Александр Красницкий - Царица-полячка

• Название: Царица-полячка
• Автор: Александр Красницкий
• Жанр: Историческая проза

(29.08.1866 г. Москва — 16.01.1917 г. С.Петербург /с.с.) — писатель, прозаик, журналист, стихотворец. Имевший более 50 псевдонимов, но больше известен под таким как "Александр Лавров". Единственный сын художника Императорской Академии Художеств — Ивана Яковлевича Красницкого (1830 г. Москва — 29.07.1898 г. С.Петербурге. /с.с.) Ранее детство Александра прошло в имении родителей в Тверской губернии, Ржевского уезда, а затем в разъездах с отцом по Московской, Тверской, Новгородской губерниям, древности которых фотографировал отец. Самостоятельно научившись читать в 5 лет читал без разбора все, что находил в огромной отцовской библиотеке. Не прошло мимо Александра и то, что его отец воспитывался с семьей А.С. Хомякова и встречался со всеми выдающимися деятелями того времени. Иван Яковлевич был лично знаком с Гоголем, Белинским, кн. П.А. Вяземским, Аксаковым и многими др. А, будучи пионером в фотографии, и открыв в 1861 году одну из первых фотомастерских в Москве, в Пречистенском Дворце, в правом флигеле, был приглашен и фотографировал Коронацию и Помазание на Престол Александра III, за что был награжден "Коронационной медалью". В свое время Иван Яковлевич был избран членом-корреспондентом общества любителей древней письменности.

Все эти встречи и дела отца отразились в дальнейшем на творчестве Александра Ивановича Красницкого. В 1883 году он написал свою первую заметку в "Петербургской газете", а вскоре стал профессиональным журналистом. Работал в "Петроградской газете" (1885), попутно в "Минуте" (редакция А.А. Соколова), "Новостях", в "Петербургской газете" был сотрудником до1891, редактировал ежедневные газеты "Последние новости" (1907–1908), "Новый голос" (1908). В 1892 г. Александр Иванович стал сотрудником издательства "Родина" А.А. Каспари, которое находилось в С.Петербурге на Лиговской ул. д. 114. С марта 1894 г. стал помощником редактора вообще всех изданий: газеты "Родина", журналов "Родина", "Всемирная Новь", "Общественная библиотека", "Клад", "Весельчак", "Живописное обозрение всего мира". Редактировал издававшиеся А.А. Каспари газеты: "Последние Известия", "Новый голос", "Вечерний Петербург", "Новая Столичная Газета", юмористический журнал "Смех и Сатира", двухнедельный журнал "Сборник русской и иностранной литературы". Большая часть литературных работ Александра Ивановича напечатана в изданиях А.А. Каспари и в приложениях к ним, а, кроме того, многие произведения вышли отдельными изданиями у П.П. Сойкина, А.Ф. Девриена, М. Вольфа, Сытина. За весь период своего творчества Александр Иванович написал около 100 романов, многочисленное число рассказов, стихов. Им были написаны краткие биографические очерки "О Белинском", "О Пушкине", биографии и примечания к полным собраниям сочинений Пушкина, Жуковского, Гоголя, Никитина, произведениям "Герои Шекспира", "Французское нашествие 1913 г". Его книги "Петра Творение", Чудо-Вождь, "Слезы", "Маленький геркулес", "Под Русским знаменем", выдержали несколько изданий. Пьесы "Генералиссимус Суворов" и "Ласковое телятко" с успехом шли на сцене народного дома.

29 января 1917 года, после продолжительной болезни, Александр Иванович скончался. Похоронен на Северном (3-м Парголовском) кладбище в С.Петербурге. Могила не сохранилась. 1.0 — создание файла

---

Пан Мартын внимательно слушал все, что говорилось. Неожиданное появление Зюлейки сперва несказанно удивило его, но, взглянув на Руссова, он сразу все понял.

— Не об этой ли звезде, — слегка кивнул он на Зюлейку, склоняясь к литовцу, — и говорил пан?

Руссов заерзал на седле и в тон Разумянскому ответил:

— Я уже сказал вельможному пану, что "всякому свое"!

— Так, так! — улыбнулся Разумянский. — Ну, об этом мы потолкуем после и выпьем за успехи пана Александра Руссова в любви!

Потом, обращаясь к Петру, он постарался нахмурить погрознее брови и спросил:

— Так это?

— Все — правда! Вешай меня, ежели хочешь!

