Владимир Торчилин - Институт

• Название: Институт
• Автор: Владимир Торчилин
• Жанр: Боевая фантастика

---

Печальнее всего, что Игорь и сам примерно так все и представляет, а вот сделать ничего не может, как в вате. Прав, похоже, знакомец. Для очистки совести решил Игорь еще раз с Бунимовичем переговорить. Рассказал ему о беседе в большом Совете. Спрашивает его мнение.

- Да, - говорит Бунимович, - все правильно. Боюсь только, что и просто членом Совета Андронова оставить не удастся - Вовченко категорически против. Так что вы уж ему объясните ситуацию.

- Да почему я?, - кричит Игорь, - по мне-то как раз пусть остается. Я-то против него ничего не имею!

- А кому же, как не вам? Вы вместе все делали (вспомнил теперь, что Андронов тоже что-то делал!), вам и карты в руки. Да и вообще, кто из нас это делать может, пока еще новый Совет официально не утвержден? С какой стати? Какие у нас права? Официальных нет, а в друзьях с ним никто из нас не ходит. Так что вам придется. Может, оно и к лучшему, что его совсем не будет (как-будто он раньше в этом сомневался), а то всегда трудно подчиняться там, где командовать собирался, да не вышло.

- Не знаю, - говорит Игорь решительно, - как я смогу это сделать!

Чувствуется, что Бунимовичу вся эта бодяга надоела. Как правильно приятель сказал, ему что так, что этак - все хорошо.

- Ну уж, как сможете, - отрезает он, - Решите вопрос, тогда и звоните. тогда и в академическом Совете решим. Нам склок не надо. Теперь уж, наверное, в сентябре. До свидания.

Не стал Игорь Андронову ничего объяснять. Сказал просто, что бюрократия крутится, а если ему невтерпеж, пусть сам выясняет в большом Совете, а то Игорю уже надоело. Игорь уж не знает, выяснял он там что или не выяснял, но Игорю звонить по этому вопросу перестал. И Бунимович больше не звонил. И Игорь ему.

А учитывая, что потом уже и следующий сентябрь пошел, и за целый год ничего не сделалось, понял Игорь, что и впрямь хана их проекту и новому Совету вместе с ним. Работает, как работал. Статьи печатает, доклады делает, в руководители не лезет.

Директор посмеивается:

- Ну что, - спрашивает, - улегся административный зуд? А то нашему теляти... Твое дело в лаборатории сидеть. Хорошо, если с первого раза понял.

Игорь, вроде, понял...

ИСТОРИЯ СЕДЬМАЯ. ПЕРЕЛЕТ

I

Эта история требует маленького как бы предисловия или, точнее, экспозиции. Вот она и следует. Многое из того, внутри чего мы все, включая и сотрудников игорева Института, жили каких-нибудь десять-пятнадцать лет назад, по своему полному идиотизму кажется почти невероятным. Но ведь происходило же! И посреди всего этого идиотизма все и копошились, включая и тех, кто отлично понимал, в чем мы сидим по самое не хочу. Вполне может так случиться (во всяком случае, хотелось надеяться, хотя в прошлом, как только всё в конце концов ни оборачивалось!), что скоро все позабудут, что такое "выездная комиссия райкома партии" и вообще, что значат термины "выездной" и, соответственно, "невыездной"; как можно до судорог в спине трястись над незатейливой синей книжечкой с золотым "Служебный паспорт" на обложке и испытывать инстинктивную неприязнь ко всем официальным представителям собственной страны за границей, и разное другое. Хоть здесь наши реакции становятся - нет, пока еще не человеческими, но хотя бы человекоподобными. Только что бывшее вновь нахлынивает разве когда случай доведет пообщаться по телефону с дежурным чиновником почти любого российского учреждения за рубежом. Но кто неволит? Многое теперь вполне свободно можно сделать и без их еще недавно такого навязчивого посредничества. Люди быстро привыкают к хорошему - так что еще через десять лет все тогдашнее станет казаться не то что "почти", а просто невероятным.

Короче говоря, произошла вся эта история где-то в начале восьмидесятых, когда достреливал свои последние охотничьи трофеи генсек Брежнев, когда мужественно крепил и без того нерушимую дружбу народов ограниченный контингент советских войск в Афганистане, и когда в силу естественных при таком раскладе политических обстоятельств самолеты самого лучшего в мире Аэрофлота в Америку временно не допускались, и немногочисленные советские визитеры добирались до логова империализма на перекладных - Аэрофлотом до Канады, а оттуда уже на местных линиях до нужного города на территории потенциального противника. Московский самолет (самостоятельных ленинградских и других тогда еще не летало) садился в монреальском аэропорту "Мирабель", откуда пассажиров автобусами перебрасывали в другой монреальский же аэропорт "Дорваль" (или наоборот - садился в Дорвале, а перебрасывали в Мирабель - теперь уже и не вспомнишь, да не в этом и дело), и они продолжали путешествие в запредельно звучавшие чикаги и вашингтоны на таких же запредельных дельтах и норсвестах. Домой всё шло в обратном порядке. Такая вот сложная была жизнь.

