Филип Рот - Прощай, Колумбус и пять рассказов

• Название: Прощай, Колумбус и пять рассказов
• Автор: Филип Рот
• Издательство: Книжники
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 5-9953-0004-5

В дебютную книгу, вышедшую, когда Филиппу Роту было 26 лет, он включил повесть «Прощай, Коламбус» — историю крушения первой любви молодых евреев в Америке пятидесятых, и пять рассказов, написанных с пронзительным лиризмом и искрометным юмором.

---

— Дочки нет дома, — сказала Голди. — Она уехала с Майклом, нашим племянником.

Из дома никто не выходил, и, чтобы время не пропадало даром, миссис Катц решила кое-что поразведать.

— Голди, он кто? Сын того брата, с которым Лу не разговаривает? Это его сын?

— Да. Сын Сола из Детройта…

Голди оборвала фразу на середине: входная дверь отворилась, но из дома никто не вышел. Голос из первых рядов скомандовал:

— Попрошу расступиться! Прошу вас! Да расступитесь же! — Голди узнала голос Шейлы. — А ну расступимся! Марвин, помоги!

— Я не знаю, куда положить гитару, на нее могут…

— Оттесни их! — скомандовала Шейла.

— Да гитара же…

Теперь врач с помощником пытались вынести носилки из дверей — двигали их туда-сюда, накреняли. Позади них стояла миссис Кауфман в белой мужской рубашке, заправленной в шорты. На месте глаз — две красные ямы, и не накрашенная, отметила миссис Катц.

— Наверное, что-то с девчонкой! — сказала Перл Катц — она приподнялась на цыпочки. — Голди, ты не видишь, кого несут — девчонку?

— Девчонки нет дома…

— А ну отступите! — скомандовала Шейла. — Марвин, что же ты, помогай!

Молодой врач с помощником, крепко держа носилки, боком спускали их с крыльца.

Миссис Катц подпрыгивала.

— Кто это, кто?

— Мне не видно, — сказала Голди. — Не видно… — И, скинув шлепанцы, встала на цыпочки.

— Господи ты, Боже мой! Господи! — и с криком:

— Лу! Лу! — ринулась вперед.

— Мама, отойди! — Шейле пришлось оттащить мать.

Носилки тем временем вдвинули в «скорую помощь».

— Шейла, пусти, там же твой отец! — Голди указала на «скорую», на крыше которой медленно вращался красный фонарь. На миг обернулась — посмотрела на крыльцо. Ида Кауфман все еще стояла там, крутила пуговицы на рубашке. И только потом рванула к «скорой», дочь бежала рядом, поддерживала ее под локоть.

— Кто вы ему? — спросил врач. Он шагнул вперед — хотел преградить им путь: казалось, они того и гляди нырнут в «скорую» вслед за носилками, рухнут на пациента.

— Жена… — возопила Шейла.

Врач указал на крыльцо.

— Послушайте…

— Я его жена, — кричала Голди. — Я.

Врач посмотрел на нее.

— Влезайте.

Голди, пока врач и Шейла подсаживали ее в «скорую», тяжело сопела, когда же она увидела Эпштейна — мертвенно бледное лицо, глаза закрыты, кожа серее прикрывавшего его серого одеяла, — у нее захватило дух. Врач, отодвинув Шейлу, забрался в машину, «скорая» тронулась, завыла сирена. Шейла метнулась вслед за «скорой», забарабанила кулаком по дверце, но тут же повернула назад и, раздвигая толпу, поднялась к миссис Кауфман.

Голди обратилась к врачу:

— Он умер?

— Нет, у него сердечный приступ.

Голди ударила себя кулаком по лицу.

— Он выздоровеет, — сказал врач.

— Почему вдруг сердечный приступ? У него никогда не было сердечного приступа.

— Ему шестьдесят, шестьдесят пять, такое случается, — врач говорил отрывисто: держал Эпштейна за руку.

— Ему всего пятьдесят девять.

— Всего-навсего, — сказал врач.

«Скорая» проскочила на красный свет, резко свернула направо, Голди шмякнулась на пол. И, так и не поднявшись с пола, сказала:

— И почему вдруг у здорового человека…

— Не спрашивайте. Мужчине на возрасте не пристало вести себя как юнцу…

Голди заслонила глаза руками, и тут Эпштейн открыл глаза.

— Он очнулся, — сказал врач. — Может быть, он хочет подержать вас за руку или что.

Голди подползла к Эпштейну, посмотрела на него.

— Лу, как ты? Что у тебя болит?

Эпштейн молчал.

— Он понимает, что это я?

Врач пожал плечами:

— Скажите ему.

— Лу, это я.

— Лу, это ваша жена, — сказал врач.

Эпштейн сморгнул.

— Он понимает, — сказал врач. — Он выздоровеет. И всего-то нужно вести себя, как положено, как положено в шестьдесят.

— Слушай доктора, Лу. Тебе нужно вести себя, как положено, и только.

Эпштейн открыл рот. Язык дохлой змеей повис между зубов.

