Яков Гордин - Три войны Бенито Хуареса

• Название: Три войны Бенито Хуареса
• Автор: Яков Гордин
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1984

Перу Якова Гордина принадлежат повести о Северной войне — «Пусть каждый исполнит свой долг», о декабристах — «После восстания», о гибели Пушкина, о Толстом, о первом русском историке Татищеве. Ленинградскими театрами поставлено несколько пьес писателя на исторические темы.

Новая повесть Я. Гордина «Три войны Бенито Хуареса» рассказывает о судьбе национального героя Мексики, возглавившего в середине XIX века борьбу патриотов с реакционными и своекорыстными генералами и церковниками, а затем и с французскими интервентами.

Экономические кризисы, контрреволюционные мятежи, угроза иностранного вторжения, слабость и отступничество вчерашних союзников — ничто не могло сломить волю Хуареса, индейца из горного селения, ставшего вождем мексиканского народа, мудрым и дальновидным политиком.

---

Генерал Анастасио Парроди, красивый креол, родившийся на Кубе, смотрел на присутствующих с любовной гордостью — он был инициатором Лиги защиты конституции, в его руках была армия, которая — он не сомневался в этом — подавит мятеж Сулоаги в ближайшем будущем и восстановит законную власть. А имя генерала Парроди останется в истории Мексики как имя спасителя свободы и демократии. Президент и министры были его подопечными.

— Радостно думать, что все это — пролог к той великой работе, которая нам предстоит после победы, — сказал Мануэль Руис, министр юстиции.

Окампо засмеялся.

— Прологи — специальность либералов. У нас талант на прологи. Сам труд, как правило, остается несделанным, но прологи — божественны!

Ромеро, секретарь президента, записал эти слова. Прието — запомнил, чтобы внести потом в свои мемуары.

Все посмотрели на Хуареса — пора было начинать. Что-то новое чудилось им в доне Бенито. Они не понимали — что. Только Ромеро приблизительно догадывался…

Хуарес встал, задумчивый, с отсутствующим взглядом, — в прежние времена он не бывал таким на людях.

— Десять лет назад, далеко отсюда, в Оахаке, я произносил речь, вступая на пост губернатора… Я хорошо помню эту речь. Тогда я был уверен, что наша главная задача — успокоить страну, остановить эту скачку, сохранить то лучшее, что еще осталось… Теперь, через десять лет, я уверен в ином — все надо изменить. Плачевная судьба сеньора Комонфорта свидетельствует, что стремление к неподвижности, к равновесию, остановке ныне — преступно и гибельно. В одном я согласен с ним — конституция нуждается в усовершенствовании. Но совсем не в таком, о котором мечтал дон Игнасио…

Он сосредоточенно прошелся взад и вперед вдоль стола, за которым сидели министры. Еще и еще… Они молча следили за ним.

— Это не должно быть прологом, — сказал он. — Пятьдесят лет — достаточный срок, чтобы найти верный путь или же отказаться от попыток изменить судьбу Мексики. Кризис достиг своей высшей точки. Теперь либо начнется выздоровление, либо — дорога вниз, к смерти либеральных идей, к последнему закату революции.

Он прохаживался, глядя перед собой, и головы поворачивались за ним.

— Мы больше не имеем права экспериментировать. Довольно… Люди, расплачивающиеся бедствиями за наши робкие попытки, не получают взамен ничего. Мы должны действовать решительно, но взвешивая каждый шаг. Я верю в здоровье нации. Я верю в здравый смысл вождей нашей партии. То, что к власти, несмотря на крушение законности в республике, был призван конституционный кандидат, — знак победы дисциплины над личными пристрастиями. Я сознаю, что не самый достойный из тех, кто мог бы занять этот пост. И потому мое вступление в должность — начало новой эры. Прошу всех вдуматься в это обстоятельство: восемь губернаторов, восемь известных и популярных деятелей добровольно предлагают высший пост в республике человеку, не располагающему ни воинскими силами, ни громким именем. Предлагают только потому, что это — законно. Значит, пришло новое время… Значит, страна готова к обновлению. И теперь только от нас зависит, пойдет ли Мексика по пути, завещанному теми революционерами-реформаторами, чьи жизни требуют от нас твердости и ответственности… Я призываю вас, сеньоры, довести до конца революцию Аютлы.

Он подошел к своему месту и сел.

Прието повернулся к дону Мельчору.

— Что с ним? — чуть слышно спросил он.

— Ничего особенного, — так же тихо ответил Окампо. — Кажется, он на наших глазах становится великим человеком…

И Прието понимающе кивнул, рассматривая Хуареса.

«Я понял, — подумал Ромеро, — я понял, что изменилось в нем. Он стал печален. Пройдет ли это?»

— Я прошу прощения, сеньоры, что отнял у вас время этими рассуждениями. Теперь приступим к делам.

— Англия и Франция признали правительство генерала Сулоаги, — сказал Окампо. — Нам нужна победа, военная победа хотя бы в небольшом сражении, чтобы мои дипломатические агенты могли вести агитацию…

— Победа будет, — сказал Парроди. — Сейчас я изложу вам, сеньоры, план кампании, результатом которой будет несомненный и окончательный разгром мятежников.

