Жорж Сименон - Когда я был старым

• Название: Когда я был старым
• Автор: Жорж Сименон
• Издательство: Известия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1973

Опубликовано в журнале "Иностранная литература" № 5, 1973

Из рубрики "Авторы этого номера"

Произведения Ж.Сименона неоднократно переводились на русский язык. Сборники его повестей и рассказов вышли в 1960 и 1966 гг. «Иностранная литература» напечатала повести «Бедняков не убивают» (№ 8, 1964), «Поезд из Венеции» (№ 8, 1967), роман «Тюрьма» (№ 8, 1968). В русском переводе вышли также романы «Револьвер Мегрэ», «Братья Рико» и др.

Мы публикуем отрывки из его книги дневниковых записей «Когда я был старым» («Quand j'etais vieux»), вышедшей в 1970 г.

---

Сегодня утром радио объявило о серьезных волнениях в Конго. Черные обезоруживают и арестовывают белых офицеров. Бельгийцы бегут оттуда...

События на Кубе, в Италии, в других местах... Не говоря уж об Алжире...

Забыл сказать выше, что мои статьи 1932 года заканчивались словами: «Африка взывает к вам. Она говорит: «Убирайтесь отсюда!..»

Четверг, 14 июля 1960 г., десять часов вечера

Мне претит насилие в любой форме, претит грубая сила. Хочется выразить свое возмущение. И я возмущаюсь. Вчера я видел на экране молодых двадцатилетних бельгийцев, которые пели, поднимаясь в самолет, улетавший в Конго. Они были горды тем, что им дали оружие. Горды тем, что ехали сражаться. Но я знаю, что на самом деле это вовсе не солдаты, а мальчишки, которые шумят, чтобы заглушить страх...

Порой я дохожу до того, что спрашиваю себя, не из трусости ли я осуждаю в глубине души всякое проявление силы, и мне бывает трудно откровенно разговаривать с сыновьями на этот счет.

В результате у меня растут молодые анархисты. Джонни уже ненавидит военную форму, войну. Прав я? Или неправ?.. Уж очень хочется верить тому, что соответствует твоему темпераменту и образу мыслей.

Среда, 20 июля, после полудня

Есть произведения, которые могут быть написаны только человеком молодым. Я было думал, не потому ли, что они требуют большей затраты энергии — творческой энергии? Но потом пришел к выводу: это потому, что они нечто утверждают. С годами перестают утверждать. Начинаются вопросы. И что же, произведения становятся от этого хуже? Нет, они становятся другими.

Не оттого ли я так думаю, что достиг возраста, когда другие перестают писать романы? Быть может, мы склонны верить — притом совершенно искренне — тому, что нас утешает?

Тому, кто когда-нибудь прочтет эти строки, что кажется мне все менее и менее вероятным, — возможно, дети прочтут, скорей всего Джонни, которого сейчас очень занимает то, что я пишу и что я думаю, но у которого, наверно, это пройдет, — так вот, тому, кто прочтет эти строки, может показаться странным, что сейчас меня занимают вещи, столь далекие от происходящих вокруг событий.

Бельгийское Конго... Куба... Алжир. Повсюду постепенное пробуждение сознания у студентов (я в восторге от этого), надвигающаяся угроза войны... Разразись война завтра — что не исключено, — и найдутся люди, которые скажут:

«В то время как готовился катаклизм, кое-кто занимался размышлениями о том...»

Да, признаюсь, размышлениями о мелочах более или менее личного характера.

Но я не одинок. Такие люди всегда были.

История творится каждый день, и важность тех или иных событий становится нам очевидна лишь позже.

22 июля 1960 г.

В свое время я провел немало вечеров в танцевальных залах и кабачках близ площади Вогезов. Это было мое первое соприкосновение с миром, отличным от того, что окружало меня в Льеже. В ту пору я по сути не знал ни деревни, ни моря. Знакомство с деревней сводилось для меня к поездкам в Амбур. Мы ездили туда в течение трех или четырех лет на несколько недель, да и то на трамвае — недаром теперь он стал пригородом. А море — я видел его всего два раза с бельгийских берегов. Словом, я был настоящим городским ребенком, привыкшим к мостовым, к тесно стоящим домам, к садикам, огороженным высокими стенами.

Только году в 24-м, по-моему, я поехал в Бенувиль, потом в Этрета и пробыл там месяца три или четыре. В 1925 году я познал жизнь моря, рыб, крабов, водорослей, и, помнится, от всего этого у меня голова пошла кругом и мне стало страшно. Это подействовало на меня опьяняюще — как крепкое вино. Главное, я обнаружил тогда, что в море идет непрекращающаяся борьба за существование и рыбы все время то защищаются, то нападают, проявляя неистребимую врожденную жестокость.

На следующий год мне захотелось познать Францию, но не из окна железнодорожного вагона. Мне захотелось — как я это делал впоследствии всегда и во всем — увидеть, так сказать, оборотную сторону медали. Поэтому отнюдь не из спортивных соображений (а в ту пору такого рода путешествия совершали только спортсмены) я решил пересечь Францию по рекам и каналам с севера на юг и с востока на запад...

