Чарльз Диккенс - Давид Копперфильд. Том II

• Название: Давид Копперфильд. Том II
• Автор: Чарльз Диккенс
• Издательство: Латгосиздат, Рига, 1949
• Жанр: Классическая проза

«Жизнь Дэвида Копперфилда» — поистине самый популярный роман Диккенса. Роман, переведенный на все языки мира, экранизировавшийся десятки раз — и по-прежнему завораживающий читателя своей простотой и совершенством.

Это — история молодого человека, готового преодолеть любые преграды, претерпеть любые лишения и ради любви совершить самые отчаянные и смелые поступки. История бесконечно обаятельного Дэвида, гротескно ничтожного Урии и милой прелестной Доры. История, воплотившая в себе очарование «старой доброй Англии», ностальгию по которой поразительным образом испытывают сегодня люди, живущие в разных странах на разных континентах.

Издание дополнено примечаниями.

---

Мистер Микобер был несколько взволнован упоминанием об этих родственниках, но миссис Микобер быстро успокоила его, сказав:

— Они неспособны понять вас, мистер Микобер, в этом их несчастье, и я могу только жалеть их.

Тут мистер Микобер, поглядев на кучу книг и бумаг, лежащих перед молчавшим все время Трэдльсом, подал руку жене и церемонно удалился с ней, оставив нас одних.

— Мой дорогой Копперфильд, — начал Трэдльс после их ухода, откинувшись на спинку стула и глядя на меня с таким чувством, что глаза его покраснели, а волосы стали дыбом, — я не прошу у вас извинения за то, что обеспокоил вас вызовом по этому делу: я знаю, что вы глубоко заинтересованы в нем, и к тому же, оно может несколько рассеять вас. Хочу надеяться, дорогой друг, что вы не очень переутомились?

— Нет, я чувствую себя, как обыкновенно, — сказал я помолчав. — А вот о ком мы должны прежде всего подумать — так это о бабушке. Вы знаете, как много ей пришлось потратить сил.

— Конечно, конечно, — согласился Трэдльс, — разве можно забыть об этом?

— Но и это не все, — прибавил я. — Последние две недели она пережила какую-то новую тревогу и ежедневно бывала в Лондоне. Несколько раз она отсутствовала с раннего утра до позднего вечера. Знаете, Трэдльс, накануне нашей поездки сюда она вернулась домой почти в полночь, Вы ведь знаете, как бабушка всегда заботится о других. И вот теперь она ничего не хочет говорить мне, видимо боясь меня огорчить.

Бабушка, бледная и с глубокими морщинами на лице, сидела неподвижно, пока я не кончил; тут она заплакала и положила свою руку на мою.

— Ничего, Трот, ничего! Этого больше не будет, — промолвила она. — Со временем вы узнаете, в чем дело… А теперь, дорогая Агнесса, давайте займемся делами.

— Я должен отдать справедливость мистеру Микоберу, — начал Трэдльс: — хотя он как будто и не очень рьяно работал для себя, но для других он трудился неутомимо. Никогда не видал я подобного человека! С каким пылом погружался он день и ночь в бумаги и конторские книги! А что сказать о невероятном количестве писем, написанных им мне и передаваемых часто из рук в руки через стол, когда ему было легче сказать, в чем дело!

— Письма! — воскликнула бабушка. — Да, я думаю, что он их и во сне пишет!

— И мистер Дик, — продолжал Трэдльс, — творил здесь просто чудеса! С непревзойденным усердием сторожил он Уриа, а как только его освободили от этого, он всецело посвятил себя интересам мистера Уикфильда. И надо правду сказать, что его жажда помочь нам в нашем расследовании и его несомненная полезность в выполнении разнообразных наших поручений усиливали нашу энергию.

— Дик — замечательный человек! — воскликнула бабушка. — Я всегда говорила это. Вам это известно, Трот!

— Я счастлив сказать вам, мисс Уикфильд, — мягко и серьезно продолжал Трэдльс, — что за время вашего отсутствия состояние мистера Уикфильда значительно улучшилось. Избавившись от «домового», так долго подавлявшего его, и от преследовавших его страхов, он стал совсем другим человеком. Временами к нему даже возвращалась его былая способность сосредоточивать свое внимание и память на отдельных деловых вопросах, и тогда он бывал в состоянии помочь нам выяснить некоторые обстоятельства, в которых без него мы не могли бы разобраться. Но перехожу вкратце к сути дела. Подсчитав наши ресурсы и приведя в порядок уйму бумаг, частью неумышленно запутанных, частью запутанных сознательно и подделанных, мы приходим к выводу, что мистер Уикфильд может ликвидировать свое дело без всякого ущерба для своих клиентов.

— Слава богу! — горячо воскликнула Агнесса.

— Но, — прибавил Трэдльс, — при этом ему остается так мало на жизнь (всего каких-нибудь несколько сот фунтов стерлингов, даже при условии продажи дома), что, пожалуй, было бы лучше, мисс Уикфильд, если бы он сохранил часть своих старых дел. Теперь, когда он освободился от «домового», его друзья могли бы помогать ему своими советами. Вы сами, мисс Уикфильд, Копперфильд, я…

— Я думала об этом, Тротвуд, — сказала Агнесса, глядя на меня, — и чувствуя, что этого не надо делать, несмотря даже на совет друга, которому я так обязана и так благодарна.

