Владимир Джунковский - Воспоминания.Том 1

• Название: Воспоминания.Том 1
• Автор: Владимир Джунковский
• Жанр: Биографии и Мемуары

Политический, государственный и военный деятель, губернатор Москвы (1905–1909), командир Отдельного корпуса жандармов и товарищ министра внутренних дел (1913).

 В.Ф.Джунковский - генерал-майор Свиты, московский губернатор в 1905-1912 гг., товарищ министра внутренних дел и командир Отдельного корпуса жандармов в 1913-1915 гг. Впервые публикуются два тома его воспоминаний, где нашли отражение важнейшие события политической, общественной и культурной жизни России. Центральное место в мемуарах занимает Москва, которой посвящен целиком первый и часть второго тома. Книга иллюстрирована фотографиями из Государственного архива Российской Федерации.

---

Эти дни после 17-го в тюрьмах настроение было повышенное, они осаждались народом, который требовал амнистии, т. е. освобождения в силу манифеста политических заключенных. Амнистия была объявлена только спустя несколько дней после манифеста. Когда в Совете Министров обсуждался этот вопрос, то все высказывались относительно необходимости политической амнистии. Манухин, бывший тогда министром юстиции, высказывался за широкую амнистию, но за исключением убийц-революционеров. Это мнение было принято и амнистия объявлена.

Когда был получен акт об амнистии, то я сейчас же сделал распоряжение по тюремной инспекции о немедленном ее применении по тюрьмам. Политические в то время содержались в Бутырской и Таганской тюрьмах. В Бутырской тюрьме никаких недоразумений не было. Начальником тюрьмы был генерал-майор Мецнер, честнейший и благороднейший человек, его все уважали и любили, и у него все прошло гладко. В Таганской же тюрьме, где начальник тюрьмы был не на должной высоте, произошло осложнение. Толпа в несколько тысяч осадила тюрьму и требовала, чтоб их пустили для поверки применения амнистии. Об этом мне сообщили по телефону. Я тотчас же поехал на одиночке. Подъезжая к тюрьме, я увидел, что улица Малые Каменщики была буквально запружена народом с красными флагами. Подъехав к самой толпе и видя, что дальше ехать нельзя, я слез и стал пробираться через толпу. Увидя меня, некоторые меня узнали, стали кричать, чтобы мне дали дорогу. Я с трудом пробрался до ворот и увидел, что, к счастью, толпа за ворота не прошла, хотя и была возбуждена. Обещав им, что я сейчас все разберу, я вошел в калитку. Это их немного успокоило. Пройдя в контору тюрьмы, я застал там полный хаос, посередине стоял бородач огромного роста в папахе, с красным флагом в руке, около него еще трое из публики. Первым долгом я спросил начальника тюрьмы, что это за посторонняя публика, получил ответ, что это делегаты от толпы, пришедшей за амнистируемыми. На мое требование, обращенное к делегатам, снять шапки и поставить в угол красный флаг, они тотчас повиновались и держали себя с тактом. Тут были прокурор судебной палаты фон Клуген, прокурор окружного суда, жандармские офицеры, ведшие политические дела, и др.

В указе об амнистии приведены были номера статей Уголовного уложения, по которым политические должны были быть освобождены. Но при этом оказалось, что статья, рядом стоящая и почти однородная с той, по которой политические освобождались, приведена не была, и выходила таким образом нелогичность. Когда я узнал это от прокурора палаты, то, обсудив положение, мы решили применить амнистию и по этой как бы забытой статье, т. е. всем, кроме участников в убийствах. Но ни я, ни фон Клуген не решились на такой шаг собственной властью, к счастью, нам удалось соединиться телефоном с графом Витте, который и разрешил вопрос в благоприятном смысле.

Тогда освобождение пошло быстрым темпом. Во время этих формальностей настроение стоявшей у тюрьмы толпы все повышалось, она нервничала, кроме того, послышались провокаторские выстрелы, приходилось их успокаивать. Наконец, подлежавшие освобождению, около 60–70, появились в конторе, не освобожденных политических осталось в тюрьме всего 11 человек. Собравшись в конторе, освобожденные были тоже нервно настроены и под влиянием раздавшихся провокаторских выстрелов не решались выйти на улицу, боясь, что их перестреляют. Мои уговоры подействовали только тогда, когда я предложил им, что сам их выведу — это их успокоило, и они пошли за мной. Выйдя на улицу, толпа их приветствовала, стала петь, но по моей просьбе немедленно прекратила пение. Я дошел с толпой до моей одиночки, сел и поехал к Таганской площади, а толпа с освобожденными пошла к центру города.

