Мюррей Бейл - Ностальгия

• Название: Ностальгия
• Автор: Мюррей Бейл
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-40403-2

Если трое в лодке (не считая собаки) путешествовали по Темзе и узнали много нового о своей родной Англии (см. Джером К. Джерома). то спустя столетие тринадцать австралийских туристов отправляются в путешествие вокруг света и тоже узнают немало поле того о жизни народов мира (см. М. Бейла). Но главное знание, которое жизнерадостная чертова дюжина выносит из поездки, — это то, что мир, по которому они путешествуют, всего лишь большой музей и его главные экспонаты — люди.

---

— В наши дни их делают из козьих шкур и конского волоса. Очередная приманка для туристов.

— Что?! — Дуг резко развернулся.

Джеральд покачал головой.

— Да какая, в сущности, разница?

— Всего за сто тридцать сукре, — рассказывала Гвен.

— А в чем, собственно, дело? — осведомилась миссис Каткарт.

— Не нравится мне этот город, — возвестил Дуг. Он заерзал на стуле. — Местные — они либо психи, либо норовят обобрать тебя как липку. Я ж не дурак.

Наверное, все дело в этом недвижном безмолвии: в нездешней задумчивости, что нависла над миром. И эти тоскливые местные, распевающие на улице яраби…[83] Их даже из бара порою слышно. Что за атмосфера — нереальная, неестественная, даже внутри, в помещении. Шероховатая, рваная. Люди то и дело ушибались плечами — без всякой на то причины. Тьма окутала сдвинутые вместе кубики домов, заполнила пустоты и впадины, слившиеся с горами, что обычно находились слева, изничтожила всю перспективу и чувство направления; даже источники звуков утратили определенность. Лишь несколько отверстий зияли во тьме, некоторые — размытыми скоплениями, как Млечный Путь. Земля стала небом.

Любопытно, что бармен с его скользящим, влажно-ореховым взглядом взмок насквозь ниже линии волос: лоб переливался и поблескивал хрусталиками пота, пока тот не утерся. А ведь здесь, на экваторе, на самом деле не жарко. Климат-то мягкий. Кроме того, из этого парня слова не вытянешь, даже gracias не скажет. На нулевой широте утвердилась всеохватывающая, недвижная тишина. Поры и пульс ширились и нарастали, убывали и сокращались. Почти все легли спать, мучаясь зудом.

В баре Гэрри Атлас расплескал содержимое стакана на чьи-то ботинки из крокодиловой кожи. Да это ж южноамериканский гонщик, Рикардо Монсан!

— А ведь я вас знаю. — Гэрри засунул в зубы сигарету. — Иисусе, вы присаживайтесь! Надо же, как оно бывает. Эй, Хэммерсли! — окликнул он. — Иди-ка сюда. Познакомься с великим Рикардо Монсаном.

Монсан щеголял в традиционном тонком облегающем комбинезоне (огнеупорном), излюбленной одежде международных звезд. На груди его с одной стороны красовалась вышивка: «ФАЙРСТОУН». Сам — лысоватый, фигура на грушу смахивает.

— Иисусе, это ж надо…

Монсан протестующее поднял руку.

— Прошу прощения: дело в том, что моего отца и брата зовут Хесус. Отец живет в Буэнос-Айресе.

Ага, стало быть, звезда по-английски разговаривает!

Монсан кивнул бармену.

— Кстати, вот этого моего хорошего друга тоже зовут Хесус.

Гэрри подмигнул Фрэнку Хэммерсли.

— Да ладно, ладно!

— Помнится, Джек Брэбэм[84] всыпал вам по первое число… минутку, это когда ж было-то? — встрял Хэммерсли. — Ах, ну да! Гран-при США. Как вам это понравилось?

— Этот южноафриканец…

— Брэбэм — австралиец! Он — чемпион мира!

Осушив стакан, Монсан отставил его на стойку.

— Это всем и каждому известно, — настаивал Хэммерсли (аж вены вздулись на шее). — Вы давно ездите-то?

Монсан всем своим видом демонстрировал невозмутимое спокойствие и компетентность, типичные для гонщиков: сперва скользнул взглядом по прочим любителям бурбона, а затем снизу вверх по стене, где углядел вертикальную трещину в форме крокодила.

Но загорелая рука, лежащая подле стакана, заметно дрожала.

Приходится держаться; а что делать?

Гэрри почесал шею — в той самой точке, что обычно бывала зарезервирована для проблем.

— Вы сюда на гонки приехали, или как?

Монсан заморгал.

— Или по пути задержались? Или отдохнуть ненадолго вырвались?

Южноамериканец указал на опустевшие стаканы. Это сколько-то расположило к нему собеседников, хотя понять не помогло.

— Ладненько, лохом побуду я, — отозвался Хэммерсли, изящно меняя тему. — Еще пива, пожалуйста.

— Слушай, — Гэрри, воспользовавшись возможностью, обернулся к нему, — я как раз собирался спросить: а чем ты на жизнь зарабатываешь?

Хэммерсли извлек из бумажника визитку размером со спичечный коробок:

— Да это по большей части пиар, — объяснил Хэммерсли. — Живу на гребаных чемоданах. Путешествую по свету.

Гэрри кивнул. Он уже сложил в уме два и два.

