Семен Данилюк - Милицейская сага

• Название: Милицейская сага
• Автор: Семен Данилюк
• Жанр: Современная проза

---

- Мы всегда!

- Похвально. Материалы, что я тебе дал, изучил?

- В общем-то да, - Мороз замялся. И заминка эта наблюдательному Чекину понравилась.

- Стало быть, фамилия Меденников тебе теперь знакома. Скоро познакомишься лично. Придется съездить в ИВС. Андрей Иванович попозже разъяснит тебе все, что нужно сделать. Ну, и раз вы такие крестники, на неделю прикрепляю тебя к нему. Надо помочь дельце одно расхитительное поживей закончить. Вопросы есть?

- Никак нет... Какие будут указания? - Мороз молодцевато повернулся к Тальвинскому.

- Подожди пока в моем кабинете.

- Хорош! Прямо гусар на плацу. Такие женщинам нравятся, - оценил Чекин, едва Мороз, чётко повернувшись, вышел. - Впрочем, в этом вы с ним схожи. Ступай-ка и ты. А то как бы там Лавейкина отдел не затопила. Недавно выходил - рыдает перед твоим кабинетом.

- Тренируется! Ох, и не лежит душа концы по такому делу рубить. Умом все понимаю: и не ко времени, и сверху давят. Но как вспомню, что кто-то из этих сволочей организовал убийство Котовцева... - Это всего лишь предположение.

- Но это МОЕ предположение! Веришь: хоть какая-то зацепка - порвал бы к чертовой матери! А после - гори оно все!

- Зацепка, говоришь? - Чекин вгляделся в Тальвинского. Он любил Андрея. Но, в отличие от других, ценивших того прежде всего как веселого, снисходительного приятеля, которому хотелось подражать, Чекин выделял иное его, несмотря на десять лет милицеской службы, не утраченное качество - совестливость. И теперь колебался, стоит ли продолжать: уж больно много неприятностей принесла эта черта бывшему "важняку".

Но и Андрей не первый день был знаком с Чекиным.

- Что-то появилось? Не томи, выкладывай.

- Мне только что Галушкин поведал: оказывается, еще полгода назад в Знаменском была выездная торговля. Ну, он как участковый проверял накладные. Так вот с одного микрофургона нацмен торговал по документам, выписанным на Лавейкинский магазин. А с соседнего лотка продавала сама Лавейкина. И они общались. Вот он и решил, что вместе торгуют.

- Так, может, действительно?

- Наверняка. Но, как припомнил бдительный наш Галушкин, Лавейкина торговала обычным ширпотребом. А вот нацмен этот, - Чекин выдержал паузу, - один к одному с "левым" товаром, что через три месяца после того в лавейкинском магазине опечатали.

- И это все? Негусто. Я тебе и без того всю их схему расскажу. Дефицит этот систематически скидывался Лавейкиной. Она распродавала его на "развалах" под прикрытием магазина. Потом накладные рвались, а деньги делились. Во всем этом до сих пор неизвестен только один пустячок, вот такусенький, - откуда товар этот поступал. Могу, конечно, у самой Людмилы Николаевны поинтересоваться. Де, не желаете ли дать на себя новые показания. Но - там, сам знаешь, одна песня: "Делов не знаю".

- Чем богаты. Только нацмена этого Галушкин, по его словам, раза три потом встречал. Крутится близ Центрального рынка. Его Тариэл зовут.

- Тариэл! Всего лишь имя, - поняв, что существенной информации у Чекина нет, Андрей почувствовал невольное облегчение: в глубине души проблем перед самым назначением ему не хотелось. И тут же застыдился этого. - Но, с другой стороны - грузинское имя в русском городе - почти фамилия. Шанс, конечно, тухлый. Но - попробуем?

Вгляделся в ухмыляющегося Чекина. И только тут окончательно понял, куда его загоняют:

- Погоди! Центральный рынок, говоришь! Да это опять к котовцам на поклон!

Чекин сочувственно смолчал.

После разгрома "летучей бригады" из всех оперативников, служивших под началом Котовцева, в службе ОБХСС были оставлены всего трое: бывший заместитель Котовцева майор Марешко, капитан Рябоконь и старший лейтенант Лисицкий. Они обосновались в тихом флигельке, затаившемся в полутора километрах от Красногвардейского райотдела. Только их и оставили в службе ОБХСС в одном из городских районов. И их-то, желчных, необразумившихся, выделявшихся на фоне сурового шинельного сукна эдакой канареечной заплатой, и называли по-прежнему котовцами.

Говорят, на очередное предложение кадровиков покончить с гнездом дерзости и смуты многомудрый, переживший многое и многих начальник УВД пренебрежительно отмахнулся:

- Зачем убивать ядовитых змей в серпентарии? Раз уж под колпаком.

Генерал любил выражаться аллегорически.

- Не пойду. Как хочешь, Александрыч, к Лисицкому с просьбой не пойду, - набычился Андрей.

