Евгений Кравченко - С Антарктидой — только на Вы

• Название: С Антарктидой — только на Вы
• Автор: Евгений Кравченко
• Жанр: Путешествия и география

Посвящается 50-летию отечественных исследований Антарктиды

Кравченко Е. Д. Карпий В. М.

С Антарктидой — только на «Вы»: Записки летчика Полярной авиации / Кравченко Е. Д., Карпий В. М. — М.: «Издательский дом «Парад», 2006. — 688 с.

Эта книга о мужестве и героизме, о верности долгу и высочайшем профессионализме, о победах и поражениях, одержанных летчиками отечественной Полярной авиации в небе Арктики и самого сурового, загадочного и жестокого материка Земли — Антарктиды. В книге нет ни одного вымышленного персонажа, ни одной выдуманной истории — в ней правда и только правда, рассказанная одним из самых выдающихся полярных летчиков страны Е. Д. Кравченко.

Каждый из читателей найдет в ней для себя то, что хочет, если ему близки такие понятия, как романтика, любовь к небу и высоким широтам, честь, совесть, дружба...

В этой книге собрана мудрость нескольких поколений авиаторов, служивших верой и правдой делу освоения высоких широт. В ней — пример того, как можно и нужно прожить свою жизнь...

УДК 91/882 ББК 26.89(0)/84(2Рос-Рус)

© В. Д. Кравченко, 2006 © В. М. Карпий, 2006 ISBN 5-8061-0068-5

---

— Ладно вам болтать, — улыбается Межевых, — давай, Жан, бери мешок, я тебе помогу на крыле устроиться.

Жан, мое новое «подпольное» прозвище. Местные остряки так среагировали на выросшую за зимовку большую окладистую бороду и берет, который я надеваю в полетах: «Ну чем не кэптэн Жан?!» Расстилаю на крыле спальный мешок, с трудом втискиваюсь в него, застегиваюсь. Межевых переворачивает меня, как тюк, на живот, сует в руки «пистолет» шланга, открывает крышку лючка с надписью «Заливная горловина», снимает с нее резиновую крышку, отворачивает болт барашек, — поле деятельности для меня готово. К металлу крыла лучше не прикасаться. Вымороженный за ночь, он словно ведет на тебя охоту — любое касание, и с куском кожи можешь распрощаться.

— Готов? — кричит снизу Межевых.

— Готов!

Слышатся характерные «вдох-выдох» насоса, и первые сотни граммов бензина льются в бак. Поскольку на крыле лежать предстоит долго, от нечего делать, начинаю считать: емкость порции, которую выдает «альвейер» — двести пятьдесят — триста граммов, стакан. Четыре движения ручки насоса «туда-назад» — литр топлива в баке. Семь тысяч литров умножаем на четыре — двадцать восемь тысяч «качков» предстоит сделать моим товарищам, пока зальем машину под самые пробки. Да, что я считаю, будто в первый раз лежу на плоскости. Четыре часа, в лучшем случае, торчать мне здесь, периодически тыча «пистолетом» в горловины баков номер два и четыре.

Ветер усиливается, значит, близится ночь. Поглубже зарываюсь в свое стеганное цигейкой и обшитое брезентом убежище, прячу лицо, но это помогает мало — холодом тянет снизу, от крыла, мороз лезет в малейшую щель, смерзаются ресницы. «Вдох-выдох», «вдох-выдох»... Небо на востоке бледнеет, из темноты выступают трактор, сани, бочки с топливом и маслом. Мир подо мной живет своей жизнью: вот подвезли взрывчатку, вот подъехали Корнилов с Миньковым и что-то горячо обсуждают. Веня Жилкинский откатывает опустевшую емкость... «Как медленно, — думаю я, — как трудно здесь в Антарктиде достается любая, малейшая победа человека — построенный дом, установленная антенна, совершенный полет... Сколько же терпения и упорства нужно от каждого из нас, чтобы человечество хоть на шаг продвинулось в своем движении вперед в изучении мира». От этих мыслей становится даже чуточку теплее.

— Эй там, на рее! — слышу снизу голос Серегина. — Ты еще не врезал дуба?

— Держусь, — деревянными губами говорить трудно, но я стараюсь придать голосу бодрость.

— Данилыч, — окликает Серегин Межевых, — пойдем Кравченко от крыла отдирать, иначе потеряем лучшего второго пилота в нашем экипаже

Оказывается, действительно здорово замерз — с трудом покидаю свой кокон, негнущимися ногами осторожно нащупываю перекладины стремянки и опасаюсь лишь одного: упасть, лететь-то высоко. Добрейший Серегин, заняв мое место, гудит из мешка:

— Данилыч, ты его пинками, пинками вокруг машины погоняй — может, оживет?!

Две-три короткие пробежки, небольшая «зарядка», чашка горячего кофе и я действительно «оживаю» — молодость берет свое, заправка и подготовка Ил-14 близятся к завершению, и все мое существо охватывает радостное предвкушение приближающегося полета.

Но... Но суровые законы летной жизни запрещают уставшему экипажу испытывать судьбу. Мы все выдохлись до дрожи в коленях. Это и не удивительно — сегодня мы сработали, как хорошая бригада грузчиков. Какие уж тут полеты?! Короткий ужин и спать, спать, спать! После работы на морозе, стоит только попасть в тепло, поесть, как сразу веки тяжелеют и против воли тянет в сон. Все тело расслабляется, тяжелеет и нет сил сопротивляться разливающемуся теплу. Я проваливаюсь в бездну без всяких сновидений, едва успев влезть в спальный мешок.

