Роберт Гулрик - Верная жена

• Название: Верная жена
• Автор: Роберт Гулрик
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5--69-9-453-8, 978-5-6994-5386-3

Он поместил в чикагской газете объявление: «Ищу верную жену». Она откликнулась, назвав себя в письме «простой честной женщиной». Вот только она не была ни простой, ни честной, и у нее имелись вполне определенные — и довольно жестокие — планы относительно новоиспеченного мужа. Чего не учла Кэтрин Лэнд, так это того, что у одинокого и загадочного Ральфа Труитта тоже есть свой собственный план.

---

Кэтрин слышала, что Ральфу тяжело произносить это имя.

— У Эмилии было несколько любовников, все молодые, бесполезные. Каждый хвастал, что его любовница — графиня, настоящая графиня, и обсуждал в пивных барах ее интимные привычки. Она по-прежнему была красива. Антонио она никогда не писала. Не посещала могилу дочери. Она могла выбрать кого-нибудь другого, поприличней. Вместо молодых бездельников найти доброго, честного человека. Могла забрать к себе своего мальчика и воспитать его. У Эмилии были средства. Она была умна. Образованна. Она и с женщинами спала, как я слышал. Публично напивалась.

Ее дважды грабили, знакомые, бывавшие у нее в гостях, Я навещал ее. Несколько раз. Не затем, чтобы верную домой. Этого я бы не сделал. Я просил ее остановиться. Просто остановиться. Она смеялась мне в лицо. Плескала в меня вином. Сказала, что я вызываю у нее отвращение.

Труит взял руку Кэтрин и поцеловал.

— Хочешь знать продолжение?

Свет луны был бледным и холодным. Кожа Кэтрин покрылась мурашками.

— Я должна знать.

— Эмилия заболела. Чахотка, как тогда называли. Туберкулез. Я послал к ней врачей. Сам не желал ее видеть. Она была еще совсем молодой. Поговаривали, что у нее туберкулез и сифилис. Она сходила с ума. Никто к ней не приближался. В Чикаго ее имя было у всех на устах, но никто не приходил ее утешить, и это после всех обедов, что она давала. Мужчины, которым она дарила удовольствие и деньги, огромные деньги, ее не посещали. Графиня Эмилия до сих пор с трудом изъяснялась по-английски. Врачи ничего не могли поделать. Она жила одна, и никто не кормил ее, не убирал за ней. Она так и не научилась себя обслуживать. Я приехал к ней еще раз. Взял с собой Антонио, но это было ужасно. Он увидел свою мать, весь этот беспорядок, и я заставил его ждать в экипаже. В ее доме была одна комната… Туда она бросала все грязное: одежду, белье, нижние юбки, вместе с посудой, которую она ленилась мыть. Вышитые скатерти, которыми пользовалась один раз, шляпы, которые покупала и не носила. Эта гора доходила до пояса. Там же были и надоевшие ей драгоценности. Пачки писем от Антонио. Он просил вернуться и спасти его. Некоторые из писем были даже не открыты. Занавески на окнах были задернуты, я бродил по этому безобразию, раздумывая, что спасти, что можно спасти и принести ее сыну как доказательство любви к нему матери. Ничего не нашел. Она похоронила себя в этой темной комнате на третьем этаже красивого дома, содержание которого я оплачивал. Она лежала на кровати, мало что соображала. Возможно, была оглушена наркотиками. Или помешалась. Эмилия все еще была красива. Даже в том состоянии поражала утонченной красотой, от которой захватывало дыхание. Ей нужны были солнце, свежий воздух, лечение в Европе. Возможно, она бы еще пожила. Она заговорила со мной. Обозвала дураком, лжецом и рогоносцем. Сказала, что я слабый и глупый человек, что она воспользовалась мной с первого же момента и рада этому. Конечно же, я знал. Давно знал. Я оставил ее. Оставил одну умирать. Эмилия была моей первой настоящей любовью, и она презирала меня. Я бросил ее. Никакого лечения. Никаких докторов. Никаких денег. Ее выгнали из дома, а имущество продали на аукционе. Три месяца спустя она скончалась в благотворительной больнице. Ее привязывали за руки к кровати. Она ослепла, у нее выпали волосы. Никто не держал ее ладонь, священник не прочитал над ней отходную молитву, не было отпущения грехов. Господь оставил ее тоже, оставил умирать и не позвал к себе на небеса. Я мог бы спасти ее, но не сделал этого. И не жалею. Наступает момент, когда терпение лопается. Я увидел ту комнату с испорченными платьями, с неоткрытыми письмами, с неоплаченными счетами, и мне стало все равно — жива она или мертва.

Наступило долгое молчание.

— Ты не мог поступить иначе. Никто не ожидал

— Я ожидал. Она была моей женой. Когда-то. Потом умерла. Даже не представляю, где она похоронена. И мне это неинтересно.

— Ты должен себя простить.

Ральф резко обернулся к Кэтрин.

— Ты не понимаешь. Ничего я не должен. Я буду помнить об этом всегда. Ты спросила. Я поделился с тобой. Никогда больше не упоминай ее имя.