— Ничего не говори, — сказала жена. — Ни о чем не волнуйся. И о фирме тоже. Все обойдется. Наша Шейла выйдет за Марвина — и так все устроится. Тебе не придется продать фирму, она останется семье. А ты не будешь работать, ты отдохнешь, тебя заменит Марвин. Марвин, он умный, Марвин — это менч[78].

Лу закатил глаза.

— Не говори, лежи себе тихо. Я за всем присмотрю. Ты поправишься, мы поедем отдохнуть. Хочешь, поедем в Саратогу — там минеральные ванны. Вдвоем — ты, я… Лу, я тебя спрашиваю, ты будешь жить, как положено? — Она вцепилась ему в руку. — Будешь? — По щекам ее текли слезы. — Потому что, Лу, чем это кончится — ты совсем убьешь себя, вот чем! Не прекратишь свои штуки — и все…

— Ладно, ладно, — сказал врач. — Успокойтесь, не то нам придется выхаживать не одного больного, а двух.

Машина сбросила скорость и, притормозив, подкатила к дверям больницы, врач опустился на колени у задней дверцы.

— Сама не знаю, почему я плачу. — Голди утерла глаза. — Он поправится? Вы так скажете, так я вам поверю: вы же доктор.

Молодой человек распахнул дверцу с намалеванным на ней большим красным крестом; Голди, понизив голос, спросила его:

— Доктор, а от сыпи вы его тоже вылечите? — И нацелила палец.

Врач посмотрел на нее. Приподнял прикрывающее наготу Эпштейна одеяло.

— Доктор, а это опасно?

Из глаз, из носа у Голди текли ручьи.

— Это же всего-навсего раздражение, — сказал врач.

Голди схватила его за руку:

— И вы можете от него вылечить?

— Конечно, навсегда, — и врач выпрыгнул из «скорой».

ПО ПЕСНЕ ЧЕЛОВЕКА НЕ ПОНЯТЬ

С бывшим преступником Альберто Пелагутти я познакомился пятнадцать лет назад, в девятом классе, на уроке профориентации. В первую неделю нас подвергли серии тестов, чтобы определить наши навыки, недостатки, склонности и душевные особенности. В конце недели мистер Руссо, учитель профориентации, сложит наши навыки, вычтет недостатки и скажет нам, какая работа наиболее соответствует нашим талантам; все это было чрезвычайно таинственно, но научно. Помню, первым был у нас «тест на предпочтения»: «Что бы вы предпочли делать: то, это или еще что-то…» Альби Пелагутти сидел позади меня слева, и в этот первый день занятий, пока я вольно шагал по тесту, то изучая древние ископаемые, то защищая в суде преступников, Альби, как нутро Везувия, дышал, возгонялся, вздымался, опадал, затухал, набухал на стуле. Когда он наконец принимал решение, он его принимал. Слышно было, как карандаш его твердо ставит крестик в столбце против деятельности, предпочесть которую он считал наиболее разумным. Его мучения подтверждали легенду, предшествовавшую его появлению: ему было семнадцать, он только что вышел из Джемсбергской колонии; наша школа была у него третьей — третий год в девятом классе; но теперь я услышал еще один твердый крестик — он решил «завязать».

Посреди урока мистер Руссо вышел из класса.

— Я пойду попью, — сказал он. Руссо всегда старался показать нам, какой он честный мужик, и что, в отличие от некоторых других учителей, выйдя через переднюю дверь, не будет подкрадываться к задней и подсматривать, как мы себя ведем. И действительно, если уходил пить, то возвращался с влажными губами, а когда возвращался из туалета, от его рук пахло мылом. — Не торопитесь, мальчики, — сказал он, и дверь за ним закрылась.

Его черные туфли «с разговором» застучали по мраморному полу, и в плечо мое впились пять толстых пальцев. Я обернулся; это был Пелагутти.

— Чего? — сказал я.

— Номер двадцать шесть. Какой ответ?

Я сказал ему правду:

— Любой.

Пелагутти привстал над столом и уставился на меня свирепо. Это был бегемот: большой, черный и пахучий; короткие рукава рубашки обтягивали его толстенные руки, как будто мерили ему давление, — в эту минуту взлетевшее до небес:

— Какой ответ!

Перед лицом угрозы я отлистал назад три страницы в моем вопроснике и перечел номер двадцать шестой: «Что бы вы предпочли: (1) Присутствовать на конференции по международной торговле; (2) Собирать вишню; (3) Сидеть с больным другом и читать ему; (4) Возиться с автомобильным мотором». Я хладнокровно посмотрел на Альби и пожал плечами.

— Не важно — правильного ответа нет. Любой годится.

Он чуть не взлетел со стула.

— Дуру не гони! Какой ответ!

Головы в классе повернулись — взгляды с прищуром, шушуканье, издевательские ухмылки, — и я понял, что с минуты на минуту вернется с мокрыми губами мистер Руссо, и в первый же день занятий меня поймают на жульничестве — на подсказке. Я снова посмотрел на двадцать шестой вопрос; потом опять на Альби, а затем — движимый, как всегда, в отношениях с ним, гневом, жалостью, страхом, любовью, местью и неодолимой склонностью к иронии, тонкой в ту пору, как бревно, я прошептал: