Хелене Ури - Лучшие из нас

• Название: Лучшие из нас
• Автор: Хелене Ури
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-367-01337-5

Большой роман из университетской жизни, повествующий о страстях и огромных амбициях, о высоких целях и цене, которую приходится платить за их достижение, о любви, интригах и умопомрачительных авантюрах.

---

Окруженный кипящей в Блиндерне жизнью, обновлением науки, политической активностью и бурной общественной деятельностью, Паульсен — сам полный энтузиазма — написал свою магистерскую работу. Она отличалась незаурядностью. Работа называлась «Молчание» и была посвящена тишине в текстах, то есть пробелам и паузам.

Однокашники стали называть его Паузен, и если честно, то эта шутка казалась ему плоской. Вскоре после того, как диссертация была написана, а он начал сдавать выпускные экзамены, официальные инстанции, то есть новообразованный Норвежский языковой совет (наследник Норвежского комитета по языку), разрешили ставить после точки один пробел вместо двух. Это возмутило Паульсена, и он даже обратился в редакцию студенческой газеты «Университас». Всего один пробел означает меньше пауз, меньше тишины в текстах, утверждал молодой Паульсен так яростно, что на эту тему в «Университас» была написана большая статья, что, в свою очередь, привело к появлению маленькой заметки в газете «Афтенпостен». Откликом на нее стал призыв к поддержке Паульсена, напечатанный на машинке (естественно, с двумя пробелами после всех точек) одним преподавателем-пенсионером.

Другими словами, можно смело утверждать, что Паульсен умеет пользоваться паузами и молчанием. Именно поэтому он с профессиональной многозначительностью и спокойствием, которое могут дать только собственные научные изыскания, позволил строкам стихотворения раствориться в тишине, которой так не хватает в нашей суетной жизни.

Только после того, как публика стала проявлять беспокойство, он продолжил свою речь.

— Дорогая Эдит, — произнес Паульсен. Теперь он был больше похож не на короля, а на проповедника: лицо его приняло торжественное, церемониальное, мягкое, человеколюбивое выражение, а в голосе появилась слабовыраженная елейность. Он снова замолчал и взглянул на Эдит Ринкель. Именинница сидела, выпрямив спину, и смотрела в окно на террасу. Она была в сером костюме, на маленьких красивых ножках — красные туфли на высоких каблуках с тонкими ремешками вокруг лодыжек, украшенные маленькими блестящими камушками. Это подарок Эдит на день рождения от Эдит. Когда она повернула голову, черные как смоль волосы рассыпались по ее плечам. Она смотрела в направлении Паульсена, не поднимая лица, ее взгляд был прикован к пустому стулу за ним, так что Паульсену стало вполне понятно: не так-то просто быть именинником, когда в твою честь произносятся речи, когда ты становишься объектом внимания всей кафедры.

— Ты достигла вехи в пятьдесят лет, — продолжил Паульсен после долгой паузы. — И кто бы, глядя на тебя, мог такое сказать? Мне кажется, ты ничуть не изменилась с момента нашего знакомства на кафедре классических и мертвых языков целую человеческую жизнь — или, точнее, целую женскую жизнь — назад. (Пауза, чтобы публика при желании могла посмеяться.) Ты всегда прекрасно проводила и прекрасно проводишь и научные исследования. Твоя докторская диссертация «Диахроническое исследование предлогов в западногерманских языках» стала классикой лингвистической науки. (Пауза.) А твои исследования последних лет о словообразовании в футуристической перспективе вызвали большой интерес среди футлингвистов как в Норвегии, так и за рубежом. Ты пользуешься большим научным авторитетом, твои высокие гуманитарные идеалы, твой ясный ум и знание человеческой натуры вызывают у всех нас (короткая пауза) глубокое уважение. И несмотря на то, что ты чрезвычайно занятая женщина, ведущая большую международную работу и исполняющая управленческие функции на кафедре, ты всегда сохраняла контакт (пауза) со студентами. (Долгая пауза.) Поздравляем с днем рождения, дорогая Эдит! Поднимем же бокалы за нашу дорогую коллегу!

«Ну и речь», — скажет Пол Нанне вечером. «Да, полный кошмар, — ответит Нанна. — Но юбилярше, кажется, понравилось», — добавит она тихо, и Пол заметит, что в голосе ее слышится насмешка. Многие иронично поднимали брови после выступления Паульсена: Эдит Ринкель — не слишком популярная личность на кафедре.

— Ваше здоровье, — зазвучало за столами, как только Паульсен закончил речь. Начальница администрации и заместитель заведующего (которые, как все знают, состоят в отношениях друг с другом), преподнесли ей букет и синее керамическое блюдо с выдавленным на дне изображением Аполлона — эмблемой Университета Осло. Эдит Ринкель подняла бокал и встала. Она не произносила речей, просто-напросто сказала «Спасибо», серьезно, но дружелюбно, обвела взглядом помещение, кивнула и села.

