Юзеф Крашевский - Князь Михаил Вишневецкий

• Название: Князь Михаил Вишневецкий
• Автор: Юзеф Крашевский
• Жанр: Историческая проза

Польский писатель Юзеф Игнацы Крашевский (1812–1887) известен как крупный, талантливый исторический романист, предтеча и наставник польского реализма.

---

Начиная с примаса, у каждого были свои протеже, которые самым недружелюбным образом относились к Михаилу, считая, что за примирение с ним они вправе требовать большую мзду.

Михаилу все это казалось просто-напросто отвратительным.

Молча смотрел он и, не имея никого больше, принужден был держаться за Пацев, от которых Собесские все больше отстранялись. На языке тогдашнего общества, которое для удобства давало всем прозвища, скрывающие настоящие имена, в разговорах и в переписке, Пацы уже назывались "фазанами". Гетманша, которая до сих пор была связана довольно тесными и хорошими отношениями с канцлершей, охладела к ней и отдалилась от нее. Обе они имели сношения с французским двором, и это их разделило, поставив в двух противоположных лагерях.

Около короля образовывались новые связи, новый мир, по те, которые группировались вокруг него были еще, по меньшей мере, бессильны, и примас с гетманом могли льстить себя основательной надеждой, что они могут быть даже опасными для короля, если он им не подчинится.

Для человека, занимавшего до сих пор с такою скромностью второстепенное и зависимое положение, который должен был следовать всегда указаниям семьи, начиная с матери и кончая свояком, внезапное приобретение власти было потрясением. Он боялся прибегать к своей власти, пользоваться ею.

К этому следует прибавить свойственную уму Михаила привычку заниматься пустяками и его отвращение к серьезной работе. До сих пор важнейшим вопросом в его жизни был костюм, и он придавал даже слишком большое значение изяществу своей наружности. Его холодное лицо оживлялось только тогда, когда он говорил о новых нарядах и разных мелочах, к ним относящихся.

В этой области у него были даже обширные познания и вкус, который его вел как по гладкой дорожке, между тем как в других областях он колебался на каждом шагу. Старосте спижскому не раз могло показаться смешным, что после целого дня скуки, в течение которого король едва лениво шевелил своими губами, он обнаруживал чрезвычайное оживление вечером, когда он занимался вопросом о своем гардеробе.

Все, что было уже заказано в Париже, было достаточно для князя Вишневецкого, но королю нужно было бесконечно больше.

Предстояла коронация.

Некоторые были такого мнения, что Михаилу нужно одеться по-польски, и они напоминали, что даже Ян Казимир однажды пробовал купить себе этим любовь народа. Вишневецкий решительно восстал против этого. Он привык к парику, к европейскому платью, к кружевам, к этому полуженскому наряду, который казался ему прекрасным и знаменующим собою высшую цивилизацию.

Приходилось сейчас же послать заказы в Париж, и вопрос этот так увлек короля, что даже вопреки просьбам своих он не хотел отложить это дело на сутки; но оказалось, что француз Тионвилль, которому было поручена эта миссия, в этот день ехать не мог.

Поздно вечером король вспомнил о матери, которая уже переехала в каменный дом ксендза Фантония, и отправился к ней. Он был очень оживлен, но, к сожалению, не известиями со стороны Константинополя, а посылкой за костюмами в Париж.

Это был пустяк, но он рисовал характер человека, который еще в душе не чувствовал себя королем.

По его мнению, все, что касалось обороны границ, не касалось его, так как лежало на гетмане Собесском, князе Дмитрии и канцлере Паце…

Княгиня Гризельда обрадовалась, увидев сына, входящего с веселым и сияющим лицом; она строила догадки относительно какой-нибудь важной его победы, как вдруг король, целуя ее руку, быстро проговорил:

— Прошу поручений в Париж, завтра посылаю Тионвилля за платьями для себя. Мне нужны по крайней мере четыре костюма, и я велю ему заказать их по версальским моделям у самых лучших портных.

Мать всматривалась в него большими глазами.

— Мне кажется, — сказала она нерешительно, — что есть много вещей гораздо более спешных…

— Ах, ничего! Ничего! — перебил ее сын, как-то возбуждаясь. — Что ж бы я делал во время коронации, когда приедут иностранные послы? Ведь, я должен же выступить, как подобает монарху. Казначей, я не сомневаюсь в этом, выдаст мне деньги, необходимые на эту издержку, хотя бы из собственной кассы.

Елена, которая стояла в стороне и прислушивалась, чуть повела своими белыми плечами.

Михаил, который только сейчас ее заметил, с выражением сильнейшего волнения бросился ее приветствовать и, не обращая внимания на Любомирского, который занимал княгиню Гризельду, отвел ее в сторону.