В этот момент раздался нежный голос Ганночки:

— Пан Мартын, а пан Мартын!

— Что прикажет ясновельможная панна своему рыцарю? — воскликнул поляк. — Прошу помнить, что каждое ее слово — закон для всех нас. Приказывай, божественная!

— Нет, я только прошу пощадить жизнь этого человека. Для меня пощади его, пан Мартын!

Разумянский весь так и вскинулся, будто вдруг вырос.

— Ты слышишь, собачья кровь! — крикнул он, обращаясь к Петру. — За тебя просит панночка!

— Спасибо ей, — усмехнулся Петр, — только мне того мало, что вы меня не повесите…

— Мало? Ах, негодяй! Чего еще тебе?..

— Возьми меня, пан, к себе на службу… Ведь ты на Москву идешь? Верно служить буду и не раз пригожусь! А ты меня не выдашь!

Лицо Разумянского прояснилось. Это обращение к его покровительству сильно польстило гордому поляку.

— Скройся с глаз моих! — крикнул он Петру в притворном гневе. — Иди назад в обоз, собачья кровь, москаль негодный, потом потолкуем, что с тобою делать… Да ясновельможную панну благодари! Уж повесил бы я тебя, если бы не она.

Петр усмехнулся, отвесил поклон Ганночке и побрел вдоль вновь двинувшегося обоза.

XXV ПОСЛЕ БУРИ

Пока совершались эти события и обреченная жертва благополучно избежала грозившей ей опасности, в лесном поместье князя Агадар-Ковранского еще продолжалась драма, в которой эпизод с медведем был далеко не началом конца.

После того как костоправ умело и ловко вправил вывихнутую кость, и князь Василий заснул мертвым сном, добрая старушка Марья Ильинишна погрузилась в глубокие думы.

Нежданно налетела кипучая гроза и своим вихрем завертела все, что попало под него. Вспышка неповиновения со стороны всегда покорного племянника затронула Марью Ильинишну за живое, уколола самолюбие любящей женщины, но все-таки подействовала лишь поверхностно. Вряд ли старушка привела бы в исполнение свою угрозу и ушла бы из насиженного гнезда. Этого она, быть может, и не сделала бы, потому что слишком любила князя Василия и понимала, что одного нельзя было оставлять его.

Но теперь, когда старый Дрот передал ей все происшедшее в лесу, в особенности попытку Петра убить князя, старушка почувствовала, как она холодеет от ужаса. Ей сразу представилось, какая бездна ненависти окружает ее несчастного любимца, что покушение освирепевшего лесовика — только начало новых бед и что князю Василию не сдобровать, если он останется еще в своей лесной трущобе.

"Нужно вывести его отсюда, — вздыхая, думала Марья Ильинишна, — но как? Не маленький ведь он; пожалуй, и не послушает. Потом нужно эту проклятую ссору прикончить… Эх, пылкая кровь татарская! Деды из рода в род за всякий пустяк отмщали, так вот их-то крови в Васеньке и Москва не охладила. Горячая голова! Того, дурашка, рассудить не может, что если внуки за дедовские обиды будут кровью мстить, так и житья тогда никому на свете не будет… О, Господи, Господи!"

От племянника мысли Марьи Ильинишны как-то сами собою перешли к виновнице всего этого переполоха, боярышне Грушецкой.

"Нанесло, знать, судьбою Агашеньку-то! — думала она. — Выходит это так, а не по иному… Только это я сгоряча подумала ехать к ней, да, сгоряча! Молода она, чтобы я к ней первою явилась… Вот пошлю за ней, дорожным людям в пути день-другой не расчет, пусть погостит, хоть посмотреть на нее, что она за краса такая. Старого-то Семена Грушецкого я теперь вспоминаю; слюнтяй парень был, шебарша и пустельга… Ишь, воеводою в Чернавске уселся; кормится, поди, от подвластных в три горла. На границе жил, от дедовских порядков, поди, отвык. Да и то сказать: все Грушецкие на польскую руку тянули, совсем не так жили, как наши исконные живут: телятину жрали и не каждую субботу в баню ходили, и то без жен, вопреки святоотеческому свычаю православному! Поди, и дочка у него такая же вышла".

Пораздумав на эту тему еще немного, старушка решила не откладывать дела в долгий ящик. Но послать холопов за Ганночкой ей не пришлось. Из прилесного жилья прискакали холопы с недобрыми вестями о гибели Гассана и Мегмета и рассказали о том, что Ганночка уже успела уехать, сопровождаемая наезжим польским поездом.

