Николай Шундик - Белый шаман

• Название: Белый шаман
• Автор: Николай Шундик
• Жанр: Советская классическая проза

---

Чем ближе подходил Гатле к Пойгину, тем нетерпеливее был его шаг. Не выдержав, он побежал. «Не случилось ли что-нибудь?» – подумал Пойгин. Но лицо Гатле не выражало тревоги, наоборот, оно было радостным. Улыбаясь, Гатле что-то выкрикивал, задыхаясь, на бегу. «О, это ты! Это всё-таки ты! – наконец различил его слова Пойгин. – Я узнал тебя, когда был ещё в самом низу».

Подбежав к Пойгину, Гатле упал на колени возле росомашьей шкуры, боязливо дотронулся до неё рукой.

– Неужели это именно та росомаха?

– Именно та. Носить тебе из её шкуры малахай. Гатле сорвал с потной головы малахай, провёл обеими руками по коротким волосам.

– Не слишком ли отросли мои волосы? Не пора ли остричься снова?

– Нет нужды. У тебя теперь мужская голова. Даже не узнал тебя сначала… Не могу себе представить, что ты ещё недавно был одет в керкер…

– Сжёг я свой керкер. Здесь, на горе. Разожгли костёр Майна-Воопка и старик Кукэну, и я бросил в него свой старый, полный вшей керкер…

Гатле надел малахай, задумался, уставившись неподвижным взглядом в одну точку. Пойгин внимательно разглядывал его. Было похоже, что отпустила прежняя мука лицо Гатле, исчезли с него следы обиды и отчаянья. И всё-таки оно ещё не было здоровым.

– Не проклинаешь ли меня, что я изменил твою жизнь?

Гатле встрепенулся, изумлённо спросил:

– Я тебя проклинаю?! Да я только о том и думаю, как благодарен тебе…

– Не обижают ли в стойбище Майна-Воопки?

– Нет. Здесь добрые люди. Мне иногда кажется, что всё это сон, который вот-вот пройдёт. – Гатле помолчал, чему-то печально улыбаясь. – Не хотел тебе говорить… никому ещё не говорил… Кое-кто, кажется, хочет разбудить меня…

– О чём ты?

– Я часто ухожу в ночь пасти оленей. Я так люблю ночью бродить по стаду. Случается, что пасу оленей один. И вот уже несколько раз… когда я был один… над моей головой свистели чьи-то пули. Наверное, всё-таки не хотят простить мне, что я стал мужчиной…

Рот Пойгина жёстко сомкнулся. Он внимательно огляделся вокруг, как бы стараясь уловить ускользающую тень того, кто тайно ходит здесь по ночам со злым умыслом.

– Когда я выслеживал росомаху, мне показалось, что я видел здесь след от нарты Аляека…

– Да, это он. Я однажды гнался за ним. Удивляюсь, почему он не убил меня. У него же винчестер, а у меня только нож.

Гатле вытащил нож из чехла, восхищённо осмотрел его.

– Не убил потому, что боится, – сказал Пойгин, присаживаясь на корточки рядом с Гатле. Взял его нож, повторил в глубокой задумчивости: – Боится. Это значит, что мы показали им свою силу. Но всё равно будь осторожен… А нож этот, видно, подарил тебе Майна-Воопка.

– Да, это его нож. Майна-Воопка очень ждёт тебя. Тильмытиль стал какой-то странный. Иногда чуть ли не целый день склоняется над своими немоговорящими вестями, что-то шепчет невнятно, поднимает руку, встаёт, называет имя жены Рыжебородого. Кое-кто в сомнение впал… не помрачается ли рассудок мальчишки?

Пойгин понимающе покачал головой.

– Ничего с его рассудком не случилось. Просто вспомнил свою жизнь на культбазе, заскучал. Надо вернуть его на берег. Я именно это посоветую Майна-Воопке. Послезавтра я тоже уеду на берег. На последнем перевале, с которого видно море, я встречу восхождение солнца.

В лице Гатле отразилось смятение.

– Значит, ты уезжаешь?!

– Да, я уезжаю. Я анкалин. Я не могу без моря. Я уезжаю на берег совсем. Я буду прогонять с прибрежных стойбищ видение голодной смерти.

Низко опустив голову, Гатле с тоской повторил:

– Значит, ты уезжаешь. Как жаль, что ты не успел сменить мне имя.

Пойгин торжественно поднял руку:

– Я сменю твоё имя сегодня же в яранге Майна-Воопки. И пусть у тебя будет достойное имя – Клявыль.

Гатле сначала беззвучно пошевелил губами, не смея пока произнести новое имя вслух, потом громко воскликнул:

– Клявыль! Ого, вот это имя! Благодарю тебя, Пойгин. Благодарю мать, родившую тебя. Благодарю землю, по которой ты ходишь, воздух, которым ты дышишь. И хочу тебе высказать просьбу. – Гатле сложил руки на груди, лицо его выражало мольбу. – Не оставляй меня здесь. Не оставляй. Меня убьют, если ты уедешь. Только тебя боятся тут нехорошие люди. Я слышал весть, что Аляек недавно как будто выкрикнул во сне: «Не стреляйте в Пойгина, он вернёт пулю обратно, прямо в сердце того, кто стрелял. Не стреляйте. Его надо задушить шкурой чёрной собаки».