В углу кафетерия, у выхода на террасу, сидели Пол, Гуннар Вик и еще четверо-пятеро синтаксистов. Нанна сидела за столом с фонологами в противоположном углу, рядом с салатным баром и стойкой с бутербродами и горячими закусками.

Эдит Ринкель, Пол Бентсен и Нанна Клев являли собой вершины треугольника. Никто не замечал этой геометрической фигуры, но она возникала снова и снова, когда эти трое обменивались взглядами. Пол посматривал на светлую голову Нанны, Эдит бросала взгляд на Пола, Нанна улыбалась Полу, Эдит бесстыдно пялилась на Нанну, Нанна задирала подбородок и смотрела на нее. Пол не мог не обратить внимания на то, какие у Эдит блестящие и темные волосы. Через несколько месяцев имя одного из этих троих будет у всех на устах, не только у людей, собравшихся в этом помещении, но и у большинства представителей академической Норвегии. Как минимум один из трех падет и больше никогда не поднимется.

На столе перед Эдит Ринкель лежало блюдо. Аполлона часто изображают в тоге и с лирой. Он сын Зевса и Лето, его сестра-близнец — Артемида, богиня охоты. Сам Аполлон — бог света и чистоты, покровитель наук и искусств. Эдит Ринкель смотрела на своего соседа, заведующего кафедрой Паульсена, над которым тридцать лет назад посмеивались, окрестив его Паузеном. Свет и чистота, подумала она, и первый раз за этот день, когда ей исполнилось пятьдесят, улыбнулась. Паульсен просунул указательный палец между двумя пуговицами на рубашке и громко почесывал свой живот. «Еще торта?» — спросил он, вероятно, в попытке проявить учтивость. Она снова перевела взгляд на на нежного юношу в старинных одеждах, эмблему университета, потом подняла глаза на раскрасневшееся лицо Паульсена, снова улыбнулась, ответила «спасибо, да», после чего продолжила беседовать с ним об ушедших временах, об их старой кафедре, о финансировании, об учебных баллах и текучке студентов, о градации университетов, об анализе результативности затрат. О родителях и очевидных недостатках так называемой системы набора баллов в научных публикациях. О необходимости привести в соответствие с требованиями рынка учебную программу и научные исследования.

Но думала она об Александре, именно им она мысленно наслаждалась, его юношеской нетерпеливостью, влажными приоткрытыми губами, языком за фарфорово-белыми зубами, гладким безупречным телом. Профессор Эдит Ринкель еще не знала, что скоро возьмет с собой молодого любовника в долгое путешествие на другой конец земли.

Александр шел на встречу со своим товарищем, изучающим русский язык. Тот обычно обитал в читальном зале славистов на десятом этаже корпуса Нильса Трешова. Александр пригласил Эдит на ужин по случаю дня ее рождения, но она только улыбнулась и покачала головой. Он пробовал уговорить ее, но это не принесло результата, поэтому Александр смирился и решил поискать своего друга-русиста и пойти с ним куда-нибудь в паб. Во всяком случае Александр не собирался сидеть в общежитии в тот вечер, когда Эдит исполнилось пятьдесят.

Когда он вышел из лифта, то обратил внимание, что обстановка у славистов была совсем не такой, как на кафедре футуристической лингвистики. И дело не в том, что это здание намного старше и темнее великолепного футлинга: на этаже царила унылая атмосфера, которая, как казалось Александру, совершенно не зависела ни от архитектурных деталей, ни от возраста постройки, ни от освещения. Говорят, что сотрудники этой кафедры часто разговаривают сами с собой и редко друг с другом. В общей гостиной всегда стоит тишина, даже когда в обеденное время она заполняется людьми в темных костюмах. Они крепко держат свои чашки с жидким горьким кофе и молчат.

Александр открыл стеклянную дверь, ведущую от лифтов в коридор. На кафедре этот коридор называют коридором Мести.

Прямо за стеклянными дверьми располагаются кабинеты преподавателей боснийского-сербского-хорватского. Раньше сербохорватское отделение было небольшим, язык преподавал всего один человек, и иногда для обучения начинающих привлекался ассистент, которому платили очень мало. После последних событий на Балканах количество студентов на этом отделении увеличилось в несколько раз. Языковая ситуация изменилась, и поскольку сербохорватский прекратил свое существование, то и отделение было закрыто. На новом боснийско-сербско-хорватском (в алфавитном порядке) отделении теперь работает по одному преподавателю каждого из языков, а также несколько ассистентов. Однако отношения между преподавателями не намного лучше отношений между жителями Балкан во время кризиса. Преподаватель боснийского языка не разговаривает с профессором, преподающим хорватский язык, культуру и литературу, а профессор хорватской филологии не разговаривает с преподавательницей сербского, которая, в свою очередь, отказывается общаться с ними обоими. Они снисходят до того, что кивают друг другу, случайно столкнувшись в коридоре, но все остальное общение происходит при помощи желтых бумажек, клеящихся на двери кабинетов.