Яков Гордин - Три войны Бенито Хуареса

• Название: Три войны Бенито Хуареса
• Автор: Яков Гордин
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1984

Перу Якова Гордина принадлежат повести о Северной войне — «Пусть каждый исполнит свой долг», о декабристах — «После восстания», о гибели Пушкина, о Толстом, о первом русском историке Татищеве. Ленинградскими театрами поставлено несколько пьес писателя на исторические темы.

Новая повесть Я. Гордина «Три войны Бенито Хуареса» рассказывает о судьбе национального героя Мексики, возглавившего в середине XIX века борьбу патриотов с реакционными и своекорыстными генералами и церковниками, а затем и с французскими интервентами.

Экономические кризисы, контрреволюционные мятежи, угроза иностранного вторжения, слабость и отступничество вчерашних союзников — ничто не могло сломить волю Хуареса, индейца из горного селения, ставшего вождем мексиканского народа, мудрым и дальновидным политиком.

---

Бенавидес сидел, не открывая глаз. Он протянул руку и нащупал на спинке стула пояс с кобурой. «Они забыли взять пистолет. Они торопятся. У них есть цель…» От боли в затылке у него одеревенело лицо…

На рассвете Мирамон приказал поднять и построить отряд, а сам вышел на окраину селения, на невысокий холм. Солнце только поднялось над волнистой стеной зелени, а из глубоких, заросших орхидеями и огромными папоротниками оврагов уже наплывала влажная жара. Густой запах орхидей и разогретой глины мешал дышать. Изредка пронзительно свистели птицы.

Ночное возбуждение прошло. Ощущая мешковатость чужого мундира, дон Мигель угрюмо смотрел, как воздух над оврагами подергивается стеклянной пленкой. Он подумал о Бенавидесе, который еще не выходил из своего дома. Дон Федерико… И вспомнил отца, полковника Федерико Мирамона. Какой офицер, какой ум, какая воля, какое знание военной науки и истории!.. А главное, как он привык ощущать себя военным… И такой человек за десятки лет службы так и не перешагнул полковничьего чина. Несправедливо. Их семье не везет… Быть может, во Франции, во времена Бонапарта… Нет, это недостойно их семьи. Слишком давнее и подлинное дворянство. Их предки, рыцари из Наварры, не одобрили бы службы у выскочки, самозванца, как бы даровит он ни был. Правильно, что дед уехал в Мексику. Но теперь? Еще три дня назад он, подполковник Мирамон, решил ехать во Францию… Ну а что во Франции? Наполеон III, такой же парвеню, как Комонфорт, но только во сто крат вульгарнее. Нет, надо переломить судьбу здесь! Как они были полны надежд в те страшные часы, когда кадеты военной школы отбивали в сорок седьмом атаки гринго под Мехико, когда артиллерия гринго перекопала каждый метр земли вокруг. «Если мы останемся живы…» Если мы останемся живы, мы все начнем заново, мы возродим нашу армию, которая доказала свою доблесть. Вот цель жизни. А теперь? Теперь армии плюют в лицо. Теперь судьба любого офицера зависит от самозваного генерала Комонфорта, этой марионетки в руках индейца Хуареса. Сапотек из глухой деревни по своей воле лишает церковь и армию привилегий, данных историей, традицией, необходимых для того, чтобы спасти страну… Это — личная месть обделенного судьбой дикаря, вынесенного наверх мутным потоком… Разве можно это терпеть?

Я не претендую ни на что, мне не нужна власть. Я хочу одного — служить так, чтоб не стыдно было получать чины и награды. Я хочу видеть вокруг благородных и честных товарищей, смелых и хорошо обученных солдат. Я хочу, чтобы профессия военного стала снова делом рыцарским! Я не могу иначе!

Денщику от подножия холма пришлось несколько раз окликнуть своего командира, прежде чем тот услышал его и сбежал вниз по склону.

Дон Мигель легко вскочил в седло и поскакал по широкой грязной улице к площади, где выстроился его отряд — четыреста двадцать пехотинцев XI бригады и около двухсот драгун.

Он остановил коня перед фронтом. Солдаты смотрели на него. Это были профессионалы, чувствовавшие в нем настоящего офицера и любившие его. Они поняли, что произошло.

Что-то трогательное было в лице Мигеля Мирамона. Он выглядел очень юным — моложе своих двадцати пяти лет. Оттопыренные уши, чуть вздернутый нос, ранние залысины на лбу — он снял кепи и держал его в руке. Юношеская шея, тонкая для жесткого воротника чужого мундира…

— Солдаты! — крикнул юноша в полковничьем мундире. — Солдаты! Судьба несправедлива к нам! Генерал Санта-Анна бросил нас, своих солдат, на произвол судьбы! Он предал нас, и мы не обязаны ему верностью! Теперь нами командуют люди, недостойные имени генералов и президентов! Они ввергли нашу Мексику в раздоры и бесконечные смуты! Они попытались обесчестить нас, лишив главного нашего достояния — фуэрос! Привилегий, делавших военных — военными! Они посягнули на святую церковь! Тем самым отдав наши души в лапы греха и паденья! Нации нужны новые вожди! Солдаты! Я поведу вас к вашим братьям, которые восстали против беззакония и бесчестия! Нам приказали стрелять в них! Но это значит стрелять в самих себя!