Городок, деревня, увиденные с реки или с канала, выглядят иначе, чем с железной дороги. Тут открывается их подлинное лицо — лицо более древнее.

Я вернулся в Париж и вплоть до начала войны почти все время путешествовал. Зимой — в Норвегию и Лапландию, потом большое путешествие по Европе, по Африке — с востока на запад, что в ту пору было весьма сложно и трудно, поездка в Соединенные Штаты, Панаму, Эквадор, на Таити, в Новую Зеландию, Австралию, Индию и так далее. А потом еще в Россию, Турцию, Египет...

Теперь скажу то, что с самого начала мне хотелось сказать. Я вовсе не гнался за экзотикой. Ее почти нет в моих романах.

Я считаю, что где бы ты ни жил, дерево всегда есть дерево, называется ли оно багульник, фламбойян или дуб.

Экзотика существует лишь для проезжих. А я терпеть не могу туризм.

Я не искал чего-то нового и нового. Наоборот. Я всюду искал в людях общее, вечное — константы, как сказал бы ученый.

Прежде всего мне хотелось посмотреть издали, с иной точки зрения, на тот мирок, где я жил, получить возможность для сравнения, для оценки на расстоянии.

Путешествовал я за свой счет. Но поскольку я знал директоров многих газет и журналов — Пруво (который был тогда директором «Пари-суар»), Флорана Фельса («Вуаля»), Бейльби («Энтрансижан», потом «Жур»), — я перед отъездом предлагал им за весьма скромную плату написать серию из шести-восьми или двенадцати статей, что, естественно, помогало мне справиться с расходами.

Когда на прошлой неделе Конго стало гвоздем событий (ну и стиль?!) — да оно и до сих пор не сходит с повестки дня, — мне захотелось перечитать статьи, написанные в 1933 или 1934 годах, чего до сих пор со мной никогда не случалось. К своему изумлению, я прежде всего обнаружил, что писал тогда гораздо искуснее и мой стиль был более блестящим, чем сейчас; обнаружив это, я страшно обрадовался, так как на протяжении многих лет главной моей заботой было всемерно упростить стиль, сделать его более скромным, возможно более нейтральным, с тем чтобы он лучше передавал мысли моих героев.

Однако больше всего меня поразило то, что эти статьи, написанные наспех, без особых философских или политических обобщений, предвосхитили то, что произошло потом в Африке.

В воскресенье мы с моим издателем Нильсеном прикидывали, не стоит ли опубликовать эти статьи, ибо они несомненно помогут людям лучше уяснить себе сегодняшнюю ситуацию в Африке; Свен Нильсен решил публиковать. Я в конечном счете сказал «нет!».

Я романист и хочу остаться только романистом. А главное, я вовсе не хочу, чтобы придавалось какое-то значение тому, что лежит у меня в ящиках.

Суббота, 23 июля

Я всегда думал о том, что в школах надо ввести преподавание «демистификации», или «демифизации», и учить распознавать признанные лжеценности, «очевидные» лжеправды и так далее — словом, помогать бедному человеку разбираться в окружающей его груде общепринятых условностей.

Воскресенье, 31 июля

Не успели мы приехать в Лидо, как там появилось четыре журналиста.

Первый — бравый хроникер в сопровождении фотографа, пишущий обо всем (отели, вокзалы, аэродромы, полицейские участки, клиники, больницы).

Два-три банальнейших вопроса. Значит, Мегрэ отдыхает. С вами ребенок? Двое? Как их зовут? Возраст? А остальных? Как их зовут? Возраст? Благодарю вас.

Конечно же, он перепутает все имена и возрасты. Для него это не имеет никакого значения. Репортаж будет называться: «Мегрэ в Венеции».

— Вы сейчас что-нибудь пишете?

— Нет.

— Вы собираетесь писать роман о Венеции?

— Нет.

Это их шокирует — во всех странах, во всех городах. Тогда, чтобы никого не обижать, я поясняю, что могу писать лишь о тех местах, где я подолгу жил. Где я жил по нескольку лет, а не как турист, — и это правда.

Поскольку в этот момент в комнату входит моя дочь, репортер просит ее сняться со мной, а фотограф просит, чтобы она меня обняла. Очень естественно!

Второй журналист. Из крупной миланской газеты. Лет пятидесяти — шестидесяти. Человек в высшей степени светский. Попросил встретиться со мной вечером. В назначенный час явился, достал из кармана лист бумаги с уже заготовленными вопросами и пробелами, оставленными для ответов, — совсем как анкета, которую газеты рассылают в период летних отпусков.

Это не простой репортер. Он лукаво поглядывает на меня.

— Вы уже купались?

— Да.

— И сколько времени провели в море?

— Полчаса.

— Вы всегда купаетесь по полчаса?

Ну что ответить? Я отвечаю «да» — и он с серьезным видом записывает: «да».

Потом некоторое время молчит и наконец спрашивает с еще более хитрым видом: