Гарднер Дозуа - Лучшее за год XXV.I Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк

• Название: Лучшее за год XXV.I Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк
• Автор: Гарднер Дозуа
• Издательство: Азбука
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-389-01077-2

Первая половина оригинального двадцать пятого выпуска ежегодной антологии «Лучшая научная фантастика за год» под редакцией Гарднера Дозуа, в русском издании разбитого на две части.

Свои новые работы на суд читателей выносят Джон Барнс, Роберт Сильверберг, Брюс Стерлинг, Майкл Суэнвик, Тед Чан, Кейдж Бейкер, Грег Иган, Пэт Кадиган, Тед Косматка, Брайан Стэблфорд и многие другие. Путешествия к далеким мирам и вглубь веков, загадки истории и Вселенной, постапокалиптические сюжеты и фантастико-детективные истории — вся палитра жанра на страницах новой антологии Гарднера Дозуа. Благодаря мастерству признанных мэтров у читателей появится уникальная возможность увидеть мир глазами пришельцев с другой планеты или перенестись в Англию времен Шекспира, заглянуть в постапокалиптическое будущее или альтернативное прошлое.

Содержание:

Дэвид Моулз. Финистерра (рассказ, перевод Е. Коротнян), стр. 5-41

Кен Маклеод. Выключить свет (рассказ, перевод Г.В. Соловьёвой), стр. 42-62

Джон Барнс. Океан — всего лишь снежинка за четыре миллиарда миль отсюда (рассказ, перевод Е. Третьяковой), стр. 63-100

Гвинет Джонс. Спасти Тиамат (рассказ, перевод Г. Корчагина), стр. 101-122

Джеймс Ван Пелт. Снилась мне Венера (рассказ, перевод К. Павловой), стр. 123-144

Йен Макдональд. Кольцо Верданди (рассказ, перевод О. Ратниковой), стр. 145-162

Уна Маккормак. Море (рассказ, перевод О. Ратниковой), стр. 163-177

Крис Роберсон. Огромное небо и маленькая Земля (рассказ, перевод О. Ратниковой), стр. 178-203

Грег Иган. Ореол (рассказ, перевод А. Новикова), стр. 204-232

Роберт Сильверберг. Против течения (рассказ, перевод Г.В. Соловьёвой), стр. 233-251

Нил Эшер. Находка в песках (повесть, перевод О. Ратниковой), стр. 252-309

Тед Чан. Торговец и врата алхимика (рассказ, перевод Е. Коротнян), стр. 310-336

Джастин Стэнчфилд. По ту сторону Стены (рассказ, перевод Н. Кудрявцева), стр. 337-359

Брюс Стерлинг. Киоск (рассказ, перевод Н. Ибрагимовой), стр. 360-406

Стивен Бакстер. Последний контакт (рассказ, перевод К. Павловой), стр. 407-419

Аластер Рейнольдс. Дочь санника (рассказ, перевод Г.В. Соловьёвой), стр. 420-441

Йен Макдональд. Санджев и робоваллах (рассказ, перевод Г.В. Соловьёвой), стр. 442-459

Майкл Суэнвик. Рассказ небесного матроса (рассказ, перевод Г.В. Соловьёвой), стр. 460-491

---

— Конечно узнаю. Как же мне не узнать! — ответил он довольно воинственно, но в голосе не звучало настоящего гнева. Слова были пусты, и он по-прежнему не встречался со мной глазами. — Это же ясно, как… как дважды два четыре. Логично, не правда ли? Дважды два — четыре. Логично.

На лице его отразилась ужасная мысль, что он подвел свою семью. Наверно, он не понимал, в чем согрешил, но сознание вины явно мучило его. И от моего присутствия, присутствия человека, которого ему следовало бы знать, ему становилось только хуже.

— Я твой сын, — сказал я. — Твой сын Уильям.

Он не поднял глаз.

Не знаю, сколько времени я провел в этом чистилище. Я продолжал говорить, пока был в силах, хотя он, очевидно, не понимал ни слова, — потому что единственной альтернативой болтовне являлось молчание, а о таком молчании страшно было даже подумать. В таком молчании я бы утонул навсегда.