Утром все идет по накатанной схеме: подъем, завтрак, дорога на аэродром, загрузка взрывчатки, подготовка к взлету... Самолет словно просыпается после ночного сна. Проверяю загрузку, крепление ящиков со взрывчаткой, центровку машины. Никакой симпатии к грузу я не испытываю — стоит только подумать, какая чудовищная мощность таится под крышками таких внешне безобидных деревянных коробок, и по спине пробегает холодок.

— Вот с этим будь поосторожней, — взрывник с «Молодежной» протягивает мне «шкатулку», доверху набитую небольшими «карандашами» — взрывателями. — Они не любят тряски, бросков, ударов.

— Куда же я их дену?

— Поставь себе под кресло, — беспечно советует он. — В случае неприятностей в полете, сможешь выбросить в форточку.

— Хорош совет...

— Ничего лучше еще не придумали, — смеется он. — Счастливо! Однако всему бывает конец, и вот лопасти винтов Межевых устанавливает не крестом — две горизонтально, две вертикально, а буквой «к», что означает — подготовку Ил-14 к вылету и предполетный осмотр самолета и его оборудования экипаж завершил. Можно лететь. Юра Серегин немножко нервничает, торопит нас — по его расчетам мы и так загостевались в «Молодежной» и в «Мирный» придем не на рассвете, а днем. Но свои поправки может внести встречный ветер на маршруте, и тогда придется садиться в «Мирном» ночью. С двумя тоннами взрывчатки на борту... Впрочем, взлетать нам тоже предстоит в глубокой темноте, которая так быстро опускается на аэродром.

Короткое прощание с Корниловым, с ребятами, и мы выруливаем на старт. «Ворота» взлетно-посадочной полосы с каждой стороны обозначены тремя плошками с горящей ветошью, намоченной в бензине и соляре. Тусклое красноватое пламя мечется по ветру — нам пришлось ждать, пока он подует в нужном направлении, чтобы копоть ложилась не на полосу, а в стороне. Иначе летом, когда пригреет солнышко, закопченные участки в теле ВПП начнут вытаивать, образуя пустоты, в которые могут провалиться лыжи. «Здесь нет пустяков, — думаю я, — здесь все имеет причину и следствие»...

— Повнимательней на взлете, — голос Минькова, сухой и бестрастный, все же выдает его чуть заметное волнение. — На полосе небольшой поперечный уклон, как вираж на велотреке, поэтому машину будет стаскивать вниз. Если зацепим несбитые заструги, могут начаться неприятности. Поэтому держать ее надо чуть под углом к направлению взлета. Отрываемся, убираем лыжи — и в море.

— Ясно, — цедит Костырев, и в кабине повисает та особая напряженная тишина, которая предшествует сложному взлету: что-то нас ждет впереди? Если бы верил в Бога, перекрестился бы...

Костырев выводит двигатели на взлетный режим. Посадочные и рулежные фары выхватывают впереди отливающую слюдой чуть прикатанную ВПП. Начинаем разбег. Стоя за спиной Межевых, невольно крепче вцепляюсь в переборки, красные пятна огня мелькнули и скрылись за машиной, белое полотно полосы разматывается все быстрее, словно мы спешим догнать убегающую от нас темноту. Машину начинает тащить вниз, но летчики двигателями и рулем поворота удерживают ее в нужном положении.

«Учись, — мысленно шепчу себе, — учись, в следующий раз этот цирковой номер придется выполнять уже и тебе».

Костырев энергичным движением штурвала «на себя» отрывает «лыжонок» от снега, скорость нарастает, любая неровность полосы передается на корпус Ил-14, и тут командир мягко, чуть заметно, помогает самолету оторваться от ВПП. Удары стихают — мы в воздухе.

На высоте пятьдесят метров Межевых одну за другой выключает фары, перед нами разворачивается подсвеченная сверху пепельно-серебристым сиянием величественная картина залива Алашеева. Вмороженные в лед спят огромные айсберги, резкой ломаной черной, вертикальной какой-то лентой выплывает под правое крыло барьер — мы ложимся на курс. Впереди — две тысячи двести километров неизвестности, идти придется не по прямой, а вдоль береговой черты.

— Командир, — окликает Костырева Бойко, — Корнилов желает счастливого полета. Будут на связи.

— Скажи «спасибо». Я не уверен, что они нас долго смогут слышать.

На борту устанавливается привычная жизнь, как будто хозяева вернулись откуда-то домой и им предстоит долгий вечер, с той лишь небольшой разницей, что они будут отдыхать, а мы — работать. Миньков оглядывается на меня, я с надеждой смотрю на него, но он отрицательно качает головой: «Попей пока чайку». С Борисом Алексеевичем у нас установились отношения любимого учителя и хорошего ученика. Когда он на борту, у меня появляется чувство надежности и кажется, что с нами ничего плохого произойти не может. Я понимаю, что это чувство обманчиво, что он такой же смертный человек, как и все мы, и бывают в небе обстоятельства сильнее самого лучшего летчика, но...

Иду в грузовую кабину, где Веня Жилкинский уже колдует над ужином. Есть не хочется, выпиваю чашку чая и забиваюсь под теплый бок гидробака. Пока машина не прогрелась, здесь самое уютное место в фюзеляже, да и другим не мешаешь. Убаюкивающе ровно гудят двигатели, за иллюминатором сплошная чернота, думать ни о чем не хочется. Я даже смирился с весьма близким соседством взрывчатки и незаметно задремываю.