Мюррей Бейл - Ностальгия

• Название: Ностальгия
• Автор: Мюррей Бейл
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-40403-2

Если трое в лодке (не считая собаки) путешествовали по Темзе и узнали много нового о своей родной Англии (см. Джером К. Джерома). то спустя столетие тринадцать австралийских туристов отправляются в путешествие вокруг света и тоже узнают немало поле того о жизни народов мира (см. М. Бейла). Но главное знание, которое жизнерадостная чертова дюжина выносит из поездки, — это то, что мир, по которому они путешествуют, всего лишь большой музей и его главные экспонаты — люди.

---

Накатило отрадное чувство свободы: огромный город преподносил себя, словно на блюдечке. Он здесь, он ждет. Можно пойти куда вздумается, куда потянет. Пока весь Лондон вкалывает не покладая рук, они вольны стоять и смотреть: что за роскошное ощущение! В холле между тем собралась стайка японцев: их главный поднимал над головой металлический флажок. Дуг, собравшийся в Австралия-хаус,[19] подтолкнул жену локтем. Ну, япошки ж косоглазые; как тут не посмеяться! Гид между тем закрепил на лацкане крохотный телевизор: если кто отобьется от группы, он краем глаза сразу заметит.

Стоило туристам переступить порог гостиницы — и эффект пунктира, как бы «размывающий» Лондон, многократно усилился. Они тут же затерялись среди колонок и серого шрифта бесконечной газеты вперемешку с полузабытыми фотографиями (Пикадилли-серкус!). Нога то и дело оскальзывалась в сточную канаву, и угол зрения сдвигался; как и в случае с газетой, они предвкушающе заглядывали вперед, одновременно «читая» то, что прямо перед глазами. Рекламу они по большей части пропускали. Они оказывались перед массивными фасадами достопримечательностей, что обычно красуются на первой странице, давая пищу передовицам и броским заголовкам: дома номер 10 и 11, прежнее помещение Министерства иностранных дел, палата общин, замызганный Букингемский дворец («мозоль на глазу», как выразился Борелли)…

А дальше красовались бронзовые врата города, старая шляпа-котелок и скромная сдержанность ожидающих шоферов (заседания правления имеют место у самого тротуара), что наводят на мысль о мнимо спокойном море, и сопутствующих ежедневных приливо-отливных колебаниях биржевых котировок, и крупных сделках (своего рода буйки), объявляемых через стол. Раздел «Театр»: лингвистические софиты, приговоры критиков! А иные, углубляясь все дальше, забредали в новые области и отмечали, как резко меняются планировка и язык. Гарнитуру переключили на гротесковый шрифт жирного начертания; мелкие торговцы заговорили с акцентом кокни. Страницы порою нумеровались мелом. Туристы вступили в раздел «Объявления»; мелкие шрифты впаривали бандажи и чулки, форменную одежду, разобранные кресла, сцепленные вешалки, потерявшие товарный вид одеяла: здесь полагалось читать между строк. Секс-шопы: заказ товаров только по почте. Шуршали листья, точно разрозненные страницы. «Уголок ораторов», Гайд-парк. Из Скотленд-Ярда на полном ходу вылетел «вулзли». Ух ты, класс! Вышло солнышко. Кэддоки остановились, сверились с путеводителем: «Лондон от А до Z» — чем не справочник корректора? Разумеется, кое-кто купился на розничные объявления: здесь была «Обувь», «Акуаскьютум»[20] (курсивом) — плащи-дождевики и ботинки с эластичными вставками, а вот, глядите, «Либертиз», и «Симпсонз» с Пикадилли; Саша указала на «Селфриджез» и потащила за собою Вайолет. Остальные просто побрели дальше куда глаза глядят, точно заблудшие овцы, останавливаясь где попало. Усталость постепенно брала свое, глаза закрывались сами собой. Серая слякоть под ногами казалась переработанной массой из газетной бумаги и слов, отвергнутых фраз, нюансов истории и мнений. Различия размывались и блекли. Лондон — родина точки с запятой; великое хранилище фактов. Каткарты отыскали-таки Австралия-хаус; там стало полегче. Можно посидеть под люстрами и «Брэнгвинами»,[21] полистать свои, австралийские газеты среди родных звуков и смуглых лиц соотечественников.

В тот день в Сент-Джеймсе были побиты несколько мировых рекордов. Хофманны приехали рано — и заняли места, по всей видимости, зарезервированные для арабов. Разумеется, никто им ни слова не сказал, но смышленый аукционист в морковного цвета ботинках и при итонском галстуке явственно воспринимал периодические кивки Хофманна с надменным пренебрежением. Очень скоро пару окружили безмолвные арабы, с ног до головы в белом, и Луиза вновь надела солнцезащитные очки. Благоухающий мускусом ловелас, усевшийся рядом с нею, периодически ронял одну из сандалий и, наклоняясь вперед, поглядывал искоса на соседку, то задевая ее лодыжку, то коленку, так что мысли ее устремлялись в туманные дали: мысли стройной одалиски? Хофманн между тем оглядывался по сторонам, рассматривая висящие одно над другим полотна — некоторые едва не выпадали из своих рам, — а параллельные солнечные лучи одевали великосветского оболтуса на кафедре ореолом, столь любезным сердцу голландских мастеров.

