Михаил Савеличев - Червь времени (Подробности жизни Ярослава Клишторного)

• Название: Червь времени (Подробности жизни Ярослава Клишторного)
• Автор: Михаил Савеличев
• Жанр: Научная Фантастика

Вы никогда не замечали, что дни текут однообразно и очень, очень, очень долго? Вы никогда не просыпались в полной уверенности, что новый день не наступил, а продолжается все тот же - вчерашний? Вы никогда не чувствовали, что нечто высасывает время вокруг вас, и вы погружаетесь в серое, унылое ничто? Оглянитесь, посмотрите внимательно вокруг себя - не притаился ли рядом с вами ЧЕРВЬ ВРЕМЕНИ? А в общем, ностальгически-эротическая фантазия с альтернативно-историческими вставками. Такой вот "микс".

---

Вадим демонстративно выдрал из тетради лист и порвал ставшую ненужной "шпору". В тишине это прозвучало очень эффектно. Эмма победно улыбалась.

- Витя, сними плакаты и развесь те, которые лежат на столе в подсобке.

Слава опасливо посмотрел на Надю, но та была спокойна. Проблема не в этом, понял он. Тем не менее, все как-то успокоились - теперь уж точно они были равны, никто ничего не смыслил в мыле, "бомбы" потеряли актуальность, копаться в учебнике и воровать из туалета моющие средства было поздно. Впрочем мысль сия посетила всех одновременно, но Эмма проницательно отмахнулась от леса рук:

- В туалет никто не пойдет. Для этого есть перемена.

- Эмма Константиновна, Эмма Константиновна, - запричитал Криницкий, - не дайте сделать мокрого дела. Прямо за партой, все-таки.

- Ты будешь последний, кого я туда выпущу!

Опять же все как-то украдкой посмотрели на Вадима, Бока съехал чуть ли не до ушей под стол и пнул его по ноге. Остапчук словил мысль на лету, обрушил ворох плакатов на Эмму и пока она с его помощью никак не могла от них отбиться, все наперебой зашептали:

- Давай, давай, она тебе не откажет.

Алена сунула ему лезвие и показала на пальцах - десять и еще четыре. Вадим весомо встал, основательно взгромоздился на костыли и вежливо покашлял. Витя сдернул с головы химички процесс нейтрализации. Эмма раскраснелась и растрепалась. Желтые локоны торчали из тяжелого узла, как перхоть сыпались шпильки.

- Можно..., - развел руками Вадим, втянув виновато голову.

- Да, да, Вадим, конечно, - рассеяно кивнула Эмма, поправляя прическу.

Все бросились поздравлять друг друга, Витя развесил химические агитки, Эмма стала объяснять лабораторку, а Вадим в дверях столкнулся с Вовой.

- Вот ведь, - выругался тот, поглаживая загипсованную руку, - в сортире даже мыла нет, хоть на химии его из двоечников вари.

Вадим сунул ему кулак под нос, но ничего не добавил.

- Можно, Эмма Константиновна? Я вам говорил.

- Садись, Вова.

- Интересно, - сказал Слава, прислушиваясь к стуку костылей, - а из девочек посикать никто не желает?

Краем глаза Слава смотрел как Надя большой синей ручкой выводит мучительно правильным почерком: "Лабораторная работа N4", затем большой зеленой ручкой выписывает такие же круглые, словно в прописях, буквы, идеально сцепляющиеся в: "Расщепление жиров и получение мыла", потом берет большую красную ручку... Ему захотелось выть. Почему бы не полюбоваться на что-то красивое? Только вот не было тут ничего красивого, ни капли индивидуальности, милых неправильностей и нежных огрехов. Это был тот раз и навсегда утвержденный идеал, рядом с которым все остальное смотрелось подделкой, имитацией, и при этом, как и всякий идеал, он был холоден и мертв. Буквы поставили бы в тупик любого графолога, а из подписи тем более ничего нельзя было выудить - просто и полностью написанная фамилия. Если позволяло время, то добавлялось имя. Без надежды.

Хотя, почему она плакала?

Класс превратился в единую пишущую машину. Стриженные и не очень затылки, косы и каре, уши и щечки, белые кружевные воротнички, пиджаки, редкие дужки очков, колготки и брюки, сандалии и туфли, подогнутые под себя, вытянутые вперед ноги, круглые колени, вместе или врозь, отставленные локти. Несколько пустых парт - класс один из маленьких, словно прореженный гриппом, что порой создает ощущение интимности, сплоченной группки, или напротив - отсутствие защиты, длинного ряда прикрывающих тебя спин и фамилий в классном журнале.

Тишина и ни одного взгляда. Затылки и профили. Зудящий скрип шарика по плохой бумаге, тихий гул ртутных ламп, нисколько не разгоняющих пустоту, а ее создающих - уж очень похожи на звук все той же тишины.

Слава ощутил себя в аквариуме - маленькой равнодушной рыбкой, смотрящей на мир сквозь толстое стекло. Снаружи все было чужим и холодным, но и для себя оставалось очень мало места.

Проковылял на свое место Вадим, распространяя сильный запах курева. Посматривала на него Марина, будто проверяя - на месте ли он еще. Чесалась нога. Надя выписывала длинный список приборов и реактивов. Бока, повернувшись к ним, списывал, наверное не доверял учебнику. Эмма курсировала по классу, иногда встречалась взглядом со Славой, но замечаний ему пока не делала. Пришлось взять ручку.