Доехав до Таганской площади, я повернул по Воронцовской обратно в тюрьму; я боялся, что, может быть, в сутолоке и те и, которые не подлежали освобождению, пожалуй, тоже ушли, и мне хотелось это проверить. Мое возвращение в тюрьму было очень неожиданно, начальство уже разошлось. Пройдя быстро внутрь тюрьмы, я прошел прямо к камерам политических, где меня догнал начальник тюрьмы. Проходя мимо камер, я вдруг, к моему удивлению, увидел в одной из них накрытый стол с яствами. Я вошел, вижу: на столе, накрытом скатертью, канделябры со свечами, масса закусок, фруктов и т. д. Начальник тюрьмы был очень сконфужен, когда я в недоумении спросил его, что это значит. В это время подошел студент и сказал мне, что их 11 политических, к которым не применена амнистия, и что они просили начальника тюрьмы разрешить им отпраздновать товарищей, которых освободили, и что они очень просят меня снисходительно отнестись к этому. Все 11 оказались налицо, и я дал им разрешение, взяв слово, что в 12 часов ночи они все будут уже в своих камерах. Уезжая из тюрьмы и проходя мимо уголовных, я был ими остановлен. Они разразились претензиями: "Как это, нас, верноподданных, не освобождают, — говорили они, — эти же шли против царя, и их освободили". Они просили моего ходатайства за них. Я их успокоил как мог и уехал.

В это время в городской думе шли большие дебаты на политические темы, манифест не успокоил гласных, а казалось, раздразнил их, и речи чисто революционного характера полились ручьями. Дума перестала работать на пользу города, а взяла на себя роль управлять Россией и вмешиваться в дела правительства. 21 октября состоялось заседание думы, посвященное событию, происшедшему накануне у Манежа: столкновению казаков с толпой возвращавшихся с похорон Баумана. Председательствующий Д. Д. Дувакин огласил положения, принятые в частном совещании гласных 21 октября: "1. Представить генерал-губернатору о необходимости немедленного удаления из Манежа всякого рода войск. 2. Представить о необходимости удаления из пределов города казаков. 3. Признать необходимым обратиться к населению города с особым воззванием, имеющим целью успокоить его. 4. Поручить городской управе немедленно приискать в разных местах города помещения для митингов, для чего разрешить израсходовать потребную сумму. 5. Поручить городской управе войти в соглашение с военным ведомством о предоставлении помещения Манежа для народных митингов, а также и с другими учреждениями (Комитет о народной трезвости) об отводе подходящих помещений для той же цели. 6. Представить о необходимости, чтобы представитель города присутствовал при производстве дознания и следствия по происшествию, имевшему место в ночь на 21 октября, а также по происшествиям, связанным с совершившимися событиями, 7. Признать необходимым подчинение наружной городской полиции городскому управлению, часть полиции, имеющей отношение к судебному и следственному делу, подлежит передаче в ведение прокурорского надзора, охранное отделение немедленно прекращает свою деятельность. 8. Впредь до полного осуществления положения в пункте 7 признать неотложно необходимым: а) чтобы представители города принимали постоянное участие в распоряжениях администрации по охранению спокойствия в городе, б) чтобы передана была в заведование города хотя бы часть полиции, в) чтобы организована была немедленно милиция. Избрать особую комиссию для немедленной разработки проекта образования милиции".

Одновременно с сим Д. Д. Дувакин доложил, что "общественный и адвокатский митинг, состоявшийся в здании Судебных установлений 19 октября 1905 г. постановил: "Отправить в Московскую городскую думу депутацию с требованием: 1. Немедленно организовать городскую милицию. 2. Немедленно удалить казаков из Москвы". Вместе с тем митинг постановил предупредить думу, что если она хотя сколько-нибудь будет медлить и продолжать бездействовать, то кровь, которая льется и, возможно, еще прольется на улицах Москвы, падет на нее; участники же митинга принуждены будут вооружаться самостоятельно и с предложением защищать население Москвы и организовывать вооруженную оборону обратятся к другим организациям". […]

Выслушав все эти заявления, городская дума приступила к прениям. Первым говорил H. M. Кишкин. Он говорил о той роли, какую дума приняла на себя еще в прошлом году, т. е. 30 ноября 1904 г., когда она, изверившись в возможности продуктивности своей работы при том режиме, который существовал, решила заявить, что этот режим должен быть изменен в пределах, ею намеченных тогда же, 30 ноября 1904 г. Последствием этого явились многочисленные ходатайства перед высшей властью, которая указ за указом давала то, что просили; но это не успокаивало, а, напротив, производило раздражение, пока наконец учреждение Думы 6 августа на бюрократических основаниях ясно показало, что ходатайствами ничего сделать нельзя. Дальнейшее, по словам Кишкина, взяли на себя революционные и социал-демократические организации, которые подняли могучие волны рабочих; появилась громадная забастовка, и все кончилось указом, даровавшим свободу. "Дума в это время приняла на себя роль Красного Креста, — говорил Кишкин, — она входила в сношения с рабочими, то там, то здесь приходила на помощь населению, чтобы оно не страдало от этого бедствия".