насильно заставляет женщину постричься во цвете лет и, несмотря на протесты ее родственников, толкает ее к Пути Будды, хоть у нее к этому сердце не лежит, и всю жизнь заставляет молиться за душу покойного. Иначе бывает так: вдова берет себе в мужья молодого человека, что давно в доме жил, о ней начинают говорить всякое. Подобные случаи не раз приходилось видеть. А чем такое, лучше уж выдать ее замуж в другой дом, по крайности, люди смеяться не будут. Но эта вдова Мацуя — пример всем! Она и так и сяк пыталась устроить дела, но расчеты ее никак не сходились, все нечем было расплатиться со старыми долгами. Со временем впала она в крайнюю нищету и тогда решилась на самый большой шаг в жизни. Она предложила кредиторам купить у нее дом, но они сжалились над ней, и не нашлось ни одного, кто бы сказал: «Я возьму». Долгов было на пять кан, а от продажи дома вдова выручила бы меньше трех. Тогда она обошла весь город, всем пожаловалась, и дом продали по благотворительной лотерее. За билет она брала с каждого по четыре моммэ, а выигравшему доставался дом. И все купили у нее билеты на счастье, так что она раздала три тысячи билетов и собрала двенадцать кан серебра. Пять кан уплатила кредиторам, семь ей остались, и вдова вторично оказалась с состоянием. А дом выиграла бедная женщина, служившая по найму. За четыре моммэ домовладелицей стала!

Генерал съемщиков квартир всего мира

Знаменитый в столице ловкач Жилище, откуда не слышится стук от сбиваемых моти

Как в контракте с домовладельцем пишут: «Сим удостоверено, что поименованный Фудзиити, проживающий в доме Хиси Тёдзаэмон в квартале Муромати, действительно имеет тысячу кан». И сам Фудзиити подтверждал с гордостью: «Да, я богач, которому нет равного во всем просторном мире». А прославился он тем, что снимал крошечную лавочку в два кэна по фасаду, хоть был владельцем состояния в тысячу кан. Потом он дал одному человеку тридцать восемь кан взаймы под закладную на дом по улице Гарасумару, накопились проценты, должник закладную просрочил, и Фудзиити в первый раз в жизни стал домовладельцем. Так это его огорчило донельзя — ведь до сих пор он был известен как самый богатый жилец среди тех, кто снимает у людей квартиру, а отныне обзавелся собственным домом, и слава его ушла, точно известная в столице домашняя кладовая наполнилась пылью и прахом.

Этот Фудзиити был очень умен — за одну свою жизнь такое богатство накопил. Лучшие люди постоянны, а это и есть главное в жизни. Он не только своим ремеслом занимался — сшил тетрадь из ненужной бумаги и, не выходя из лавки, делал заметки, целый день держал в руке кисть. Пройдет приказчик из меняльной лавки, он от него узнает цену на мелкую монету и кобаны, запишет, почем торгуют рисом оптовики, у молодых людей из аптек или мануфактурных лавок спросит о делах в Нагасаки, цены на очищенный хлопок, соль, сакэ, потом придет почта из Эдо, и он уж может сравнить здешние цены с эдоскими. Ежедневно он вел такие записи, и скоро за всеми разъяснениями люди стали обращаться к нему; его тетрадь стала сокровищем столицы. В привычках Фудзиити был прост: носил рубашку без подкладки, а сверху широкое полотняное кимоно, подбитое тремястами моммэ ваты, и больше ничего. Он первый начал обшивать рукава полоской подкладки; тогда это вошло в обычай: и на вид красиво, и экономно. Сверх кожаных таби носил сандалии, подбитые кожей, хоть никогда не трепал обувь по большим трактам.[51] За всю жизнь он справил себе одно шелковое кимоно из цумуги синего цвета, да еще одно темного желто-зеленого цвета и потом двадцать лет раскаивался, вот, дескать, что значит глупость в молодые годы. Герба себе не выбирал, вместо него ставил круг со вписанными тремя палочками или знак томоэ размером в один сун и восемь бу,[52] и то только раз в год, когда проветривали вещи в летнюю жару. Хакама из полотна да катагину из редины считал праздничной одеждой, и невесть сколько лет они были убраны, сложенные с расправленными складками. Если весь город отправлялся на похороны и ему тоже приходилось провожать тело до кладбища в Торибэяма, возвращался он, поотстав от других, у дороги Рокухара выдергивал из земли растения тояку и показывал ученикам: «Посушите его в тени — лучшее лекарство для живота». Ничего не упускал. Где споткнется — подберет кремешек и в рукаве спрячет. Если у кого такое большое хозяйство, что с утра до вечера огонь разводят, вот так надо радеть обо всем.

Он не был от природы скуп, но стремился во всех делах и в хозяйстве быть примером людям. При таком богатстве у него в доме даже на Новый год не готовили моти. Он рассудил, что от этого слишком много хлопот, да и зачем зря людей отрывать в рабочее время, вытаскивать, потом убирать всякую утварь, и стал заказывать моти в лавке напротив Большого Будды,[53] заранее условившись с ними о цене. Так, считал он, гораздо выгодней.