Марья Ильинишна терпеть не могла обоих калмыков. Ей была известна их лютость, но все-таки известие об их гибели неприятно поразило ее.

— Уж не последние ли времена настали? — гневалась она. — Всякий сброд лесной против господ пошел!

О том, что сбежала Зюлейка, она и думать не стала: персиянка в ее глазах была хуже паршивой собаки.

Сообщить о всем происшедшем племяннику взялась Марья Ильинишна. Да и кто бы из дворни или челяди осмелился на это? Ведь каждому была дорога своя голова, а князь Василий в гневе не разбирал ни правых, ни виновных.

Отдаляя по возможности минуту неприятного объяснения, старушка решила не будить племянника и начать с ним разговор только тогда, когда он проснется сам.

Князь Василий проспал далеко за полдень. Он пробудился весь разбитый: страшно болела голова, ныли все кости и суставы, побаливал и вывих.

От того, что было в прошлую ночь, остались только смутные воспоминания. Князь помнил, как вылетел из седла, как на него надвинулось лесное чудовище, а потом нить воспоминаний обрывалась; словно завеса какая-то окутывала его мозг, и он сквозь дымку тумана припоминал, что очнулся от боли, которую ему причинил костоправ. Еще несколько туманных отрывков носилось в его мозгу, а дальше опять все было окутано непроницаемой пеленой.

Радость так и охватила князя Василия, когда он увидел доброе лицо Марьи Ильинишны; она в ожидании его пробуждения уселась в высокое кресло около постели и не спускала взора со своего любимца.

— Государыня-тетушка! — чуть не в полный голос закричал князь Василий. — Простила ли ты меня за дерзость мою вчерашнюю?

— А каешься ли? — спросила старушка.

— Как не каяться! Попущение Божие за грех мне было. Ведь уж и не знаю, как от медведя ушел-то, кто от него меня вызволил… Каюсь, государыня-тетушка, каюсь…

— И не будешь больше? Не посмеешь наперед дерзить?

— Да разрази меня Бог, ежели я помыслю впредь о том. И тут не иначе, как дьявол от меня моего ангела-хранителя прогнал…

Очевидно, пережитый смертный страх умиротворяюще подействовал на эту неукротимую душу.

Марья Ильинишна, со свойственной старым людям наблюдательностью, сейчас же подметила это и решила, что не может быть времени удобнее для того разговора, который она затеяла.

— Так-то вот все и выходит, племянничек, — торжественно заговорила она, — ты, вот, злое умыслил на боярышню Грушецкую — припомни-ка, какое ты дело хотел совершить, — а Бог-то многомилостивый не допустил до того, да и вразумление тебе великое послал… Знаешь ли ты, о чем говорю я?..

— Нет, государыня-тетушка, не ведаю я, — смиренно ответил князь Василий. — Не ведаю, — повторил он, — будто и памяти нет, будто всю ее отшибло, как под медведем я лежал…

— Ага! То-то и дело! — воскликнула старушка. — А знаешь ли ты, Васенька, что тебя боярышня Грушецкая спасла от смерти неминуемой, да не единожды, а два раза в эту ночь?..

— Как! — вскрикнул князь Василий. — Да может ли то быть?

— Два раза она тебя от смерти отвела, через людей своих, а ежели ты жив теперь, так ее одну за то благодари! — и старушка подробно рассказала племяннику все события полной тревоги ночи. — Или не видишь ты во всем этом указующего перста Господня, — торжественно закончила она. — Ты старую дедовскую обиду на неповинной внучке хотел выместить, ан нет — она тебе услугу такую оказала, что ты в одну ночь дважды на свет родился.

— Государыня-тетушка, — хватаясь за голову, воскликнул Василий Лукич, — да что же это такое? Сон я, что ли, наяву вижу? Тетушка, родная, одна ты у меня, тебе признаюсь: полюбил я боярышню. Никогда еще не любил никого так, сразу она меня всего в полон взяла… И неистовствовал-то я оттого, что хотел я любовь свою задавить, опозорить боярышню хотел, чтобы потом и думать забыть о ней. Да тут вон Бог вступился, на зло не попустил и ей же меня обязал неоплатным долгом… А тут промеж нас стародедовская обида легла, и, как теперь мне быть, не знаю… Не могу я любить ее, пока обида не будет покрыта.