— Ах, ты, Елечка моя, — начал он с необыкновенной торопливостью, — как я тоскую по тебе… как мне недостает тебя! Я так привык советоваться с тобой, моя Эгерия, что теперь часто я не знаю, что предпринять и боюсь ступить шаг…

— У тебя столько лучших, чем я, советчиков, — скромно сказала Зебжидовская, — но говори, говори, пожалуйста, как складываются отношения, как ведет себя Собесский, примас, Морштын, Денгофы…

Михаил сразу нахмурился.

— Ах, я хотел бы, хотя здесь у вас, забыть об этих несносных осложнениях, которые меня мучили уже целый день. Ни о чем другом я не слышу, как только об этих моих врагах. "Примас", "гетман" намозолили уже мои уши. Будем говорить о чем-либо ином!

— Но, ведь, это самое важное, — перебила Зебжидовская.

— Поэтому-то я, — вставил король торопливо, — сдал все это на канцлера Паца… Поступлю по его указаниям…

Помолчав минуту, он уже веселым тоном заговорил:

— Скажи, что ты хочешь, чтобы тебе Тионвилль привез из Парижа? Я предполагаю два куска атласа для матери, два для тебя, кружева, перья…

— Но зачем мне все это? — перебила нетерпеливо Зебжидовская, — я, по крайней мере, вовсе в этом не нуждаюсь… я просто слуга княгини Гризельды, и мне даже не пристало…

— Да что же это такое опять?! — прервал король, хватая ее за руку. — Я об этом даже слушать не хочу! Для себя, — говорил он с возрастающим оживлением, — я прикажу приготовить все, как у французского короля, и по парижской моде.

Глаза его блестели, губы улыбались, а Елена, глядя на него, вздыхала:

— Как это вы, мой король, — сказала она грустно, — в такой решительный момент можете думать об этом?!

— Решительный? — подхватил Михаил. — Да, ведь, решительный момент уже миновал. Господа эти уже примирились, подчинились, и все должно устроиться… почему ж бы мне не заняться тем, как я выступлю?.. Не следует обнаруживать своей былой бедности…

Зебжидовская молчала. В это время мать, которая жаждала видеть сына, позвала его к себе.

Она интересовалась главным образом примасом и Собесским.

— Мне кажется, — успокоительно сказал Михаил, — что они уже примирились с создавшимся положением. Впрочем, Пац довершит это дело… Конечно, их надо расположить к себе уступками, но я на это уже вполне готов…

Он помолчал немного и, занятый все той же мыслью, возобновил разговор о посылке в Париж:

— Что же мать прикажет привезти для себя?

— Ничего, дитя мое, — ответила старушка. — От прежнего великолепия у меня осталось достаточно парчи, бархата и атласа, чтобы в случае надобности выступить, как прилично бедной вдове… Я не сброшу этих траурных одеяний по моем незабвенном Иеремии даже в самый торжественный день, когда будет коронование его сына…

Михаил вздохнул… Видно было, что ему очень хочется вернуться к своим костюмам и к оказии в Париж, но княгиня Гризельда и Любомирский перевели разговор на более серьезные темы, и король, послушав их молча некоторое время, встал, отзывая с собой Елену.

Она последовала за ним послушно, а, может быть, даже с радостным чувством, что она может еще раз поговорить с ним вдвоем с прежней простотою… Она для формы спросила, видел ли он примаса.

— Нет, — нехотя ответил король, — предоставляю канцлеру, как его старому другу, соглашение с ним. Признаваться ли? Этот старик возбуждает во мне отвращение и неописуемый страх. В его глазах, даже тогда, когда он старается умилять и говорит сладчайшим образом, есть что-то брызжущее ненавистью… Я никогда, наверно, не поборю этого чувства…

— Но выказывать ему это не следует, — шепнула Эгерия. — Княгиня мать боится его не меньше, а все же она была счастлива расположить его…

Михаил пожал плечами:

— Говорю тебе, я поручил это Пацам, они одни что-нибудь тут могут сделать, так как долгое время они были вместе с ним и знают его лучше других.

Он тяжело вздохнул:

— Ах, Еля моя! Царствование, корона, какая это тяжелая барщина! По внешности это красиво, но, в сущности, это рабство! Человек не принадлежит уже самому себе… он всем должен служить, за все отвечать… Когда я вспоминаю наши вечера в домике на Медовой, наши веселые утра, завтраки у столика…

— Эх! Они уже никогда не вернутся, — перебила Зебжидовская, — я уже со слезами простилась с ними…

— А я! — вздохнул Михаил, и сразу же принял энергичную позу, — но нет! Нет же, я не допущу никогда, чтобы нас разлучили! Мать и тебя я хочу иметь при себе. Я не мог бы прожить без вас и, если какой-нибудь мыслью я не могу поделиться с вами, то мне кажется, что я не вправе руководиться ей. Ты часто видишь лучше и яснее, чем я.