Олег Шестинский - Блокадные новеллы

• Название: Блокадные новеллы
• Автор: Олег Шестинский
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

Новую книгу известного советского писателя Олега Шестинского составили рассказы о людях родной земли, прошедших нелегкие испытания. Нравственное становление подростков, переживших суровые дни блокады Ленинграда, характеры наших современников, чистые и правдивые образы русского человека встают перед читателем во всей жизненной достоверности.

---

…В жаркий, изнуряющий день приехал Пологов с женщиной на берег реки. «Давай!» — совсем как мальчик, закричал Пологов и взмахнул рукой, приглашая ее в воду. Но женщина нахмурилась, даже помрачнела. «Что с тобой?»— недоуменно спросил Пологов. «Ничего, — ответила она, — я люблю плавать в одиночестве, так мне лучше мыслится». Пологов опешил, по согласился, и она поплыла, манерно выкидывая вперед руки и вытянув над водой голову. «Вот ведь какая… оригинальная…» — рассуждал Пологов. Это был жалкий трюк, которым женщина пыталась подчеркнуть свой богатый духовный мир, но тогда Пологов лишь умилился.

«Эх, — оторвался он от воспоминаний, — нынче на мою дурь кому пожаловаться?.. Душа хочет жить честно! Хочет-то хочет, а не всегда живет. А почему?» — ввинчвал в себя Пологов вопросы.

Вновь углубился в бумаги лоцмана. Новый ответ из редакции был сдержаннее: «К сожалению, Ваше письмо опубликовать не можем. По своему профилю оно более подходит «Литературной газете». Попробуйте обратиться туда».

На следующий день, закончив консультации в больнице, Пологов решил с вечерним автобусом отправиться домой. Он поспешил в гостиницу и по дороге взволнованно думал: «А вдруг Лямзин приехал! Сколько он во мне всякого расшевелил!» Но номер был пуст. Пологов собрался с вещами и, относя ключ дежурной, спросил:

— Лямзин когда приедет?

— Во! — удивилась дежурная. — Все его уже знают!

— А в чем дело? — поинтересовался Пологов.

— Да неуспокоиш какой-то! Вот, — и дежурная помахала телеграммой с красной широкой полосой. — Правительственная! Ему! Из Верховного Совета. Уже сам Иван Иванович заходили, спрашивали о его приезде. Право, неуспокоиш! А вам он что, очень нужен?

— Да так…

Швейцар на правах старого знакомого подмигнул Пологову:

— Ишь ты, как судит — неуспокоиш! Да ему теперь бабка Феодосия все грехи замолит, — пенсию пробил старухе за колхозную работу… А то все маяли да маяли в Совете, мол, справок недостает. А лоцман враз в Верховный Совет, — что за безобразие! Трудовую старость не почитают! Иван Иванович и забегал. А ему и надлежит побегать, а то застоялся под потолками.

— Больно ты неуважителен, Степаша, к начальству, — примирительно прервала дежурная и переменила разговор.

— Лоцман, как приедет, чернил свежих потребует, и полночи в комнате свет горит. Может, писателем станет, — высказалась словоохотливая дежурная.

…Пологов ехал снова по пустынной запущенной деревенскими жителями земле и размышлял о последних сутках своей жизни: «Ну, дорогие коллеги, скоро вытянутся ваши лица. Я вам шею вместо седла подставлять не намерен…»

И еще Пологов был твердо уверен, что не ответит на письмо, которое неожиданно на днях прислала ему бывшая любимая и в котором наверняка таятся новые интриги.

На переправе распоряжался загоном машин на паром, расторопно и весело, кудрявый парень в морской фуражке, сдвинутой на затылок. Отчалили, и парень встал у борта, покуривая и следя за приближающимся берегом. Он раза два мельком взглянул на Пологова и дружелюбно сказал:

— А я вас знаю. На приеме с ногой был. Ногу-то колесом прижало на разгрузке парома.

— Точно, — обрадовался Пологов, узнав своего пациента, — прошло?

— Окончательно, сама нога, как колесо, крутится, — рассмеялся парень.

Пологова осенило:

— А вы, как речной работник, случаем не знаете лоцмана Лямзина?

— Бориса Михайловича? Тоже скажете! Он сват мой. Не будь его, я б на своей королеве и не женился. Сквозь семь преград на путь вывел. Голова!.. — Но здесь приблизился берег, и парень, подхватив канат, стал чалить паром. Автобус гудками созывал пассажиров.

— Лямзина увидишь? — на ходу крикнул Пологов.

— Как пить дать, — кивнул парень.

— Запиши мой телефон, пусть непременно мне позвонит, когда в городе окажется. Непременно! — выкрикивал Пологов и повторял свой телефон.

— Все будет, доктор! — махнул парень.

Пологов долго не мог успокоиться, гадал и не разгадывал историю женитьбы матроса-паромщика. «Он бы и мне смог помочь, если б я его тогда знал, — по-детски беззащитно предположил Пологов, — люди у нас на Руси удивительные встречаются. Но я его встречу, обязательно встречу», — и почувствовал, как у него потеплело на душе, как пояснело его лицо, и ему страшно захотелось сразу, мгновенно, совершить что-то хорошее.

