Николай Дубровин - Наши мистики-сектанты. Александр Федорович Лабзин и его журнал "Сионский Вестник"

• Название: Наши мистики-сектанты. Александр Федорович Лабзин и его журнал "Сионский Вестник"
• Автор: Николай Дубровин
• Жанр: История
• Год: 1894

---

Феофилакт не разделял этого убеждения и говорил, что ревностный пастырь должен действовать против деистов, «которые своими издевками все испровергают» [176]. Он забывал, что в общей сложности деистов было меньше, чем лиц, приверженных к религии, исполнявших всю обрядовую ее сторону, но незнакомых с внутренним ее содержанием, по ведостатку толкований и наставников.

— Приставленные ко мне дядьки, — говорил император Александр квакеру Греллэ-де-Мобилье [177], — имели некоторые добрые качества, но не были верующими христианами, и потому первоначальное воспитание мое не было соединено с какими-либо глубокими нравственными впечатлениями. Сообразно с обычаями нашей греческой церкви, меня приучили формально повторять утром и вечером известные заученные молитвы; но этот обычай, нисколько не удовлетворявший внутренним потребностям моего религиозного чувства, скоро надоел мне. Случалось между тем не раз, что я, ложась спать, живо чувствовал в душе свои грехи и разные нравственные недостатки своего образа жизни; возникавшее при этом сердечное раскаяние пробуждало во мне потребность встать с постели и среди ночной тишины броситься на колени, чтобы со слезами просить y Бога прощения и силы для большей бдительности над собою на будущее время. Это сердечное сокрушение продолжалось несколько времени; но мало по малу, при отсутствии нравственной поддержки со стороны окружающих лиц, я стал реже и слабее чувствовать в себе эти спасительные движения благодати; вместе с мирскою рассеянностью, грех стал более и более владычествовать в моей душе.

Воспитатель его, Лагарп, мог сообщить ему лишь смутные представления о Боге. Законоучитель протоиерей Самборский, человек сам не богословского образования, заботился только об аккуратном исполнении обрядов православия. Тем не менее потребность в религии выработала в Александре универсальную религию сердца, одинаково мирившуюся со всеми вероисповеданиями и ни одному из них всецело не принадлежавшую, близкую более к протестантскому мистицизму, чем к православию. Желание познакомиться с внутренним содержанием религии заставило Александра, под предлогом осушения болот Петербурга, выписать из Англии квакера Даниила Виллера.

— Не осушение болот, — говорил Александр впоследствии квакеру Греллэ-де-Мобилье, — и не другая какая-либо нужда была причиною того, что я вызвал сюда некоторых из ваших друзей, нет, мною руководило желание, чтоб их истинное благочестие, их честность и другие добродетели послужили для моего народа примером к подражанию [178].

He один император Александр, но в многие другие были утомлены формами и обрядами внешней церковной жизни и искали внутреннего, существенного и действительного наставления в вере. Но духовенство было немощно и бессильно, чтобы прийти на помощь к этим людям, в сущности идолопоклонникам, и почин в разъяснении внутреннего содержания религии приняли на себя люди светские. Они впали в крайности, быть может, много пересказали лишнего в своих догматических толкованиях, но принесли обществу несомненную пользу на пути его нравственного очищения, духовного возрождения и усовершенствования. В числе таких толкователей видное место занимает Александр Федорович Лабзин.

ІV.

Рождение и юность А.Ф.Лабзина. — Поступление в Московский университет — Первая служба. — Любовь к чтению книг св. писания. — Первые литературные шаги — Мысль о необходимости издавать религиозно-нравственный журнал под заглавием «Сионский Вестник». — Сочувствие к журналу со стороны общества. — Затруднения в издании в причины тому. — Прекращение журнала.

Лабзин был сын бедной дворянской семьи, имевшей всего четыре души дворовых людей. Он родился в Москве 28-го апреля 1766 года и с самых ранних лет обнаружил большую любознательность и охоту к наукам. «Я начал учиться арифметике, говорит он, будучи еще лет шести, для того только, что учитель, который приходил учить меня писать, в разговоре сказал мне, что можно узнать, сколько раз колесо от Москвы до Петербурга обернется и сколько иголок на дороге уляжется. Сие показалось мне невероятным. Как можно, думал я, перечесть такую бездну иголок и успеть пересчитать, пока колесо вертится?... Учитель мне отвечал, что есть такая наука, помощью которой сие удобно исчислить можно».

— Какая эта наука? спросил Лабзин.

— Арифметика, отвечал учитель.

— Можно ли ей научиться?

— Можно.

— Можете ли вы научить меня этой науке?

— Могу.

— Батюшка, вскричал ребенок: — учи меня арифметике. С этих пор математика была любимым предметом Лабзина, а затем он чувствовал влечение к чтению священного писания и духовных книг. Еще до поступления в школу, он несколько раз прочитал Четьи-Минею и, как сам впоследствии говорил, «ребяческим образом обрек себя на служение Богу» [179].