Солдаты смотрели на него с восторгом и любовью.

Внезапно конь Мирамона всхрапнул и прянул в сторону — маленький растрепанный человек бросился к оратору, выскочив из-за спин пехотинцев. Мирамон узнал местного судью.

— Сеньор командующий! — пролепетал судья, задыхаясь. — Сеньор полковник застрелился…

В ДНИ КОНГРЕССА (I)

В середине апреля, после месячной осады и кровавых уличных боев, Комонфорт взял восставшую Пуэблу. Вожди мятежа, в том числе полковник Мирамон, были арестованы.

Внушительность, с которой он разгромил консерваторов, вернула Комонфорту давно потерянное чувство уверенности и безопасности. Он возвращался в Мехико со спокойным сердцем и спокойно ждал встречи с конгрессом…

Учредительный конгресс, избранный всенародным голосованием, собрался в столице 14 февраля 1856 года, чтобы выработать конституцию страны. Он открылся во время мятежа, и те два месяца, что длилась кампания против мятежников, депутаты работали не очень плодотворно. Слишком многое зависело от исхода военных действий. Трудилась только конституционная комиссия, руководимая Понсиано Арриагой, другом Хуареса.

Пурос победа президента убедила в необходимости сделать решительный шаг. Для модерадос важен был сам факт восстания, поддержанного неуверенными, но многочисленными вспышками по всей стране. Они заколебались.

В тот день, когда стало известно о падении Пуэблы, неожиданно среди общего ликования выступил молчавший доселе депутат одного из северных штатов. То, что он сказал, с самого начала мятежа бродило в умах умеренных.

— Сеньоры, — сказал он, — события в Пуэбле показали нам, что положение в стране совсем не так благополучно, как нам бы того хотелось. Народ прислал нас сюда, чтобы мы позаботились о его спокойствии и благоденствии, и вправе ли мы всевозможными новшествами искушать нацию? Мы должны лишить наших противников главного аргумента и не дать им возможности обвинить нас в посягательствах на освященные обычаем и духом страны установления. Не будем рисковать, сеньоры, и создавать новую конституцию. У нас есть уже прекрасная конституция тысяча восемьсот двадцать четвертого года. Восстановим ее. Опыт показал, что нации, меняющие свои конституции, не успевают воспользоваться благами конституционной системы. Такая нация постепенно идет к анархии, а затем к полному распаду! Как было правильно и мудро сказано — нация создает конституцию однажды.

Зал слушал его в напряжении и тревоге. Если при голосовании это предложение будет принято, заседания конгресса станут вполне бессмысленными. Если возвращена будет конституция 1824 года — радикальные реформы станут невозможны.

Для пурос это означало полный крах. Для модерадос это был последний шанс остановить движение влево, не прибегая к политическому давлению, чреватому расколом конгресса.

Гомес Фариас, председательствующий на конгрессе, тяжело встал, чтобы объявить начало голосования…

В этот момент поднялся Окампо. В голове у него звучало одно: «Что скажет Хуарес? Что скажет Хуарес, если мы так бездарно проиграем?»

— Сеньоры депутаты, — сказал он, стараясь говорить как можно равнодушнее, — разумеется, нужно обсудить предложение нашего почтенного коллеги. Но, сеньоры, мы забыли, что у нас есть дело первостепенной срочности, не завершив которое мы просто не имеем права двигаться дальше.

Фариас, которому тяжело было стоять, опустился в кресло. Окампо посмотрел на Арриагу и увидел, что тот с трудом сдерживает торжествующую улыбку — он понял…

— Сеньоры! Первое, что мы обязаны сделать — таков наш долг перед народом и славной революцией Аютлы, — ратифицировать «закон Хуареса»!

Он резко повысил голос, почти кричал.

— Страна ждет этого от нас, сеньоры! Великий и бесстрашный шаг, который сделал сеньор Хуарес и которым он привлек к правительству сердца всех честных и свободолюбивых граждан, этот шаг, благодаря которому народ доверил нам решать судьбу Мексики, этот шаг, сеньоры, требует, чтобы мы прежде всего подтвердили его законность!

Фариас снова встал.

— Я полагаю, — сказал он глухим стариковским басом, — что сеньор Окампо прав. Кроме того, утвердив «закон Хуареса», мы закрепим победу нашего президента над мятежом, поднятым в защиту фуэрос, и выразим свое уважение гражданину Хуаресу, который сейчас борется за свободу в Оахаке. Голосуйте, сеньоры!

«Закон Хуареса» был утвержден почти единогласно. Против голосовал только один депутат. «Закон Хуареса» был символом победы либералов. Отменить его значило вернуться к положению до революции Аютлы. Конгресс это знал.

Пришла очередь первого предложения.

Встал Франсиско Сарко, непреклонный пуро, блестящий журналист и сильный оратор.