Я говорил и сжимал в руке банан. Мне некуда было его деть. Я перекладывал его из руки в руку. Раз или два я кое-как пристраивал его на колено. Я ни на минуту не забывал о нем. В горле у меня становилось все суше, я уже не знал, о чем еще рассказать, и мысли мои все больше сосредоточивались на проклятом банане.

Мать всегда захватывала какое-нибудь лакомство, когда ходила навещать мужа. Она была бы недовольна, если бы я вернулся, не отдав его. Я это знал. Но мне не хотелось показывать отцу, как жестоко переменились наши роли, подчеркивать его беспомощность и свое относительное превосходство, угощая его лакомством, как делал он, когда я был маленьким.

Я в муках искал выход. Все ужасные. Все никуда не годились. Наконец, не потому, что считал, что так надо, а просто чтобы избавиться от обузы, я протянул ненавистный банан отцу.

Он взял.

Отведя взгляд, он неторопливо очистил плод. Равнодушно откусил. И со звериной тоской стал есть.

Этого воспоминания я, как ни стараюсь, никогда себе не прощу — что я смотрел, как этот прекрасный когда-то человек ел банан, словно заморская обезьяна.

Но это не самое плохое, о чем я должен тебе рассказать, потому что, когда я наконец умолк, само время вокруг меня стало клейким, растянулось так, что, казалось, вовсе не движется. Проходили годы, а солнечное пятно на беленой стене оставалось на том же месте. Жужжание слепней затихло, но я знал, что, подняв голову, увижу их висящими надо мной в воздухе. Я в бессильном ужасе, не отрываясь, смотрел на моего несчастного, погибшего отца и знал, что навсегда останусь в этой комнате, в этом мгновении, в этом горе. Наконец я крепко зажмурился и вообразил, что пришел служитель, увел отца и наконец вернул меня матери. Я вообразил, что разразился слезами. Прошло немало времени, прежде чем я смог заговорить. И тогда я произнес:

— Господи боже, мать! Как ты могла так со мной поступить?

— Мне требовалась, — сказала она, — твоя добросовестная оценка его состояния.

— Ты бываешь у него каждый день. — Я невольно вскинул руку, потянулся к ней, как будто медленно тонул. — Ты должна знать, что с ним.

Она не удержала меня за руку. Не стала утешать. Не извинялась.

— Мой долг — оставаться с твоим отцом, здоров он или болен, — ответила она, — и я не откажусь от него, пока мои посещения доставляют ему хоть самое малое утешение. Но я уже некоторое время подозреваю, что он больше не узнает меня. Поэтому я привела тебя. Теперь ты должен сказать мне, приходить ли сюда и впредь.

Моя мать была железная женщина, и никогда это не проявлялось более явно, чем в ту минуту. Она не жалела о том, как поступила со мной. И она была права.

Даже тогда я это знал.

— Не ходи, — сказал я. — И пусть совесть тебя не мучает. Отец покинул нас навсегда.

Но я все плакал. Я не мог перестать. Я шел домой по улицам Филадельфии и, у всех на глазах, всем на удивление, ревел, как младенец, от ненависти к этой ужасной жизни и еще больше — к самому себе за свою ребяческую обиду на родителей, которым пришлось гораздо хуже, чем мне. И я остро сознавал себя в той комнате с остановившимся временем, и все, что со мной происходило, было только плодом моего воображения. Это чувство не совсем прошло и теперь. До сих пор, когда мысли ничем не заняты, мир начинает таять, и я чувствую, что все еще сижу перед своим отсутствующим отцом.

Я бежал из той ужасной минуты и обнаружил себя снова в плоскодонке, возвращающимся с похорон отца. На сердце у нас было легко и весело. Мы разговаривали, а лодочник, понурив голову, работал веслами.

Моя сестренка Барбара болтала рукой в воде — игра светотени скрывала ее лицо. Она надеялась поймать рыбку.

— Уилл, — с изумлением в голосе окликнула меня Мэри, — смотри!

Она указывала пальцем вверх. Я обернулся на восток, к темнеющему горизонту над Союзным островом, за которым над берегом Нью-Джерси собиралась гроза.

