Томас Элиот - Избранное. Том I-II. Религия, культура, литература

• Название: Избранное. Том I-II. Религия, культура, литература
• Автор: Томас Элиот
• Издательство: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН)
• Жанр: Критика
• Год: 2004
• ISBN: 5-8243-0514-5

В нашей стране известна главным образом поэзия Т. С. Элиота (1888–1965), крупнейшего англо-американского поэта, лауреата Нобелевской премии (1948). В этой книге он впервые представлен в России целостно как мыслитель-социолог, философ культуры, литературный критик, то есть адекватно масштабу его личности, дарования и социальной значимости. В книгу вошли ранее не публиковавшиеся в России переводы основополагающих для него работ — Идея христианского общества (1939), Заметки к определению понятия «культура» (1948), эссе о Вергилии, Данте, Макиавелли, Паскале, Гёте, Бодлере, Э.По, Э.Паунде, английской литературе — от Шекспира, Донна, Драйдена до Суинберна.

Книга посвящается памяти Андрея Сергеева, переводчика поэзии Т. С. Элиота

---

Жил в старой Франции певец

У Средиземного, скорбного, без приливов моря.

На земле песков, руин и золота

Сияла одна женщина, лишь она одна[920].

Как видите, Прованс здесь выступает как единственное конкретное понятие, подвергающееся смысловому расширению. Суинберн обозначает местность в самых общих словах, что имеет для него свою особую ценность. "Золото", "руины", "скорбный", — ему необходимо не просто звучание, но смутные ассоциации, предоставляемые этими словами. Он не видит конкретного места, как здесь, например:

Li ruscelletti che dei verdi colli

Del Casentin descendon guiso in Amo…

Казентинские ручьи,

С зеленых гор свергающие в Арно

По мягким руслам свежие струи[921].

Перевод М. Лозинского

На самом деле, именно слово возбуждает и восхищает его, а вовсе не объект. Разбирая по частям любое стихотворение Суинберна, мы всегда обнаруживаем, что объекта там нет — есть только слово. Сравните

Подснежники, что молят о прощении

И тоскуют от испуга[922]

с нарциссами, "предшественниками ласточек"[923]. Подснежник Суинберна исчезает, нарцисс Шекспира остается. Шекспировская ласточка остается в "Макбете"[924], птица Вордсворта, "Нарушающая молчание моря", тоже остается; ласточка из "Итила"[925] исчезает. Сравните, опять же, хор из "Аталанты" с хором из афинской трагедии. Хор Суинберна почти что пародия на греческий хор: в нем есть поучительность, но нет значимости, хотя бы тривиальной:

По крайней мере, мы свидетельствуем

о тебе прежде, чем умрем,

Что все это не иначе, а так…

До начала лет

Наступило ради создания человека

Время с даром слез;

Горесть с плавящимся стеклом…

Это не просто "музыка"; это воздействует, поскольку оказывается грандиозным утверждением, подобно утверждениям, являющимся нам во снах; проснувшись, мы обнаруживаем, что "плавящееся стекло" больше бы подошло для обозначения времени, чем горя, и что слезы даруются горем не в меньшей степени, чем временем.

Из сказанного может показаться, что все творчество Суинберна возможно представить подделкой, такой же подделкой, как плохие стихи. Так оно и было бы, но только в том случае, если бы действительно существовало нечто такое, чем его стихи претендуют быть, на самом деле этим не являясь. Мир Суинберна не зависит от какого-то другого мира, который он пытается воспроизвести; в нем есть цельность и независимость, необходимые для его оправдания и его бессмертия. Он внеличностен, и никто другой не мог бы его создать. Выводы не расходятся с постулатами. Он неразрушим. Ни один из очевидных упреков, высказывавшихся по отношению к сборнику "Стихотворения и баллады"[926], не имеет силы. Эта поэзия не болезненная, не чувственная и не разрушительная. Данные прилагательные применимы лишь по отношению к материалу, к человеческим чувствам, а их в случае Суинберна не существует. Болезненность относится не к человеческим чувствам, а к языку. Язык в здоровом состоянии воспроизводит объект, он столь близок к объекту, что они отождествляются.

Они отождествляются в стихах Суинберна единственно потому, что самого объекта больше не существует, потому что значение становится просто галлюцинацией значения, потому что язык, вырванный с корнями из почвы, приспособился к независимой жизни и к питанию воздухом. У Суинберна, например, мы видим слово "weary" (усталый), процветающее таким образом независимо от конкретной и реальной утомленности плоти или духа. Плохой поэт обитает частично в мире объектов, частично в мире слов, и эти два мира у него никак не могут совпасть. Лишь человек гениальный может обитать столь исключительно и постоянно среди слов, подобно Суинберну. Его язык не мертв, как язык плохой поэзии. Он очень живой и живет своей собственной, особой жизнью. Однако язык, более важный для нас, это язык, прорывающийся к усвоению и выражению новых объектов, новых групп объектов, новых чувств, новых точек зрения, — как, например, проза мистера Джеймса Джойса или раннего Конрада.