На рассвете двадцать восьмого дня двенадцатого месяца года рассыльные спешно принесли заказ, стоят перед лавкой Фудзиити и просят: «Примите, пожалуйста!» Моти только что сбитые, аппетитные, свежие по-весеннему. Хозяин сидит, будто не слышит, счеты рядом положил, а пирожникам жаль время терять в такой день, снова и снова просят. Наконец приказчик посмышленей проверил на безмене вес — все правильно, принял моти и отпустил рассыльных. Прошел час, хозяин спрашивает: «Принял ты моти?» — «Да, рассыльные уже все принесли и ушли». — «Не тебе служить в этом доме. Принял моти горячими и неостывшими!» Снова взвесили, а теперь лепешки сделались настолько легче, что и представить трудно. Приказчик прямо рот разинул, глядя на эти моти, которые ему не достанутся, но пришлось с хозяином согласиться.

Прошла весна, наступило лето, и крестьяне из деревень около монастыря Тодзи явились продавать первинку — баклажаны в сквозных корзинах. Первинка, говорят, семьдесят пять дней жизни прибавляет, баклажаны так и расхватывали, а цена была: штука — два мона, две штуки — три мона. Конечно, все покупали по две штуки. Фудзиити же взял один и заметил: «А еще на один мон я куплю самый большой баклажан, когда их будет много». Так не промахивался ни в чем, за что бы ни брался. На пустыре в усадьбе насадил не что-нибудь, а иву, остролист, дерево юдзуриха, персик,[54] из цветов — ирис, иовы слезы и тому подобное, все вперемешку — для единственной дочери. На плетне сам завился вьюнок асагао, а Фудзиити вырвал его и посадил конские бобы, сказавши: «На вид они одинаковы, а тот непостоянен».

Что может быть приятней, чем любоваться на собственное дитя! Когда дочка выросла, он заказал ей в приданое ширмы, а выбирая рисунок, рассуждал так: если это будут знаменитые пейзажи Киото, дочка может захотеть отправиться в те места, которые еще не видела, картинки на темы «Гэндзи-моногатари» и «Исэ-моногатари» могут навеять легкомыслие в ее сердце, потому он велел изобразить на ширмах вид горы Канаяма, что в Тада, в самый ее расцвет.[55] Сам же написал ей азбуку ироха и выучил читать. Не посылал ее в приходскую школу для девочек, а самолично наставлял, как обращаться с кистью, и выросла она у него умной столичной девушкой, что пустым грезам не предается. И дочь переняла у отца его привычку к здравому смыслу: ей еще восемь лет, а она уж тушью на рукав не капнет, в праздник девочек не станет играть в куклы, не пляшет на празднике Бон. Каждый день собственноручно расчесывала волосы, закладывала их в простую прическу. Сама умела себя обихаживать и ни в ком для этого не нуждалась. Могла и кимоно шелковой ватой подбить, и как платье раскроить — когда в длину положить, когда в ширину — все знала. Девочкам вообще не к чему позволять много играть.

Однажды — было это седьмого дня первой луны — соседи послали своих сыновей к Фудзиити, прося научить их, как сделаться богачами. Фудзиити зажег в гостиной лампу и призвал туда дочь, сказав: «Когда заскрипит боковая дверь, предупреди меня». Девушка изящно уселась, привернула фитиль, а когда послышались голоса у входа, снова поднялась и прошла на кухню. Три гостя расположились в гостиной, а в это время из кухни послышался звон глиняной ступки для растирания мисо.[56] Гости навострили уши, обрадовались и стали гадать. Один сказал: «Это суп из китовой кожи».[57] Второй: «Нет, нет, раз только что начали толочь, верно, дзони».[58] Третий, подумавши хорошенько, решил: «Это нюмэн».[59] Забавно было, что каждый так твердо был уверен в своих словах. Вышел Фудзиити и стал рассказывать им, как жить на свете. Один из молодых людей спросил: «Что значат нынешние семь трав?» — «С этого началась бережливость в век богов. Открыв нам назначение этих трав, они научили нас есть овощную похлебку». Второй спросил: «Зачем вешают рыбу тай до шестого месяца перед богом Кодзин?»[60] — «Это значит: не ешь рыбы ни утром, ни вечером, а только гляди и воображай, что наелся». Третий спросил: «Откуда взялся обычай на Новый год использовать толстые палочки для еды?» — «Это чтобы их можно были счистить, не сломав, и потом употреблять круглый год. Они представляют двух богов в век богов. Будьте во всем осмотрительны и осторожны. Итак, пока вы говорили, пришло время подавать ужин, но я его вам не предложу, чтобы вы поняли, как сделаться богачом. А недавний звон ступки — это я велел растереть клей, чтобы подклеить переплет главной счетной книги». Вот как он им сказал.