Десяти лет А.Ф. поступил в гимназию при Московском университете, основательно изучил латинский язык и через два года переведен был в университет. Здесь он, как и многие из его товарищей, увлекся новейшею литературою и явился одним из заметных ее деятелей. Обладая прекрасным даром слова, легким стилем в изложении своих мыслей и способностью к стихотворству, Лабзин, будучи всего 15 лет от роду, принимал участие в издании «Вечерней зари», служившей продолжением «Утреннего света» и изданной в трех частях в Москве в 1782 году [180].

Занятия новейшею литературою и тогдашняя мода привели его к изучению Вольтера и к некоторому колебанию в религиозных убеждениях. Но явился, говорит Лабзин, как ангел благовестник, покойный профессор Шварц, и как солнце расточил туман вольнодумства и неверия.

В самый разгар того времени, когда молодые люди с жадностью перечитывали модных писателей, Шварц, по собственному побуждению, открыл лекции в своем доме, с целью поднять упавшую религию. Разбирая произведения Гельвеция, Руссо, Спинозы, ла-Метри [181] и других, он сличал их с противными им философами и, показывая различие между ними, учил своих слушателей находить достоинства и недостатки в каждом писателе. Лабзин с особенным чувством благодарности вспоминает ту счастливую эпоху, которая составила все счастье его жизни.

Лекции Шварца произвели поразительное впечатление на слушателей, и простое задушевное слово его вырвало из рук многих безбожные книги и заменило их Библией, которую до того считали книгой пригодной только для церквей [182]. Теперь же Библия появилась в университете, и студенты, ученики Шварца, считали своей обязанностью в свободные минуты читать из нее что-нибудь. В числе их был и Лабзин [183].

Занимаясь в университете преимущественно изучением языка древних классиков, а впоследствии основательно познакомившись с их произведениями, Лабзин сохранил к ним навсегда любовь и глубокое уважение. «Учась в университете, говорит он [184], — я читывал древних, как обыкновенно их там читают только для языка и по выходе из училища бросил их, ибо кто ныне любит читать латинские и греческие книги? Но однажды, случайно, прочтя только Цицеронову книжку «О должностях» я поражен был его чистыми понятиями о нравственности, и, обратясь к чтению других авторов, с удивлением увидел, сколь древние вообще были ближе к понятиям и истинам христианским, нежели мы, имеющие писанное Евангелие и называющиеся христианами!»

Можно ли, спрашивает Лабзин, сравнивать понятия Цицероновы о должностях, о справедливости и честности, с понятиями, например, всеми прославляемого Бентама, y которого все права основаны на купеческих рассчетах и барышах и который составил даже бухгалтерию для совести [185].

Ближайшее знакомство с древними философами совершило переворот в духовной природе Лабзина, и он признал в истинной философии единственную науку, распространяющуюся на все знания. По его мнению, чистая философия, «склоняясь к красотам природы», делается поэзией; изъясняя с силою ощущения свои — красноречием; сообщая о свойствах и разделении в природе вещей — естественною историею, физикою, химиею и проч. [186].

— Прочтя Оригеновы опровержения на возражение против христианства Цельсовы, говорит Лабзин, удобно видеть можно, как мал был Вольтер против Цельса, в том самом, в чем они были одинаковы. И при всем том многим казались Вольтеровы насмешки и порицания неопровержимыми, тогда как Цельсовы, несравненно сильнейшие, достаточно были уже опровергнуты. Возвратясь после Цицерона к чтению древних философов, я перестал удивляться новым и думаю, что крайнее уважение к ним происходит либо от того, что за кучами нововыходящих книг, древних не читают, либо от того, что их не понимают [187].

Предавшись всею душою чтению священных книг, Лабзин 23 апреля 1783 года вступил в общество мартинистов и через пять дней, 28 апреля, в день своего рождения, дал торжественный обет на служение Богу [188]. В 1784 году, по выходе из университета, он поступил переводчиком при Московском губернском правлении и в следующем году произведен в губернские секретари; в 1787 году, в чине коллежского секретаря, Лабзин перешел в Московский университет переводчиком при конференции. Летом этого года императрица Екатерина ІІ, возвращаясь из путешествия в Тавриду, прибыла в Москву, и 28 июня Лабзин, вместе с многими другими [189], приветствовал ее торжественнною песнью [190]. Эта песнь обратила на автора внимание императрицы, и он в течение последующей службы неоднократно был награждаем денежными выдачами. Владея бойким, по тому времени, стихом, Лабзин перевел в том же 1787 году «Женитьбу Фигаро», в 5-ти действиях, соч. де-Бомарше и в следующем году «Судью» в 5-ти действиях, соч. Мерсье.