Обгоняя бурю, надвигаясь прямо на нас, приближалось к нам сооружение столь неимоверной сложности, что взгляд терялся в нем. Оно заполняло все небо. Оно, неподвластное человеческому разуму, нависло над нами, как летучий город из «Тысячи и одной ночи», несчетным количеством каркасов и помостов, подвешенных к сотне шаров.

Мне за несколько лет до того случилось видеть взлет воздушного шара. Он нежно разорвал связь с землей, грациозно вознесся в небо — плавучий остров, земная крупица в воздушном царстве. Он плыл, как парусник, растворяясь вдали. И растаял в небе, когда до горизонта оставалось еще далеко.

Если тот шар был кораблем, на нас надвигалась целая армада. Если тот корабль был островком, земной песчинкой, уносимой буйными ветрами, то представшее теперь нашим взглядам являлось огромным рукотворным континентом.

То было чудовищное зрелище, и оно становилось еще страшнее, оттого что на стропах и палубах корабля кишели черные точки, и, когда до сознания доходило, что это люди, истинная величина его представлялась уж вовсе невообразимой.

Ветер переменился, и грохот двигателей наполнил вселенную.

Так я впервые увидел гигантский воздушный корабль «Империя».

Моя не знающая покоя память перевернула мир, сменив солнечный свет на дождь. Два дня провалились между ними. Я топал по Каштановой улице, брызги летели из-под ног, руки готовы были отвалиться, я почти бежал. Мэри вприпрыжку поспевала за мной, прикрывая зонтиком горшок на двадцать кварт у меня в руках, а дождь с купола лился мне за шиворот.

— Не так быстро, — причитала Мэри. — Куда ты несешься? Споткнешься, все разольешь!

— Нам нельзя опаздывать. Ради бога, и зачем мать так долго продержала горшок на огне?

— Сразу видно, что тебе не приходилось готовить! Соусу нужно время, чтобы загустеть, не то к подаче на стол рагу будет холодным и гадким.

— Ну, уверяю тебя, как придем, жара нам хватит с лихвой, Таси нам задаст и еще добавит.

— Что ты болтаешь! Она не такая.

— Еще какая! Таси на кухне — деспот и тиран, возрожденный Наполеон, а недостаток роста возмещается избытком самомнения. Стоит ей взять в руки поварешку — и она Тиберий Клавдий Нерон во плоти. Ни разу со времен Ксантиппы не случалось брака между такой злоязычной женой и таким осмотрительным мужем. В ее котле жар всех кухонных плит смешался…

Мэри от смеха стала замедлять шаг.

— Ой, бока болят! — выкрикнула она, и я, разумеется, продолжил:

— …Превратив ее в ходячую перечницу, в острый соус, сдобренный уксусом, в смесь всех индийских пряностей, только обжигают они не язык, а уши. Она…

— Хватит, хватит, хватит!

По всему городу устраивали приемы в честь офицеров и команды «Империи» и первого воздушного перелета через Атлантику. В экипаже оказалось около тысячи человек — всех невозможно было чествовать в одном здании. Мы с Мэри спешили на небольшое собрание в зале библиотеки. Председательствовал на нем младший Биддл, а угощение обеспечивали Джулиус Нэш и его команда темнокожих официантов.

Мы уже приближались к цели, когда я, подняв взгляд, увидел свое будущее.

Над тюремным двором на Ореховой улице, привязанная сотнями канатов, нависала «Империя», едва видимая сквозь пелену дождя. Дома рядом с ней казались карликами. Порывы ветра дергали и подбрасывали бесцветные шары, и они чуть колебались в темноте, как беспокойный сон в спящем сознании. Я, засмотревшись, шагнул в такую глубокую лужу, что вода залилась мне за голенища сапог. Споткнулся и упал на одно колено. Мэри взвизгнула.

Но я уже вскочил и проворно заковылял дальше, торопясь что было мочи. Штаны у меня пропитались ледяной водой, колено саднило, зато горшок уцелел.

Не так легко быть старшим сыном в семье, которую кормит разоряющийся пансион. Уделом моим были вечные труды. Не то чтобы я отлынивал от работы — труд являлся уделом всех обитателей порта, и его принимали без жалоб. А вот что сжимало мне душу железным кулаком — это гибнущие одна за другой надежды на будущее.