Пойгин усмехнулся, отрезая сломанный коготь росомахи.

– Не знаю, умею ли я вернуть пулю в сердце стрелявшего. Однако разуверять Аляека и его друзей не стану. Хорошо, очень хорошо, что Аляек придумал себе такой сон. Он, конечно, придумал этот сон со страху. Наверное, главные люди тундры заставляют его стрелять в меня. Конечно, ему лучше было бы, если бы его брат задушил меня шкурой чёрной собаки. Впрочем, Аляек один раз в меня уже стрелял и промахнулся. Как ты думаешь, случайно ли промахнулся?

– Ты вселил в него страх. Ты перекосил ему зрение и отнял твёрдость руки…

– Может, и так. – Пойгин повертел, разглядывая, сломанный коготь росомахи и добавил с усмешкой: – А это я подарю его брату…

Гатле осмотрел коготь, вернул его Пойгину и снова взмолился:

– Не оставляй меня здесь! Я поеду с тобой. Я готов стать анкалином. Да и какой из меня чавчыв… ни одного оленя.

Пойгин попытался снова свернуть шкуру росомахи в трубку, но она стала уже словно железной.

– Придётся унести её так. – Поправил чехол на поясе Гатле, близко заглянул ему в глаза. – Что ж, пусть будет по-твоему. Ты поедешь со мной!

Гатле долго смотрел на Пойгина, словно не веря своим ушам, наконец тихо промолвил:

– Я благодарю женщину, родившую тебя. Я благодарю землю, по которой ты ходишь, воздух, которым ты дышишь…

Путь Пойгина, уезжавшего на берег, лежал мимо стойбища Майна-Воопки. Хорошо было бы заночевать у друга, чтобы ранним утром отправиться в дальнюю дорогу. Инструктор Тагро с Пойгином согласился. Отправив жену с Тагро вперёд, Пойгин на некоторое время задержался со своей упряжкой: ему надо было сказать кое-что на прощание Эттыкаю.

Воткнув в сугроб шест, Пойгин подвесил к его верхушке на нитке из оленьих жил сломанный коготь росомахи.

– Это мой подарок чёрному шаману и тем, кто с ним заодно, – объяснил он немало озадаченному Эттыкаю. – Если ты с ним заодно – считай, что это и тебе подарок.

Эттыкай долго смотрел на сломанный коготь, наконец сказал:

– Я понял, о чём говорит твой подарок. Но я его не принимаю…

– Не хочешь ли сказать, что ты не заодно с чёрным шаманом?

– У меня достаточно силы, чтобы иметь рядом с собой чавчыват, которые были бы достойны оказаться со мной заодно…

– Твои слова я принимаю как мудрое уклонение от прямого ответа. – Пойгин подёргал нитку из оленьих жил, чтобы проверить, надёжно ли прикреплена она к верхушке шеста. – Я чувствую, что твой рассудок в тревожных думах. Я тоже пережил много сомнений. Потому и ходил так долго по следу росомахи, коготь которой ты видишь. Порой твой лик совмещался с её ликом. А это значит, что я не могу считать тебя другом. Но враг ли ты мне… этого я не сказал… Я запомнил, что ты говорил Рырке и чёрному шаману, когда тот душил меня шкурой чёрной собаки. Если бы ты их не остановил своим благоразумием – они меня задушили бы…

– Да, они тебя задушили бы, – не глядя на Пойгина, в глубоком раздумье согласился Эттыкай. – Если ты оценил моё благоразумие, то я ценю и твой рассудок. И запомни моё предостережение… они не расстались с мыслью убить тебя. Я их останавливаю, но кто знает, как долго они будут соглашаться со мной?

– Благодарю за предостережение. Благодарю, что дал мне и моей жене приют в своём очаге. Правда, у тебя были свои намерения, но ты, кажется, теперь отказываешься от них…

– Да, я отказываюсь от прежних намерений. Я не хочу, чтобы ты поднял руку на Рыжебородого. Я об этом уже объявил тем, кто вёл сговор в моём очаге…

– Я тебя понял. Я желаю, чтобы олени твои были всегда сыты и не знали, что такое мор. Я покидаю твоё стойбище навсегда…

Эттыкай с бесстрастным видом чуть кивнул, крепко закусив трубку. Долго провожал он сумрачным взглядом удаляющуюся нарту Пойгина и думал о том, что не в силах понять, какого чувства больше у него к этому человеку – уважения или ненависти.

Из стойбища Майна-Воопки выехали ранним утром на трёх собачьих упряжках: на одной Пойгин и Кайти, на второй Майна-Воопка с сыном и на третьей Тагро с Гатле, которого уже вторые сутки называли новым именем – Клявыль.

Пойгин давно не видел жену такой весёлой; она то смеялась, то пела, то начинала мечтать вслух о том, как они будут жить на берегу своим очагом. Она уверяла, что её мать и отец примут их со всей сердечностью, радовалась скорой встрече с ними и всё просила погонять собак.

– Всё равно раньше чем на третьи сутки до берега мы не доедем, – мягко вразумлял жену Пойгин, – потерпи. Я сам не знаю, что поделать с собой от радости. Вот увидишь, как я ударю в бубен на последнем перевале, перед тем как спуститься к берегу. Это очень добрая примета, что мы возвращаемся в родные места в день первого восхождения солнца.