При всей тогдашней взаимной неприязни Союз и Штаты окончательно отношений не прерывали и, несмотря на всякие демонстративные отмены рейсов, поддерживали даже некое научное общение в областях, максимально удаленных от всего, что издавало даже слабый запах пороха. В результате, в обе стороны тянулся вялый, но непересыхаюший ручеек специалистов, направлявшихся на двух-трехмесячные стажировки в лаборатории партнеров по работе. Один такой ручеек соединял Институт, где работал Игорь, с близким по тематике институтом около Балтимора. По этому неверному и каменистому водному пути ему и довелось проплыть.

II

Советский научный работник тех лет за границей, а тем более, в Штатах, это особая тема. Перед её грандиозностью мы почтительно умолкаем. Может быть, как-нибудь в другой раз... А сейчас речь пойдет именно о перелете. Причем не о перелете из Москвы в Балтимор, а совсем наоборот - из Балтимора в Москву. Даже эта малость дает немало пищи для размышлений. Кстати, первый же перелет именно по маршруту Штаты-Союз быстро навел Игоря на печальные и даже несколько непатриотичные мысли, когда пожилая латышка, у которой он с семьей снимал комнату па рижском взморье, отправившись туда в отпуск почти сразу после своего приземления в Москве, медленно и презрительно проговорила ему в лицо, узнав случаем от его жены, что Игорь только что прилетел из Америки: "Был в Америке и вернулся!", и после этого не сказала с ним ни единого слова до самого их отъезда.

О том, что создавший весь научный центр и, в конечном, счете, и Институт, Генеральный, благодаря мощным связям которого Институт и оказался вовлеченным в такое заманчивое сотрудничество, был человеком, принадлежавшим не только, и даже не столько к научной, сколько к общеначальственной элите, и находящимся в личных и довольно близких отношениях с одним из тогдашних лидеров на самом-самом верху, знали, разумеется, и американские начальники.

Немаловажно для дальнейшего повествования и то, как именно было организовано научное визитерство работников Института в породненные (или породнившиеся, если так можно выразиться) американские лаборатории. В соответствии с установившейся бюрократической процедурой, все они должны были для начала появиться в надлежащем американском министерстве, где проходила беседа, на которой им полагалось объяснить местным чиновникам, чем они, собственно, собираются в Америке заниматься. Разумеется, такая же процедура поджидала их и на обратном пути, по тут они уже отчитывались в содеянном и доказывали соответствие полученных результатов планам несколькомесячной давности, а те же самые чиновники в тех же самых кабинетах решали, можно ли считать, что их поездка прошла не зря, и они не только выполняли магазинные задания домочадцев, но и хоть что-то бросили в копилку американской науки.

Именно в связи с таким распорядком всем им, в каком бы месте ни происходила сама работа, приходилось на обратном пути на полдня заезжать в Вашингтон для отчета, а уж оттуда на перекладных добираться до Москвы.

В тот раз Игорь в такой командировке оказался уже вторично и был кое-чему уже учен, тогда как его коллега, с которым они радостно встретились на отчете в Вашингтоне, чтобы оттуда уже вместе лететь в Москву, возвращался только из первого набега.

Вашингтонским бытом всех советских визитеров по их научной проблеме (гостиницы, билеты, встречи и проводы, и все такое прочее) занималась постоянно одна и та же министерская дама, сведения о характерологических особенностях которой передавались из уст в уста. В результате было известно, что эта дама отличается исключительной говорливостью, горячим вашингтонским патриотизмом и полным безразличием к показаниям часовых стрелках. С этих ее качеств все и завертелось.

III

Расписание у них па последние сутки было такое. С вечера паковаться - та еще работа, когда все накупленное для дома и семьи на трудовые доллары надо впихнуть в два багажных места, да еще чтобы они по весу и размеру не превышали аэрофлотовских норм, и единственным резервом служит ручная кладь, в которую по принципу плотнейшей упаковки вгонялось все, что потяжелее, но при этом выглядеть она должна была на разрешенные пять кило, и нести ее надо было не сгибаясь, а элегантно и даже поигрывая. Сложившись, спать, сколько получится. Потом завтрак и ехать отчитываться. После отчета прощальная прогулка (точнее, проездка) по Вашингтону в сопровождении этой самой говорливой дамы. С прогулки - в гостиницу за чемоданами и сразу в аэропорт. Перелет до Монреаля - часа три, и там еще час на переезд из одного аэропорта до другого, где они должны были оказаться за два неизвестно кем положенных, но неукоснительных часа до отлета московского рейса. Ну а там, считай, и дома. Такой вот простой, четкий и, вроде бы, легко выполнимый план.