Почему так? Не знаешь, чем займешься в следующий момент, не подозреваешь, что произойдет, случится, сотвориться? Память здесь не подсказчица, хотя логично было бы утверждать обратное. Что вы делали с двух часов до двух часов пятнадцати минут шестнадцать лет назад? Или месяц назад? Или два дня назад? Наверное, был в школе, на работе, дома. А как насчет погоды, цвета рубашки, сказанных слов? Положение не лучше и с будущим. Оно еще не наступило, но мы уже зафиксировали его своим чертовым расписанием. Внимание! Предсказание будущего! Смертельный номер по лишению свободы выбора! Полчаса вперед - звонок на перемену. Час вперед - литература. Через день - тоже самое. Два года (это шутка) - конец школе. Семь лет (еще шутка) - конец университетам.

Удивительное сходство - незыблемость реперов прошлого и будущего. Столбы видны вперед и назад, хорошо просматриваются в степи, только провода жизни колышутся на ветерке слегка непредсказуемо - туда, сюда, птичка иногда сядет. Свобода!

Слава от удивления перестал карябать иссыхающей ручкой по тетрадке, и позеленевший трупный след заголовка прервался уже совсем пустой вдавлиной на рыхлом листе.

Природа утонула. Почва не принимала бесконечный дождь, и он повис между небом и асфальтом промозглым ветром, простудой, апатией и слабостью. Окна и батареи не давали им просочиться внутрь, но занавеси не были задернуты, и невероятный ноябрь цеплялся за глаза, повисал на душе лечебной пиявкой, разжижающей устоявшуюся реальность, разлагающей тромбы предрассудков.

Стал ли он свободнее или счастливее?

Безусловно. Репер зафиксирован навсегда. Точнее - НАВСЕГДА. Зато болтанка возросла неизмеримо. Сюда притягивает все земные ветра. Иногда и птичек заносит, всяких там вов и вадиков. А нам только это и надо - мелкий мусор, пыль, дождь. Счастье. Чтобы стать свободным и счастливым отдайся на волю ветра, как каштановый лист, вцепившийся в грязь и мокроту стекла.

Наконец-то громыхнуло. Сквозняк ударной волной прокатился по классу, подбрасывая учеников, задирая головы, растрепывая прически и тетради, сдувая на пол ручки и карандаши. Забились на доске распятыми птицами плакаты, откуда-то пошел слабый дождик, даже, скорее, - намек на него, привкус на губах и легкое поглаживание щек. Как полагается мигнули лампы, все завыли, а когда свет вернулся, то на пороге стояли плечом к плечу три черные фигуры, влажно блестящие, с выростами на боках и растянутыми над ними дрожащими перепонками. Пахнуло сырой землей, гниющей листвой, на ум пришли толстые вялые выползки на дорожках, Надя зажала рукой рот, а Слава машинально отодвинулся подальше.

- Я не виновата, - пробормотала она, закатив глаза.

Щеки ее расцветились всеми оттенками зеленого, под глазами расплылись, как по промокашке, чернильные пятна и Славе оставалось только развести руками. Разутая нога замерзла.

- Что это на тебя нашло, позволь узнать?

- Токсикоз, наверное, - прошептала она, сделав попытку сказать это на ухо, отчего брезгливый Слава чуть не свалился со стула.

- Так, - вымолвила Эмма.

Волшебного слова оказалось достаточно, чтобы из пришельцев хлынула вода. Каким-то образом она на них держалась, пропитала одежду и сумки, превратила зонты в шляпки старых мухоморов, где плавали однако не насекомые, а листья и сучки, забилась в швы, налилась в карманы и ботинки, прилипла к лицам, высасывая из кожи последнее тепло и оставляя синие засосы. Пришельцы что-то пытались объяснить, но гул водопада поглотил слова. Вода текла и текла, расплываясь поначалу овальной лужей, но затем в ленолиуме были найдены древние пересохшие русла, прорытые во времена протекавшей крыши и прорвавшихся батарей, и озеро излилось, расползлось многочисленными быстрыми ручьями, которые цеплялись за ноги, залезали в туфли, заставляя поджиматься.

Хаос нарастал, и все с удовольствием его подхватили, пока Эмма не стукнула кулаком по столу:

- В раздевалку! Быстро!!

Элла, Валерка-рыжий и Олег заканючили, что они, мол, не виноваты, дождь на дворе, у автобуса колесо спустило, сколько не останавливали, не остановили, хотели домой возвращаться, но до школы ближе было, да и любим, не любим мы химию, литературу, алгебру, вот и пошли пешком, то есть ждали, пока колесо сменят, все промокли, опоздали и сразу сюда, после магазина и буфета, где чай горячий с лимоном попили, не виноваты, сейчас разденемся, напишем, после уроков останемся, завтра принесем, ничего ведь страшного, про чугун мы знаем, а зачем мыло, мы чистые...

Слова текли, вода текла, время утекало. Эмме пришлось собственноручно вытолкать их за дверь и, судя по дальнейшему шуму, спустить по лестнице в подвал. Вернулась она гордой, вся мокрая и счастливая. Стерла карандашные пометки в журнале.