Он снова улегся и притянул Кэтрин к себе. Она ощутила тепло его тела.

— То, что я к ней испытывал, не было любовью. Я решил, что это любовь, но я ошибался. Это было наваждение, своего рода сумасшествие. Я так желал… чего-то. Не помню, чего. Мести. Отомстить матери. За ее гнев. И Эмилия стала инструментом для этого. Мне хотелось, чтобы моя мать сталкивалась с ней каждый день и чувствовала себя маленькой, бесполезной, старой и уродливой. Только для матери это не имело никакого значения. Ничего не изменилось. Я провел свою молодость, обожая женщину, которая того не стоила. Надеюсь, этот огонь погас. Он был очень горячим. Убивал все вокруг. А сейчас помолись и спи. Антонио дома. Ты здесь. У нас все наладится. Вот что самое главное. Спи.

Ральф отвернулся. Кэтрин размышляла о том, что Антонио врал ей. Все его слова о Труите были неправдой. Тони описывал в подробностях ужасное событие, которого не было. Она и сама обманывала, но сейчас ей казалось, что та ее ложь оставила лишь пустое белое пространство, белое, как пейзаж за окном. В этот момент что-то в ней закончилось, а что-то началось. Она лежала без сна, пока за окном не занялся хмурый рассвет.

Муж зашевелился. Утро почти наступило. Он открыл глаза, и она поцеловала его, сонного. Труит подходил ей. Он не тот, о ком она мечтала. Не тот, кого ждала. По он подходил.

Антонио был повсюду. Его наглость и безделье наполнили дом. Ральф не замечал лицемерия и мелких оскорблений. Он предоставил сыну банковский счет. Этих денег хватило бы на многие годы. Труит пытался заинтересовать Антонио бизнесом, сидел с ним в своем кабинете, объяснял, как покупать и продавать, как богатеть. Труит не был дураком и видел, с каким снисходительным видом выслушивал его сын. Это напомнило Ральфу молодость, собственное отсутствие интереса к чему-нибудь, кроме погони за наслаждениями.

Для Антонио в городе не было развлечений. Не было ресторанов, один лишь маленький унылый отель. И женщин не было. Вскоре он израсходовал запас привезенных с собой наркотиков, и дни его наполнились неприятной и редкой для него скукой. Он курил за столом, бесконечно болтал о Сент-Луисе и его удовольствиях.

Труит открыл для сына подвал со старинными винами. Каждый вечер Антонио употреблял прекрасные напитки изумительной редкости, которые двадцать лет стояли нетронутыми. Портвейн, бордо, бургундские вина, привезенные гостями Эмилии из Европы. Для Антонио все это было неважно. Он просто хотел запьянеть и оскорбить отца.

— В доме холодно. В моих комнатах холодно. У меня постоянно мерзнут ноги.

— Дом старый и большой. Может, твоя одежда

— И что я надену? Дело не в одежде. Надо изменить обстановку, чтобы она соответствовала одежде. Ты богат. Исправь это как-нибудь.

— Скоро настанет весна.

— Ну что ж, мы согреемся, а делать-то все равно нечего.

Претензии предъявлялись снова и снова. Труит был терпелив, но Антонио ни в какую не шел отцу навстречу. Деньги ничего не значили. Ему было все равно, что каждую ночь он спит в позолоченной кровати матери. Ему было плевать на то, что отец сохранил его детскую комнату со старыми игрушками. Сентиментальностью Антонио не отличался. Ничто его не трогало. Он ждал смерти отца.

— Бизнесмены тратят жизнь понапрасну. Мы существуем только для искусства.

— Когда-то я тоже так считал. И до сих пор в это верю. Но я не выбирал бизнес. Больше некому было этим заняться.

— А когда-нибудь все это будет моим? Я все продам и наконец-то заживу по-своему.

— Все, что я имею, семья заработала за сто лет. В городе нет ни одного человека, который не зависел бы от этого капитала.

— Все они ничтожества.

Ральф и Тони могли бы обсуждать важные вещи. Могли бы вечером сидеть у камина. Труит открыл бы сыну свое сердце, сказал бы, как ему жаль, что все так случилось. Если Антонио решит продать бизнес, сжечь дом и посыпать солью землю, пусть так и сделает, Ральф жаждал одного — сыновнего прощения, то есть почти невозможного.

Пока Ральф был в городе, Антонио подошел к Кэтрин.

— Он должен был умереть. А он жив и здоров. Зачем ты прислала мне письмо и срочно вызвала?

— Это был единственный способ. Он нуждался в тебе. Хотел верить в то, что ты приедешь. Если ты думал…

— Значит, ты обманула меня.

— Да.

— Мне нужно только одно — чтобы он умер. Запомни: я всегда могу сообщить ему нашу тайну. Каждый вечер, когда он завязывает со мной беседу, я едва сдерживаюсь. Мне это даже нравится. Он сидит как мартышка, и я знаю, что могу нести всякий вздор, а он лишь подставит другую щеку. — Он хочет твоего прощения.

— Он хочет крепко спать по ночам. А может, так и есть? Ты ведь нежишься в его постели. Тебе должно быть известно.