Олег Шестинский - Блокадные новеллы

• Название: Блокадные новеллы
• Автор: Олег Шестинский
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

Новую книгу известного советского писателя Олега Шестинского составили рассказы о людях родной земли, прошедших нелегкие испытания. Нравственное становление подростков, переживших суровые дни блокады Ленинграда, характеры наших современников, чистые и правдивые образы русского человека встают перед читателем во всей жизненной достоверности.

---

Город кончился. Пошли вдоль берега поля, рощицы, деревеньки. К полудню Евдокимыч пристал к небольшому поселку и отправился в чайную обедать. В чайной было йушно и многолюдно. Он встал в очередь, но в этот миг раздалось:

— Батя! Капраз! Не побрезгуй нашим моряцким столом — чего тебе в очереди стоять!

В углу столовой, тесно облепив стол, сидели ладожские рыбаки, на клеенке стояли бутылки вина, закуски. У Евдокимыча радостно кольнуло в груди: «Они назвали меня капразом — капитаном первого ранга! Да я, наверно, и впрямь так выгляжу!»

Он подошел к столу, ребята сдвинулись, налили Евдокимычу вина.

— Отплавал я свое по большим морям! — сказал Евдокимыч и звонко добавил: — За море!

И все закричали:

— За море! — и чокались с Евдокимычем, и лезли целоваться.

Через час Евдокимыч тронулся дальше. Он плыл к Новой Ладоге. Никогда еще не было ему так хорошо, и, почти счастливый, он пел, сжимая руками руль:

— «Я, моряк, бывал повсюду…»

В Ладоге он решил остановиться в доме для приезжих. Оказалось, что паспорт оставил дома, но он протянул старушке дежурной удостоверение ДОСААФ и сказал внушительно:

— Запишите, капитан первого ранга… в отставке… — И от этой немудреной лжи ему снова стало томительно сладко.

В общем номере он жить не стал, не пожалел полтинника и занял койку в двухместном номере, но поскольку приезжих было мало, жил в комнате один.

Проснулся он оттого, что услышал голос за стенкой:

— Отнеси чай капитану, пока горячий. — И сразу в дверь постучали. И Евдокимычу сделалось необыкновенно приятно, потому что «капитаном» назвали его.

Целый день он гулял по городу, разговаривал с местными жителями, спрашивал, где лучше рыба клюет, куда ему отправиться на рыбалку, и уже к середине дня как-то сам собой возник в городе слух, что приехал на рыбалку знаменитый капитан, гроза фашистов в Отечественную войну, и мальчишки издали почтительно смотрели на Евдокимыча.

Ехать он надумал на остров Княжно, где рыбачил от колхоза известный всей Ладоге Николай. Новые знакомые— ладожане провожали Евдокимыча, и он, прощаясь, взял под козырек и сказал скупо, по-мужски:

— До встречи.

Николаю по рации передали, что Евдокимыч едет, и когда услышал Николай шум мотора, вышел на берег и встретил Евдокимыча у самой воды.

— Поярков, — четко представился Евдокимыч, и его немножко покоробило, что Николай ответил просто:

— Здорово.

Но это в конце концов было сказано сердечно, и Евдокимыч успокоился.

Потом они сидели в доме, пили за знакомство, Евдокимыч хмелел и становился все разговорчивей.

— А однажды, — говорил он, — вел я китобойное судно. И вдруг льды — справа, слева… Затерло, одно слово… Выключили машины — в дрейфе, значит. Стоим. Думаю, что предпринять. А тут, поверишь, медведи откуда-то взялись, белые, значит, и прямо к кораблю идут. Ну что делать? Оружия нет. А медведь зимой злой. Беда. Командую: «Гарпунеры! К пушкам!» И сам тоже за пушку встаю. Как дали гарпунами по медведям, три на льду остались, остальные — деру!

Он говорил, захлебываясь, увлекаясь, почти сам веря в свою фантазию, и одно смущало его, что Николай не охает, не перебивает, а только глядит и улыбается. И эта улыбка словно подстегивала Евдокимыча, и он снова говорил, говорил… Погасла трубка. Он выбил золу, набил.

— Трубку курите? — спросил Николай.

— Трубку… В Бостоне подарили… Докеры…

— Докеры? Почему докеры?

Евдокимыч и сам не знал, зачем он помянул докеров, и, закашляв, объяснил не очень ясно:

— Это, значит, бастовали они. Ну, а нас, как советских людей, уважили, разгрузили. И трубку подарили. За мир, значит, одним словом.

— А что в Бостон возили?

Евдокимыч снова сбился с плавного разговора, но потом сказал:

— А помидоры, значит… Поскольку мы с Америкой промтоварами не торгуем.

Они сидели допоздна, и Евдокимычу только одно не нравилось, что Николай все время улыбается, хотя, если подумать, улыбка ведь у него хорошая, без обиды.

На следующий день Евдокимыч решил заняться делом— рыбачить. Николай отвез его в тресту на высокий камень, откуда лучше всего в последние дни окуни клевали.

