Филип Рот - Прощай, Колумбус и пять рассказов

• Название: Прощай, Колумбус и пять рассказов
• Автор: Филип Рот
• Издательство: Книжники
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 5-9953-0004-5

В дебютную книгу, вышедшую, когда Филиппу Роту было 26 лет, он включил повесть «Прощай, Коламбус» — историю крушения первой любви молодых евреев в Америке пятидесятых, и пять рассказов, написанных с пронзительным лиризмом и искрометным юмором.

---

— Так что с Ханной Шрайбер?

Он улыбнулся, во рту блеснуло золото.

— Как тебе нравится это имя? Она совсем девчонка, а имя — пожилой дамы. В комнате она говорит мне, что она сторонница оральной любви. Как сейчас слышу: Лео Патимкин, я сторонница оральной любви. А я удивляюсь, что еще за чертовщина? Подумал, она из «Христианской науки»[49] или еще какой-то секты. И говорю: а как же солдатам, которые отправляются за море и могут, не дай бог, погибнуть? — Он пожал плечами. — Не самый умный я был. Но это почти двадцать лет назад, совсем был желторотый. Скажу тебе, случается иногда, жена мне — ну, знаешь, делает то же, что Ханна Шрайбер тогда. Я ее не заставляю, она много работает. Для нее это — как для меня такси. Не хочу ее заставлять. Я могу вспомнить каждый раз, клянусь. Один раз после седера[50], еще моя мать была жива, мир ее праху. Моя жена до того размягчилась… Нет, на самом деле два раза после седеров. А-а-ах. Все хорошее в моей жизни я могу пересчитать по пальцам. Не дай бог, кто-то оставит мне миллион долларов, мне даже туфли не придется снимать — у меня еще целая другая рука с пальцами.

Почти пустой бутылкой шампанского он показал на люминесцентные лампы.

— Это называется свет? Читать при таком свете? Он же лиловый, чтоб ему не гореть. Половина слепых в мире погубили глаза этой дрянью. Ты знаешь, кто за ней стоит? Оптометристы! Скажу тебе, если бы я мог получить сотни две за мой запас ламп и территорию, продал бы завтра. Да. Лео Патимкин, один семестр бухгалтерского дела, вечерний Городской колледж — продаст оборудование, территорию, доброе имя. Куплю три строчки в «Таймс». Территория — отсюда до всюду, еду, куда хочу, сам себе хозяин, никто не приказывает мне, что делать. Ты знаешь Библию? «Да будет свет», и пожалуйста — Лео Патимкин. Это мой лозунг. Его я тоже продам. Я говорю им свой лозунг, этим полишерам, они думают, я выдумываю. Что толку быть умным, если ты в подвальном этаже? У меня в мизинце больше мозгов, чем у Бена в целой голове. Почему он наверху, а я на дне? Почему! Поверь мне, если ты родился везучим, тебе повезло! — И тут он погрузился в молчание.

Мне показалось, что он сейчас заплачет, поэтому я наклонился к нему и шепнул: «Вам пора домой». Он согласился, но мне пришлось поднять его со стула и под руку подвести к жене и дочке. Девочку разбудить не удалось — Лео и Беа попросили меня присмотреть за ней, пока они сходят за пальто. Когда они вернулись, Лео как будто бы удалось втащить себя в сферу человеческого общения. Он пожал мне руку с искренним чувством. Я был растроган.

— Ты далеко пойдешь, — сказал он. — Ты умный парень, действуй правильно. Не делай глупостей.

— Не буду.

— В следующий раз увидимся на твоей свадьбе. — Он подмигнул.

Все время, пока он говорил, Беа стояла рядом и невнятно прощалась. Он снова пожал мне руку, снял дочку со стула, и они направились к двери. Со спины, с опущенными плечами, обремененные, с ребенком на руках, они похожи были на беженцев из оккупированного города.

Бренду я нашел спящей на кушетке в вестибюле. Было почти четыре часа, и в вестибюле отеля оставались только мы двое и портье. Я не сразу решился разбудить Бренду: она была бледна, измучена, и я знал, что ее рвало. Я сидел с ней рядом, заправлял ей волосы за уши. Узнаю ли я ее когда-нибудь? — спрашивал я себя; я смотрел на спящую, и у меня было такое чувство, что я знаю о ней не больше того, что можно узнать из фотографии. Я мягко растолкал ее, и полусонная, она дошла со мной до машины.

Когда мы выехали из туннеля Линкольна в Нью-Джерси, уже светало. Я выключил фары, оставил подфарники и поехал к платной автостраде. Впереди на километры и километры тянулись болотистые луга, водянистые, пятнистые, пахучие — Божий недосмотр. Я подумал о другом Его недосмотре — Лео Патимкине, единокровном брате Бена. Через несколько часов он будет ехать в поезде на север и, проезжая Скарсдейл или Уайт-Плейнс, рыгнет, и во рту у него останется вкус шампанского. Рядом с ним, как попутчики, будут сидеть коробки с лампами. Он сойдет в Нью-Лондоне или, вдохновленный встречей с братом, опять проедет дальше, в надежде на то, что удача ждет его где-то севернее. Потому что территория Лео — весь мир, все города, все болота, все дороги и шоссе. Он может доехать до Ньюфаундленда, если захочет, до Гудзонова залива и дальше, до Туле, а потом съехать по другому боку глобуса и стучаться в заиндевелые окна среди русских степей, если захочет. Но он не захочет. Лео сорок восемь лет, и он кое-что понял. Да, ему сопутствовали в жизни огорчения и печали, но, если сердце насытилось ими к тому времени, когда ты прибыл в Нью-Лондон, какой новой жути искать тебе во Владивостоке?