— Стремительно развивающиеся регионы. Демографический взрыв, увеличение времени. Мяч — у наших ног, главное — понять это. Мы продаем тонны и тонны чертовых теннисных ракеток и суспензориев. Только что выпустили защитный шлем нового типа. Я бы рассказал Монсану, да только парень, похоже, не вспомнит, какой сегодня день. — Хэммерсли рассмеялся. — Налился по самые жабры, ты только глянь.

Монсан удерживал в руках заказанные напитки, но при этом атлетического вида латиноамериканец крепко сжимал его локоть. Монсан высвободился, когда тот с помощью влажного носового платка изобразил эффектный выпад тореадора.

— Это мой старый друг, — объяснил Монсан. — Синоптики предсказывают: оно неизбежно. Прогноз подтвержден. Да будет так.

Гэрри оглянулся на Хэммерсли.

— Вон те, в углу, — все они матадоры. Некоторые здорово сдали. Утратили былую форму. Они, как и я, уже немолоды. Вон и бармен тоже. Вы о великом Порфино Пасе слыхали?

Нет, о великом Порфино Пасе они в жизни не слышали.

— Нервы у него совсем разболтались — ни к черту не годятся. Последняя коррида прошла хуже некуда. — Монсан пронзительно, пьяно рассмеялся. — Для всех нас сезон выдался непростой. И легче не становится. Ну вот мы и стоим прямо у него на пути. Самая легкая вибрация меня в ужас вгоняет — с самого детства. Но ожидание придаст мне сил. Мы — группа. Тринадцать человек. Это испытание. Подобная подготовка необходима для грядущего сезона.

Должно быть, в лице Гэрри отразилось недоумение.

— А, так вы до сих пор землетрясения на себе не испытывали? А я-то подумал, что и вы за тем же самым приехали.

— Иисусе! — выдохнул Гэрри.

Было уже поздно.

Присмотревшись к гладкому лицу Монсана повнимательнее, собеседник поневоле замечал, что нос гонщика повлажнел от пота, а темные клочья волос, торчащие из ушей, увядают и поникают, точно мятлики в пампасах. Верхняя губа легонько подрагивала; движением языка дрожь эту удавалось унять, но она тут же начиналась снова.

— И вы, значит, здесь только ради землетрясения?

— Шокотерапия такая, — подтвердил Монсан.

— Вы с ума сошли!

— А вы кто, собственно, такой? Чего вы испытали-то? Ровным счетом ничего! Ясно? Ни-че-го! Можете считать, что вам повезло. Que suerte?[85] Страдаешь через природу и боль. Становишься сильнее.

— У нас бывают лесные пожары, — попытался втолковать Хэммерсли.

— Живите опасно! Вырывайтесь за пределы! — Монсан топнул привыкшей к тормозу ногой по половице. — Мы находимся аккурат над сейсмическим поясом. Он прямо под нашими ногами проходит. Земля как разверзнется! Просто стоять здесь — и то почти невыносимо. Кто провалится в бездну?

— Только не я, — пробормотал Гэрри, нахмурившись.

До поры до времени вулканы были напрочь позабыты. Пусть себе извергаются в другой раз как-нибудь, на следующий год. Благодарение Господу, есть одна статуя, стратегически расположенная близ Кито. — Пресвятая Дева Кинчская, заступница, ограждающая от землетрясений.

Хэммерсли рыгнул.

— А вот на Австралию всем плевать.

Пошатываясь, с налитой кровью физиономией, Гэрри пялился на Монсана.

Ну да, фобий на свете существует великое множество: акро-, клаустро-, агора- и зоо-. Между прочим, некоторые боятся полуночи и узоров на персидских коврах. В лифтах международных отелей нет кнопки «13».

— Пошли отсюда, — позвал Хэммерсли. — Они ж психи. Вот вы — верите в Санта-Клауса? В том-то и беда этих маленьких стран.

Но Гэрри побрел в угол. Он в жизни не встречал тореадоров, а тут их собралось с дюжину по меньшей мере, все — в плохо подогнанных костюмах; и еще один, в стельку пьяный, валялся на полу.

В номере 217 изысканно украшенная деревянная кровать со скрипом ходила ходуном — волею противоборствующей плоти. Уж таковы эти живописные гостиницы, построенные на рубеже веков: перевязка каменной кладки — в лучших монастырских традициях, зато шпунтовые соединения пола истерлись и растрескались. Тоненькая струйка пыли, точно подрагивающая струна, точно песок в песочных часах, сыпалась на Шейлину подушку. Шейла замерла, чутко вслушиваясь — почти в точности дублируя Луизу, хотя она-то, Шейла, лежала неподвижно — ноги, рот, глаза распахнуты, во рту пересохло, дрейфует, погруженная в грезы, а Луиза выкручивалась, отбивалась, ночная рубашка задралась выше талии… она попыталась было оттолкнуть руки Хофманна. Но он — сильный; всегда таким был. И она принадлежит ему. Свет оставлен включенным, как если бы ее насиловали на глазах у толпы. И она, и Шейла закусили нижнюю губу — в силу разных причин. Луиза с натугой отвернулась; Шейла задрожала всем телом. «Ну, давай же!» Это Хофманн приказал. Шейла, этажом ниже, готова была поручиться, что слышит невнятный шепот. Мужняя рука стиснула ее грудь — и он рывком вошел внутрь; и то и другое словно жило своей жизнью. Луиза расплакалась.