Евдокимычу не везло. Поплавок дергался, рыба либо срывалась, либо вообще, съев червяка, уходила. К вечеру привез Евдокимыч лишь пять небольших плотвичек. Он расстроился: пора домой возвращаться, а без рыбы хозяйке хоть и не показывайся.

Наутро заверещал мотор вдали, и вскоре причалила к берегу моторка. Приехала жена Николая. Николай старался виду не показывать, но был рад ее приезду, суетился и неуклюже помогал жене. Жена была молодая, высокая, черты лица крупные, но мягкие, и потому она казалась добродушной и милой. Звали ее Верой. Она вымыла в доме полы, настелила пахучие луговые травы, протерла стекла, и вдруг стало в доме как-то просторнее, светлее и торжественней.

Николай уезжал ставить мережи, а она гуляла по острову и пела негромко, и ее голос на пустынном маленьком острове среди ольшаника и серебристой болотной осоки звучал для Евдокимыча как-то непонятно, таинственно и щемяще. Она была единственная женщина на острове, и это как-то поднимало ее в глазах Евдокимыча, он старался незаметно следить за Верой, и чем больше приглядывался, тем сильнее она его удивляла. «Волосы светлые, глаза карие, брови черные, — чудно, а красиво!» — думал он, и какая-то незнакомая грусть наполнила его сердце. Вера кипятила чай, чинила сети и все время поглядывала на часы.

Евдокимыч чувствовал, как она любит Николая. И ему становилось еще грустнее, потому что он пытался вспомнить тех, которые светло и верно любили его, и никого не мог припомнить. Когда ему было двадцать, он, красный конник, стоял с частью под Дубно. И почти каждый вечер встречался с крестьянской девушкой, полячкой Зосей. Она целовала его и спрашивала: «А ты приедешь ко мне, когда война кончится?» И он говорил: «Приеду, коханая», — а потом забыл ее и никогда уж больше в жизни не встречал. Другие воспоминания были смутны и далеки. А жену свою он видел такой, какой она была сейчас, — расплывшейся, в старом сальном переднике, отчего он казался туго накрахмаленным. И ему становилось жаль себя, он понимал, что пропустил в жизни что-то очень важное и, может быть, бесценное. И когда он начинал с Верой говорить о чем-нибудь, ему хотелось признаться ей, что никакой он не капитан, а просто пенсионер и до недавнего времени самый маленький по своей должности служащий учреждения. Ему казалось, что, если он ей в этом признается, она скажет ему нечто полезное и необходимое для всей его будущей жизни, но он никак не мог себя перебороть и рассказать о себе.

Вернулся с озера Николай. Лодка шла тяжело, наполовину забитая светло-серыми судаками, они еще разевали рты, словно хотели что-то сказать.

Евдокимыч увидел рыбу, глаза его загорелись. «Вот бы мне несколько таких», — подумал он, но просить ему было неудобно, и он только сказал важно:

— Хорош улов… Ну да мне в город пора… Дела.

Вера взглянула на мужа:

— Павлу Евдокимычу выбери в город, Коля.

— Само собой! — И Николай протянул Евдокимычу несколько жирных, блестящих на солнце рыб.

Евдокимыч расплылся в улыбке:

— Ну вот спасибо, спасибо… Далеко мне еще до тебя… как рыбаку… Спасибо…

Он просолил рыбу, уложил ее на дно лодки, покрыл брезентом, попрощался с Верой и Николаем за руку и тронулся в путь. Он ехал медленно и думал, как приедет в Ленинград, как понесет по улице судаков, обязательно так, чтобы все видели, — небрежно скажет соседям: «Улов как улов. Времени маловато». И непременно будет рассказывать жене, что ловил их в шторм и его едва не перевернуло.

И вдруг ему стало тоскливо и пусто от своих мыслей. Он и сам не знал, чем это объяснить, но почти физически ощутил тупую гнетущую боль во всем теле.

Он остановил моторку.

Закурил сигарету.

Задумался.

Поплыл обратно к острову.

Выключил мотор метрах в десяти от берега и пошел по мелкой воде, молчаливый, к причалу.

— Спасибо, Николай, возьми. — Он положил рыбу на бревно, еще раз пожал руку обоим и пошел обратно к лодке.

— Может, все же возьмете? — спросил Николай.

— Нет, так уж получилось…

А Вера смотрела и ничего не говорила, и, наверное, это было естественно, потому что женщины иногда понимают вернее и глубже мужчин и не надо им тогда слов.

Нина

Третий день живем мы в рыбацком городе на берегу Белого моря. Третий день ходим в одну и ту же столовую, что напротив нашей гостиницы. В городе есть еще кафе и столовые, но мы никуда не заходим и идем в «свою». Девушки-официантки уже привыкли к нам и встречают нас приветливо, а одна из них, Нина, улыбается.

Нине лет двадцать, она худощавая, большеглазая. Мы уже знаем, что Нина недавно вышла замуж. Ее муж рыбак. Они, наверное, очень любят друг друга. Когда Степа — так мужа зовут—уходит в море, он просит, чтобы носила Нина его тельняшку. Чтобы вспоминала его часто. Вот и сейчас выглядывают у Нины из-под распахнутой белой куртки голубые полосы тельняшки. Значит, Степа в море. Море тихое. Небо солнечное.