Чекин сдержал улыбку. Причина столь резкого демарша была ему хорошо известна. Как, впрочем, и многим. О странных отношениях, сложившихся между следователем Тальвинским и оперуполномоченным ОБХСС Лисицким, рассказывали с хохотом, будто свежий анекдот.

Дело в том, что Лисицкий неожиданно для всего города "подвинулся" на национальном вопросе. Некоторое время назад, начитавшись изъятой самиздатовской литературы, старший лейтенант милиции Лисицкий торжественно объявил себя поляком. И с тех пор при всяком удобном, а чаще неудобном случае плакался о тяжкой доле несчастного своего народа, распятого пактом тридцать девятого года между фашизмом и сталинизмом. Заинтересовавшемуся инспектору политуправления Лисицкий попросту и без затей объявил: "В этом затхлом городишке всего два порядочных человека: я да Тальвинский. И оба, кстати, поляки".

Произошло это как раз накануне дня, когда в очередной раз решался вопрос о повышении Тальвинского в должности. И хотя примчавшийся в инспекцию по личному составу

Тальвинский безусловно оправдался, что никакой он не поляк, а самый что ни на есть заматерелый русский и даже представил какие-то дополнительные метрики на бабку, назначение на всякий случай "прокатили". Озверевший Андрей прямо из "предбанника" дозвонился к котовцам и пригрозил при случае набить морду. На что Лисицкий, известный своей вспыльчивостью, лишь кротко вздохнул: "Ну, что делают сволочи? Нас, поляков, всего ничего, и то норовят лбами столкнуть. Вот он, великодержавный шовинизм в действии. А приезжай-ка, дед, в самом деле. Я тебя манифестом "Солидарности" побалую. Недавно отксерокопировали".

Тальвинский бессильно швырнул трубку.

Когда же при случайной встрече в людном коридоре УВД Лисицкий выбросил вверх сжатую в кулак руку и громогласно поприветствовал его: "Аще польска не сгинела!", - Андрей сдался. Отведя неугомонного опера в сторону, признался, что он действительно поляк. Но поскольку для номенклатуры - это непозволительная роскошь, то поляк он тайный. Куцим объяснением Лисицкий неожиданно удовольствовался и с тех пор при встречах ограничивался многозначительным подмигиванием. Встреч с ним предусмотрительный Андрей старался, понятное дело, избегать.

Чекин, хорошо знавший и Лисицкого, и родителей его, тамбовских обывателей, как-то не выдержал:

- Коля, и на хрена тебе вся эта галиматья?

- Знаешь, дед, так тошно иногда. Просто невмоготу, - простодушно объяснился Лисицкий.

- Вот еще пытаюсь предков на иудейские корни расколоть, - доверительно сообщил он. - Оченно я сионизму привержен.

Этот-то человек и курировал по линии ОБХСС Центральный колхозный рынок, вокруг которого роились представители братских закавказских республик.

- Не пойду, - решительно повторил Тальвинский. - Да мне под нож легче.

- Можно, конечно, и не ходить.

- Не подначивай... Слушай, а если Виталика пошлем?! Парень очень толковый. Проинструктирую! Прямо сейчас и направлю.

- Мы ж его в ИВС планировали, Меденникова освобождать. - Завтра в ИВС. Ничего с выпендрюжником этим не сделается. Помаринуется лишние сутки, глядишь, поумнеет. А по Лавейкиной срок подпирает. Тут - если повезет, выйдем на новые эпизоды. Нет - отрублю концы и - в суд, с глаз долой. Но хоть совесть очистим. Так как, Александрыч?

- Ну, Виталика так Виталика. Тем более шансов-то за пару дней найти этого Тариэла, расколоть, обставить доказательствами, чтоб дело продлить, и впрямь с гулькин фиг.

Благодарный Андрей поднялся:

- Ты не забыл, кстати, что вечером у нас мероприятие. По случаю моего... - Ты, кстати, там, на аттестации, держись смирно. Клыками не больно клацай. - Так нет их боле. Повыдрали.

- Ну, зубами не скрипи.

- И зубы поистерлись.

- Тогда, стало быть, и впрямь дозрел до начальника. Короче, постучи-ка по дереву.

-Тьфу-тьфу. - Тальвинский с чувством впечатал костяшки пальцев в собственный лоб.

5.

... Лавейкина сидела всё в той же скорбной позе, в какой оставил её, уезжая в прокуратуру, Тальвинский. Она издалека заслышала приближение следователя. Да и невозможно было не услышать. Веселый бас Тальвинского бежал впереди него, словно породистый пес, упреждающий появление хозяина. Заслышала. Но даже головы не подняла. И склонённая покачивающаяся спина, и обвисшие руки, и давно не налаживаемая химзавивка с колючей проседью, - всё говорило о безмерности унижения и отчаяния и готовности нести тяжкий крест до недалекого уже конца.