На железнодорожном переезде в будке путейца на подоконнике светил огонек керосиновой лампы. И Пологов непреклонно сказал себе: «Человек на отшибе живет. Обязательно надо помочь, чтобы ему провели электричество!.. Этак ведь и всю жизнь можно просидеть при керосиновой лампе».

Василий Лебедев

* * *

Сейчас, когда его уже нет в живых, я думаю о нем гораздо чаще, чем при его жизни. И мой взгляд на него стал иным, — взгляд словно приобрел глубину прозрения и связующую силу. Случаи из жизни и беглые разговоры превращаются в нечто многогранное и в то же время единое. Собственно, не так уж много лет я его хорошо знал, — с зимы семьдесят третьего.

* * *

Я возвращался из Ленинграда в свой загородный дом в Сосново. На душе было пасмурно: мелкие обиды не давали покоя, да к тому же погода стояла на редкость неприветливая. Шел мокрый снег, над землей нависали облака, снег на дороге превращался в жидкую серую кашу.

На привокзальной площади меня окликнули. Я оглянулся и увидел Василия Лебедева. Я был рад встрече с человеком, расположенным ко мне, и пригласил его к себе.

Брели, выбирая сухие островки, перебрасывались словами. Мокрый снег истончился в сухую метель, подгоняемую ветром с близкого Ладожского озера. Упала плотная завеса снега. Мы подняли воротники и уже без разговора, чуть подавшись вперед, заторопились к дому. Перед нами, метрах в двухстах, покачивался человек в валенках и в зимней шапке с оттопыренными ушами. Чувствовалось, что идет он из пристанционного буфета, где не зря провел время. Покачивался он в зависимости от направления ветра, оступался, его заносило, как машину на поворотах. И вдруг мы заметили, как вихрь сбил у него с головы шапку, и он, пытаясь ее поднять, стал заваливаться, не удержался и покатился в глубокую канаву при дороге. Случилось это мгновенно, и когда мы подошли, то увидели внизу человека, лежащего на боку, скрюченного, исчезающего под обильным снегопадом. Мы соскочили в канаву и тронули человека за плечо. Человек., спал. Растолкали его, натерли под его ворчание снегом ему лицо и, подталкивая сзади, с трудом выволокли на дорогу. Потом, взяв за локти, дотащили до автобусной станции, где воссадили на скамью посреди шарахнувшихся людей.

— Ну, Вася, — улыбнулся я, когда мы отошли, — а ведь человека мы спасли!..

Нечаянная радость наполняла меня, и того сумрачного настроения, которое владело мной, как не бывало, и оно казалось мне уже пустячным, а может, и выдуманным.

— Живая душа. Кто знает — болезнь или горе загнали мужика в бутылку… А мы-то с тобой побратались, — задумался Василий, — может, на пару ничего лучше в жизни и не сделаем… — Жиденький чубчик на его покатом лбу вздрагивал и весь он был так чист и взволнован в эти минуты.

* * *

Я не могу сегодня без горечи и ощущения его таинственного предвиденья читать автограф на книге Василия «Жизнь прожить», подаренной мне 14 июля 1974 года: «Пока не устану жить, я буду любить твою поэзию, любить и вдохновляться. Твой Василий». Какими страшными выглядят нынче слова: «Пока не устану жить…» Я обратился тогда к Василию со стихами:

В восемнадцати верстах
проживает друг Василий.
Чарочку не впопыхах
мы друг другу подносили
в восемнадцати верстах.

Стол петровских мастеров,
шкаф голландский той эпохи…
Друг Василий, будь здоров!
Ни к чему нам в жизни вздохи,
друг Василий, будь здоров!

Посмотри-ка из окна:
журавли курлычут клином,
как товарищам старинным,
улыбнись им, старина.
Посмотри-ка из окна.

Ошути, как жизнь кипит,
пляшет воинство лесное,
это дело не пустое —
птаха с птахой говорит…
А что пыль из-под копыт —
это дело наносное.
Ощути, как жизнь кипит.

Нам с тобою жить да жить,
с ясной зорькой умываться,
в праздник ласково встречаться,
мыслить, верить, не тужить
да и сыновей женить,
скоро станут женихаться.
Нам с тобою жить да жить.

Только об одном молю:
будь разборчивей с друзьями,
тем не говори «люблю»,
кто в застолье втерлись сами,
Твой хороший взгляд ловлю,
брошенный мне за лесами.
Твой хороший взгляд ловлю.

* * *

Летние белые сумерки на Ладоге чудесны до изумления. Сине-серая гладь озер еще хранит в себе последние алые краски заката. Вороны, устремляясь ночевать на острова, кричат так пронзительно и мечутся так остервенело, словно на них совершено покушение. Ветви деревьев четко вырисовываются на фоне светлого неба, и каждая ветка напоминает собой какой-то предмет: крепость или птицу, саблю или человека… Смотришь на ветви и будто волшебную повесть читаешь о жизни людей.