Он встал. Он стоял боком к Ромеро, и тот видел профиль генерала на фоне яркого окна. Прямой нос и выступающий подбородок Парроди, его плотная, вздыбленная надо лбом грива были великолепны. Ромеро вспомнил полковника Сарагосу, улыбку и очки, шутки под огнем, когда град штукатурки, изразцов и колотого кирпича сыпался им на головы — Мирамон орудийным огнем выбивал их из всех укреплений, в которых они пытались задержаться… Как жаль, что Сарагоса не остался в Гуанахуато. Он отправился дальше на север, к своему генералу Видаурри.

ПО РАВНИНЕ ХОРОШО СКАКАТЬ ГАЛОПОМ

В ночь с 12 на 13 февраля 1858 года правительство президента Хуареса покидало Гуанахуато. Там становилось опасно.

Сотни писем, разосланных с нарочными, переодетыми погонщиками мулов, бродягами, странствующими торговцами, сотни писем, написанных министрами и президентом видным либералам во все концы страны, должны были принести результаты. Но пока положение было весьма неопределенным…

Президент, министры и секретари садились в кареты с опущенными черными занавесками. Они защищали от едкой дорожной пыли, да и не всем надо было видеть, кто идет с такой небольшой охраной… Кругом стояли служители с горящими факелами.

— Больше всего это похоже на погребальную процессию, — сказал Окампо.

— Посмотрите на людей, — ответил Прието, — у них и вид такой, будто они пришли хоронить свободу.

Кареты двинулись по дороге в Гвадалахару…

12 февраля бригада Мирамона заняла Керетаро, расположенный в трехдневном переходе от Гуанахуато.

Парроди на несколько переходов северней доукомплектовывал свои части. Доведя их численность до семи тысяч трехсот штыков и сабель при тридцати орудиях, он начал маневренную игру, прикрывая от противника Гуанахуато и в то же время уводя его на север — дальше от столицы…

Ранним утром 10 марта 1858 года с колокольни старого монастыря города Саламанка генерал Парроди видел — внизу под ногами — уютную площадь, окруженную галереями, а далеко впереди — обширную равнину, большей частью возделанную, окаймленную причудливыми скалами, следами древних извержений.

Парроди видел свои батальоны, стоящие тылом к городским предместьям, а дальше — подходили и строились в боевые порядки войска консерваторов. Опытным глазом Парроди заметил странную неравномерность, с которой распределялась по фронту артиллерия. За правым флангом колыхалась темная масса. В подзорную трубу Парроди видел зловещие штрихи индейских пик — кавалерия Томаса Мехиа… Генерал поморщился и скосил глаз на стоящего рядом полковника Кальдерона. У Кальдерона через всю щеку шел страшный рваный рубец — след давнего удара пикой.

— На этой местности главная надежда на вас, — сказал Парроди.

Немолодой грузный Кальдерон мрачно кивнул. Оба они знали, сколько ошибок было уже допущено — потеря Силао, где остался склад боеприпасов, которых сейчас так не хватало, то, что дали Осольо, Мирамону и Мехиа объединить силы и получить подкрепление из столицы вместо того, чтобы разбить их поодиночке. Оба знали, насколько солдаты противника дисциплинированнее и лучше обучены, чем их наспех доукомплектованные батальоны и эскадроны.

Только теперь, глядя с колокольни старого монастыря на равнину, по которой двигались войска, Парроди понял, что от сегодняшнего боя зависит судьба Лиги, надежда на быстрое подавление мятежа и, быть может, судьба всего конституционного дела. Он понял, какая ответственность лежит на нем, и ужаснулся. Ему было бы легче, если бы докладывать о победе или поражении надо было кому-нибудь, кому угодно, а не маленькому, изящному невозмутимому человеку в черном сюртуке, от которого исходила ровная и благожелательная уверенность, которого Парроди полюбил за те несколько дней, что они были в Гуанахуато, и который для него, генерала Парроди, воплощал теперь всю не совсем понятную генералу опасную прелесть реформ, революции, демократии…

Генерал и полковник спустились с колокольни и поскакали к позициям…

После четырехчасовой артиллерийской дуэли орудия либералов замолчали. Заряды подходили к концу, а кроме того, куда более опытные артиллеристы Осольо, пользуясь тем, что их орудия не были рассредоточены по всему фронту, а располагались сильными батареями, концентрировали огонь на уязвимых участках боевых порядков противника.

Среди новобранцев Парроди началась паника, которую с трудом удалось подавить.

Генерал Мирамон, командовавший центром консерваторов, сидел на барабане, наблюдая за тем, как суетятся офицеры вдоль фронта пехоты либералов. Он блаженно вытянул ноги. «Еще час нашего огня, и они побегут». И тут он увидел, как на левый фланг, туда, где стояли батальоны генерала Кановы, несутся широкой рысью, неровными прямоугольниками выходя один за другим из-за спин пехоты, эскадроны противника. Равнина имела небольшой уклон к позициям Кановы, и эскадроны, ломая строй и переходя в галоп, все набирали скорость атаки.