Первым с молотка пошло одно из ранних изображений рога изобилия, холст, масло, примерно три ярда в длину; картина настолько потемнела — лак ли тому причиной или недосмотр, — что казалась почти монохромной. Торг вели неспешно. Аукционист бормотал привычные банальности: «Да право, одна только позолоченная рама столько стоит…» Рекорд был побит — по мере того, как сосед Луизы лениво поднимал палец; но он слишком замешкался, засмотревшись на даму, и картина досталась бангладешскому бизнесмену из первого ряда.

Хофманн положил глаз на главное из абстрактных полотен, длинное, горизонтальное, сплошные прямые линии; Америка, ок. 1964 года. В нем тоже было добрых три ярда в длину, а в высоту — едва ли восемнадцать дюймов наберется. И эта картина была почти монохромна: грубое полотно исчертили упорядоченные серые штрихи. Они словно расплывались, утрачивали четкость очертаний, точно фраза или движение на лондонских улицах, шум которого смутно доносился снаружи.

Хофманн задался целью заполучить этот лот; вот он вступил в торг — выражение лица у него сделалось точь-в-точь как у капризного мальчишки. Луиза наблюдала. Он хмурился — и кивал: коротко, упрямо. Над его верхней губой выступили прозрачные шарики испарины. Когда пять цифр побили мировой рекорд, установленный схожим полотном, он словно бы дрогнул. Отвел взгляд от кафедры, опустил вниз, посмотрел направо. Надо думать, обиделся. Луиза оглянулась: ее сосед вновь поднял искрящийся кольцами палец. Она коснулась его ногой, удержала — и жарко вспыхнула. Это еще что такое? Араб широко усмехнулся. Луиза отодвинула ногу.

Повисла напряженная тишина. А они — они оказались в ее эпицентре.

— Солнце, — жарко шептал Кен, — картина наша. Я ее отыграл. Ну разве не прелесть? Это для тебя. Я ее купил только ради тебя.

Дилер с безупречно зачесанными волосами развернулся к ним.

— Прошу прошения, но мы тут вообще-то делом заняты. По крайней мере, кое-кто пытается работать. — И тут же, заметив араба, внезапно просиял улыбкой. — Прошу прощения…

Уже выйдя из здания и оказавшись на тротуаре, Хофманн то и дело похлопывал затянутыми в перчатку руками и качал головой, глядя на неудобочитаемую медную табличку с названием внушительного здания аукциона. Он уже представлял про себя, как новообретенный шедевр впишется в его коллекцию. Луиза погрузилась в молчание. Хофманн закивал — словно бы самому себе:

— Превосходно. Просто превосходно. А я вам скажу, лучшей картины нет во всей Австралии. Ничего подобного в стране не найдется. Эй, послушай, пойдем со мной!

Он завладел рукой жены.

Даже на Олд-Бонд-стрит они выделялись на общем фоне — что за великолепная пара! Оба — нарядные, элегантные, лучатся здоровьем, наслаждаются заслуженным отпуском. Оба — в шерстяных, наглухо застегнутых пальто.

И хотя в еще одной сумочке «Картье» Луиза вовсе не нуждалась, он решительно вошел в магазин и купил-таки ей новую — из серой змеиной кожи. Нечто совершенно особенное. Если посмотреть под определенным углом при дневном свете, то обнаруживалось, что мозаика чешуек повторяет — совершенно случайно, разумеется, — узор десятифунтовой банкноты. Вроде фотографии — неважного качества, но вполне отчетливой. Покойный Чарльз Дарвин, многозначительно откашлялся управляющий, несомненно, остался бы весьма доволен. Необычная штучка, да? Ну и цена соответствующая. Музей естественной истории проявлял интерес…

Хофманн попросил пересыпать содержимое старой Луизиной сумочки в новую, а Луизе предложил вернуться в отель и пропустить по рюмочке.

— Ты как, не против? Точно не возражаешь?

Луиза отвернулась.

— А вообще чего бы тебе хотелось?

Она застыла на месте, размышляя про себя. И — сама неопределенность, под стать контурам Лондона, — побрела за мужем.

Шейла Стэндиш отправилась в Уимблдон — первая добралась до спортивных страниц — и уже возвращалась назад: черный кеб ножом рассекал улицы. В Уимблдоне жила ее тетушка; всякий раз, бывая в Лондоне, Шейла первым делом заезжала туда. Сколько же финалов на центральном корте посмотрели они вместе? На протяжении шестидесятых самые долгие охи-вздохи и самые пронзительные женские взвизги, сопровождающие трансляции теннисных турниров, доносились от этих двух болельщиц, восседавших на лучших местах. А одиночные мужские первенства! — сколько сил они выпивали, зато обсуждались — взахлеб! У тетушки были тощие ноги и загорелая шея. За последнее время она как-то разом постарела, и два сезона подряд Шейла пропускала Уимблдон, хотя всегда предвкушала встречу с тетей. На сей раз, когда водитель уже отыскал нужную улицу, Шейла внезапно велела ему ехать дальше, к «Уимблдону» — к кортам за углом.