На другой день ветер притащил с собой осень, и ветки плакучей ивы на передней лужайке Патимкиных перебирали воздух. В полдень я отвез Бренду к поезду, и она покинула меня.

8

Осень наступила быстро. Стало холодно, и в Нью-Джерси листья пожелтели и облетели за ночь. В следующую субботу я поехал смотреть оленей и даже не вылез из машины — было слишком свежо, стоять у изгороди не хотелось, я наблюдал, как животные ходят и бегают в предвечерних сумерках, и вскоре все, даже природные объекты — деревья, облака, трава, бурьян стали напоминать мне о Бренде, и я поехал назад, в Ньюарк. Мы уже обменялись первыми письмами, как-то ночью я позвонил ей по телефону, но по почте и по телефону нам трудновато было открыть друг друга — мы еще не нашли стиля. В тот вечер я позвонил ей снова, и кто-то на ее этаже сказал, что она ушла и вернется поздно.

По возвращении в библиотеку я был допрошен мистером Скапелло по поводу Гогена. Щекастый господин все-таки прислал склочное письмо по поводу моей невежливости, и я сумел вывернуться только с помощью путаной истории, изложенной негодующим тоном. Мне даже удалось повернуть дело так, что мистер Скапелло стал извиняться, когда вел меня наверх к моему новому посту среди энциклопедий, библиографий, указателей и путеводителей. Меня удивил собственный нахрап, и я подумал, что, может быть, научился кое-чему в то утро, когда мистер Патимкин жучил по телефону Гроссмана. Может быть, я больше бизнесмен, чем думал. И, кто знает, с легкостью научился бы быть одним из Патимкиных…

Дни тянулись; цветного мальчика я больше не видел, а однажды днем, когда взглянул на полки, Гогена там не было, унес его все-таки щекастый старик. Я подумал, каково было мальчику, когда книги не оказалось. Плакал он? Почему-то я вообразил, что он винит меня, но потом понял, что путаю тот старый сон с действительностью. А может, он открыл кого-то другого — Ван Гога, Вермеера… Нет, они не его художники. Скорее всего, он отказался от библиотеки и вернулся на улицу — играть в Уилли Мейса. Оно и лучше, подумал я. Какой смысл лелеять мечты о Таити, если нет денег на проезд?

Посмотрим, чем еще я занимался? Я ел, спал, я ходил в кино, отправлял инвалидные книги в переплетную мастерскую — делал все то же, что и прежде, но теперь каждое занятие было окружено изгородью, существовало отдельно, и моя жизнь состояла из прыжков от одной изгороди к другой. Потока не было, потоком раньше была Бренда.

А потом Бренда написала, что через неделю приедет на еврейские праздники. Я так возликовал, что хотел позвонить мистеру и миссис Патимкиным и поделиться своей радостью. Однако, подойдя к телефону и даже набрав первые две цифры, я понял, что на другом конце будет молчание; если и прозвучит что-то, то вопрос миссис Патимкин: «Что вы хотели?» Мистер Патимкин, вероятно, и имя мое забыл.

В этот вечер после ужина я поцеловал тетю Глэдис и сказал, что ей не надо так много работать.

— Через неделю Рош а-Шана[51], а он думает, что мне надо взять отпуск. Десять человек я имею. Ты думаешь, курица сама себя ощиплет? Слава Богу, праздники бывают раз в году. Я бы раньше времени стала старухой.

Однако имела тетя Глэдис только девять человек: через два дня после письма Бренда позвонила.

— Боже мой! — воскликнула тетя Глэдис. — Междугородний!

— Алло? — сказал я.

— Алло, это ты, милый?

— Да, — сказал я.

— Что это? — Тетя Глэдис дергала меня за рубашку. — Что это?

— Это меня.

— Кто? — сказала тетя Глэдис, показывая на трубку.

— Бренда, — сказал я.

— Да? — сказала Бренда.

— Бренда? — сказала тетя Глэдис. — Зачем она звонит по междугороднему, у меня чуть сердце не разорвалось.

— Потому что она в Бостоне, — сказал я. — Тетя Глэдис, пожалуйста…

И тетя Глэдис отошла, бормоча: «Эта молодежь…»

— Алло, — снова сказал я в трубку.

— Нил, как ты?

— Я тебя люблю.

— Нил, у меня плохая новость. Я не смогу приехать на этой неделе.

— Но, Бренда, это же еврейский праздник.

— Родной. — Она засмеялась.

— Ты не можешь отпроситься под этим предлогом?

— У меня в субботу тест и курсовая. Ты же знаешь, если приеду домой, ничего не смогу сделать…