Комментарии

"Суинберн как поэт" (Swinburne as poet). Впервые: рецензия на книгу "Selections from Swinburne". Ed. by E. Gosse and TJ. Wise. Подписано: T.S.E. Перепечатано с исправлениями под настоящим названием в сб.: T.S. Eliot. Sacred Wood… (1920). Перевод выполнен по изданию: T.S. Eliot. Selected Essays. London: Faber and Faber, 1963. Публикуется впервые.

Т. Н. Красавченко. Заметки к определению Т.С. Элиота

И январем его залив вдается
В ту сушу дней, где остаемся мы.
И. Бродский. "На смерть Т.С. Элиота" (Он умер в январе, в начале года… 1965)

Томас Стерне Элиот, один из крупнейших поэтов XX в., критик, лауреат Нобелевской премии (1948) — "за выдаю щийся новаторский вклад в современную поэзию", ещё при жизни был признан классиком. Принадлежащий сразу двум культурам — Америки и Англии, он в сущности — "свой" и "чужой" для каждой из них, а по смыслу и значимости творчества выходит за национальные рамки. Он воплотил в своем творчестве трагическое мироощущение человека, испытывающего отвращение к "вырождающейся цивилизации" и жаждущего обрести благодать. Начинавший в 1910-е как поэт, близкий к авангардизму, как сатирик, высмеивавший Церковь (стихотворение "Гиппопотам"), с конца 1920-х он — осознанно христианский поэт, более того, по масштабу дарования — поэт европейской, христианской цивилизации времен её глубокого кризиса. Критик цивилизации в ранней поэзии, в позднем творчестве он — защитник традиционных, вековых ценностей, жизнестроитель и утопист.

"В моем начале мой конец", "В моем конце — начало"[927] — эти строки из его поэмы "Ист Коукер" (1940) выбиты на его могильной плите на кладбище при церкви св. Михаила в английской деревушке Ист Коукер в графстве Сомерсет, откуда в 1690 г. его предок Эндрю Элиот эмигрировал в Америку. Первая строка — вариация из Екклезиаста: все, что рождается, умирает, вторая — девиз Марии Стюарт, в нем — христианская вера в воскресение. Эти два изречения, сопутствующие датам жизни и смерти Элиота — 26 сентября 1888 — 4 января 1965, символически обрамляют путь поэта, который — в своем движении со второй родины к первой — прошел путь от крушения веры в разумность человека, от отчаяния — к осознанию присутствия в жизни вечности, "спокойной точки вращающегося мира".

Английские и американские критики порой называют период 1910–1930, а иногда и 1914–1964 гг. "веком Элиота". В нем видят "больше чем поэта". "Элиот, — как заметила известная английская писательница Айрис Мёрдок, — один из наших наиболее значительных духовных учителей. Он оказал на нас влияние, вся глубина которого выявилась еще далеко не полностью"[928].

Видимо, размышляя и о своей миссии, Элиот еще в 1918 г. писал: "Нужно пробудить и растревожить публику…Необходимо показать… что духовный уровень нации должен непрерывно расти, иначе она выродится… Силы вырождения — это громадная ползучая масса, а силы развития — полдюжины людей"[929].

В России Элиот известен, главным образом, как поэт[930]. Его переводили (особенно с 1990-х) довольно много, но наиболее полно и последовательно — Андрей Сергеев; он перевел почти все стихотворения Элиота и создал своего рода русский "канон" поэта. Российскому читателю Элиот известен и как критик, однако избирательно, фрагментарно: опубликована его крупная работа "Назначение поэзии и назначение критики" и дюжина литературных эссе[931]. В настоящее издание вошли основополагающие для него работы — "Идея христианского общества" (1939), культурфилософские эссе, контрапунктные по отношению к его ранней поэзии и близкие его позднему творчеству (поэмам "Пепельная среда", 1930; "Четыре квартета", 1935–1942, стихотворным драмам), эссе из его основных сборников "Ланселоту Эндрюсу" (1928), "Избранные эссе" (1932, доп. переизд.1963), "О поэзии и поэтах" (1957), "Критикуя критика и другие сочинения"(1965). В эссе о литературе он в сущности обосновал свою "великую традицию" европейской литературы — от Вергилия, Данте, Гёте до П. Валери и представил краткую, концептуальную историю трех с лишним веков английской литературы, прежде всего поэзии — от Шекспира, елизаветинцев до Суинберна. В совокупности вошедшие в эту книгу эссе целостно представляют "канон" Элиота — мыслителя-социолога, философа культуры, литературного критика, обладавшего цельным, по его собственному определению, "католическим взглядом на мир, кальвинистским наследием и пуританским темпераментом" ("Гёте как мудрец"), а он сам предстает в них как последовательный традиционалист, теория "традиции" которого, воплощаемая по-разному в разные периоды, в разных жанрах, имеет особую ценность в контексте авангардистского общества, каковым являются и Россия, и США.