— Я ведь не советую этого, — заметил Трэдльс, — только считаю нужным подать эту мысль, не больше.

— Я счастлива, что вы так говорите, — ответила уверенным тоном Агнесса, — ибо это дает мне надежду, почти уверенность, что мы с вами одинаково смотрим на вещи. Дорогой мистер Трэдльс и дорогой Тротвуд, чего мне еще желать, раз папа свободен и сохранил свою честь? Я всегда мечтала о том, что когда мне удастся избавить его от тяжелых трудов, я смогу вернуть ему хотя частицу его любви и заботы обо мне и посвятить ему свою жизнь. В течение многих лет я горячо надеялась на это. Взять на себя наше будущее будет великим счастьем для меня.

— Но каким образом? Думали вы об этом, Агнесса?

— Часто думала! Меня не пугает будущее, дорогой Тротвуд! Я уверена в успехе. Так много людей знают меня здесь и хорошо ко мне относятся. Не сомневайтесь во мне. Нам не много нужно. Если я, взяв в аренду наш дорогой старый дом, открою школу, я буду счастлива, зная, что приношу пользу.

Уверенный и веселый голос Агнессы, так живо напомнивший мне и ее дорогой старый дом и мой, теперь такой пустынный и печальный, до того взволновал меня, что я не мог произнести ни слова. Трэдльс на минуту сделал вид, что усердно ищет чего-то в бумагах.

— А теперь, мисс Тротвуд, — обратился Трэдльс к бабушке, — поговорим о вашем имуществе.

— Хорошо, сэр, — со вздохом сказала бабушка. — Если оно потеряно, я перенесу это, а если оно уцелело, я буду рада получить его. Вот все, что я могу сказать.

— Оно составляло вначале, мне кажется, восемь тысяч фунтов стерлингов в ценных бумагах, — сказал Трэдльс.

— Да, — ответила бабушка.

— Я же могу дать отчет только в пяти, — смущенно проговорил Трэдльс.

— В пяти тысячах или в пяти фунтах? — спросила бабушка со странным спокойствием.

— В пяти тысячах фунтов, — ответил Трэдльс.

— Это все, что осталось, — заявила бабушка: — я сама продала бумаг на три тысячи фунтов. Одну тысячу я заплатила за ваше место проктора, дорогой Трот, а две остальные сохранила при себе. Когда я потеряла остальное имущество, я сочла благоразумным ничего не говорить вам об этой сумме, но придержать ее про черный день. Мне хотелось посмотреть, как вы справитесь с испытанием, Трот, и вы благородно вышли из него, всегда уверенный в себе и самоотверженный! Так же вел себя и Дик… Не говорите мне ничего, так как я чувствую, что мои нервы немного пошаливают.

Никто не подумал бы этого, видя, как прямо сидит она со скрещенными на груди руками: она удивительно владела собой.

— Тогда я могу сказать, — с восторгом воскликнул Трэдльс, — что все ваши деньги целы!

— Не поздравляйте меня никто! — воскликнула бабушка. — А скажите, сэр, каким образом они могут быть целы?

— Вы ведь думали, что они были растрачены мистером Уикфильдом? — спросил Трэдльс.

— Да, — ответила бабушка, — и поэтому предпочитала молчать… Агнесса, не говорите мне ни слова!

— Действительно, — сказал Трэдльс, — бумаги были проданы в силу данной вами доверенности, и мне незачем говорить вам, кто продол их и за чьей подписью. Мошенник позже заявил мистеру Уикфильду и даже доказывал цифрами, что он употребил эти деньги, в соответствии с данными ему общими распоряжениями, на уплату долгов другим клиентам. К несчастью, мистер Уикфильд, чувствуя себя слабым и беспомощным в руках Гиппа, позже принял участие в этом обмане, выплачивая вам проценты на уже не существующий капитал.

— А в конце концов взял всю вину на себя, — заговорила бабушка, — и написал мне сумасшедшее письмо, обвиняя себя в воровстве и неслыханных злодеяниях. В ответ на это я одним ранним утром пришла к нему, потребовала свечу, сожгла письмо и сказала ему, что если он сможет когда-нибудь уплатить мне и реабилитировать себя, пусть он это сделает, а нет — так ради его дочери все надо держать в тайне… А теперь, если кто-нибудь вздумает сказать мне что-либо, я тотчас же уйду.

Мы все молчали. Агнесса закрыла лицо руками.

— Ну, дорогой друг, — немного погодя обратилась бабушка к Трэдльсу, — вы действительно отобрали у него деньги?

— О да! — ответил он. — Мистер Микобер припер его к стенке таким множеством доказательств, что он не мог вывернуться. Наиболее замечательно то, что он присвоил деньги не столько даже из-за своей непомерной жадности, сколько из ненависти к Копперфильду. Он прямо сказал мне это, прибавив, что охотно потратил бы еще такую же сумму, лишь бы нанести ущерб Копперфильду.

— Вот как! — проговорила бабушка, задумчиво хмуря брови и глядя на Агнессу. — А что с ним самим?

— Не ведаю, — ответил Трэдльс. — Он уехал со своей маменькой, и та все время продолжала кричать, умолять и каяться. Они уехали ночным лондонским дилижансом, и я ничего не знаю о нем, кроме того, что, уезжая, он проявил большую неприязнь ко мне, не меньшую, чем к мистеру Микоберу. Я не скрыл от него, что мне это доставляет только удовольствие.