Виктор Муратов - Командарм Лукин

• Название: Командарм Лукин
• Автор: Виктор Муратов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: История
• Год: 1990
• ISBN: 5-203-00702-0

Генерал-лейтенант Михаил Федорович Лукин — один из героев Великой Отечественной войны. Войска армий, которыми он командовал, храбро и мужественно сражались с превосходящими силами противника в Смоленске и на ближних подступах к нему, под Вязьмой. Попав в бессознательном состоянии в плен, раненный в ногу и руку, генерал Лукин пережил ужасы гитлеровских лагерей, стойко перенес все невзгоды, оставшись верным сыном Родины. О его героической и драматической судьбе и рассказывают в этом историческом повествовании писатель В. Муратов и дочь генерала Лукина Ю. Городецкая.

---

Лукин стал требовать сведения о своей семье.

— Ну вот, теперь могу вас порадовать, — сказал однажды Афанасьев. — Жена ваша жива и здорова, дочь учится в институте иностранных языков, получает до окончания высшего учебного заведения за вас пенсию, сын служит на Тихоокеанском флоте.

Это известие было настолько неожиданным и радостным, что Лукин в первую минуту растерялся. Он лихорадочно одной левой рукой пытался закурить, но сигарета ломалась. Афанасьев не мог смотреть на это равнодушно.

— Успокойтесь. Известие-то радостное. Давайте помогу.

— Выходит, дорогой товари… дорогой гражданин следователь, мои не репрессированы. Выходит, пенсию за меня получают. А разве за врага народа платили бы пенсию? Скажите, разве дочь врага народа может учиться в институте? А сын врага народа может служить в офицерском звании на флоте?

Афанасьев молча слушал возбужденного генерала, потом, как бы между прочим, обронил:

— У нас сын за отца не отвечает.

— Да брось ты! — в запальчивости выкрикнул Лукин. Но тут же спохватился: зачем обижать хорошего человека. — Простите, это я так…

— Да ладно уж, мы-то с вами понимаем…

— Вот и хорошо. Ну а если понимаем, то скажите, почему меня до сих пор мурыжат? Почему не отпускают домой, если я не враг народа? Вот и вы ни разу по фамилии, по имени и отчеству не назвали, я уж не говорю о звании. Все как-то так, обтекаемо: садитесь, скажите, свободны…

— Не обижайтесь, так положено. И не вас одного, как вы выразились, мурыжат. С каждым из бывших в плену связаны другие люди, их поступки там… Словом, терпите, проверка продолжается.

Проверка продолжалась. И отношение к подследственным не менялось, и порядок, установленный комендантом, не менялся. Некоторые пытались пройти через лесок к шоссе. Надеялись передать записку или письмо к родным. Да и хотелось просто посмотреть на поток машин, хоть чуть-чуть побродить под тенью елей в придорожном лесочке. Но едва нога переступала запретную «зону», как из кустов вырастала «свечка» с автоматом: «Куда? Назад!» Неизвестность — самое тяжелое для человека состояние. Это состояние требовало не меньшего мужества, выдержки, самообладания, чем даже в жестоких условиях плена. Там было ясно, кто твой враг и что конкретно он от тебя хочет. А здесь, среди своих, на земле, которую защищал, не жалея жизни, неизвестность пугала. Здесь кто-то из своих, кого ты и в глаза не видишь, решает твою судьбу.

И некоторые не выдерживали. Объявил голодовку генерал Рожков: отказался ходить в столовую и отказался ходить к следователю. Требование одно — отпустить домой. Комендант в растерянности — ЧП, за которое начальство по головке не погладит. Приходит к Лукину:

— Юринда получается, Михаил Федорович. Очень прошу вас, поговорите с этим смутьяном.

— Да я-то что могу?

— Вы сможете, у вас авторитет среди генералов. Вы добрый и умный человек. Умоляю вас, переселитесь к Рожкову в комнату. Выручайте, Михаил Федорович. Иначе не избежать мне крупных неприятностей, да и Рожкову несдобровать.

Лукин переселился. Рожков поначалу смотрел на него с подозрением. Но постепенно свыкся. Уже на третий день согласился сыграть в шахматы. Подходит время обеда, Лукин поглядывает в окно, там генералы цепочкой уже потянулись в столовую. Лукин то и дело допускает «зевки».

— Нет, не могу дальше играть, есть хочется.

Рожков молчит.

— А в столовую не пойду — жарко там. Попрошу, чтобы сюда принесли мою порцию.

Рожков молчит. Понимает, конечно, уловку Лукина, но молчит, не протестует.

Принесли обед — две порции.

— Давай поедим, Иван Иванович, — предлагает Лукин. Рожков косится на еду, но тут же отворачивается. А Лукин крышку кастрюльки открывает — аромат украинского борща по комнате такой, что у самого слюнки текут. — Давай поедим, а потом доиграем партию. Ты в шахматы здорово играешь.

— Что ты со мной, как с ребенком? Думаешь, не понимаю, что тебя специально подослали. Хреновый из тебя дипломат получается. А вот штрейкбрехер получается.

— Ну и черт с тобой! — вспылил Лукин. — Тоже мне забастовщик выискался! Ты против кого бастуешь? Против Советской власти?

— При чем тут Советская власть? Я за Советскую власть кровь проливал, через ад фашистский прошел и, если надо, жизнь отдам. Но сколько же можно терпеть эти подозрения?! Какой-то следователь, который и пороху не нюхал, в любую минуту может назвать тебя врагом народа. Вот что страшно, вот чего я боюсь.

— Я тебя понимаю, Иван Иванович. Только чего нам с тобой бояться? Сколько раз смерти в глаза смотрели, у фашистов в лапах были и не дрогнули, а чего же среди своих бояться? Пусть дрожат те, кто честь уронил и совесть замарал, а мы перед советскими людьми чисты. И хватит, Иван Иванович, дурака валять, садись и ешь, пока борщ не остыл.

Рожков взял протянутую Лукиным ложку…

Оптимизм генерала Лукина, его вера в справедливость действовали на окружающих. К нему шли за советом, делились сомнениями и надеждами. Но никто не знал, каких душевных усилий стоило ему поддерживать этот оптимизм и в самом себе.

В баню генералов возили в Люберцы. Баня как баня — женское отделение, мужское. Рядом, как водится, пивной ларек, возле которого топчутся мужики с вениками под мышкой. Машины подъезжали прямо ко входу в мужское отделение. Люди в офицерском обмундировании без погон вызывали всеобщее внимание. Вроде бы не заключенные — нет конвоиров, но сопровождают офицеры с пистолетами на боку. Подозрительное что-то…

Ох, как не любил Лукин эти минуты! Пока пройдешь несколько шагов от машины до бани под любопытными взглядами, сквозь землю лучше провалиться!

Однажды они с Рожковым помылись раньше других и вышли на свежий воздух. Две миловидные девчушки, видимо десятиклассницы, почтительно подвинулись на скамеечке, уступая место. Генералы присели. Одна из них уж очень напоминала Лукину дочь. Как-то сам собой завязался разговор. И невероятно хорошо стало на душе у Лукина оттого, что вот сидят рядом с ним и Рожковым наши советские люди, ты для них равный и сам себя чувствуешь равным.

И вдруг:

— Строиться!

Генералы построились, рассчитались по порядку номеров, заняли места в автобусе. Следом за ними сели офицеры с пистолетами на боку. Лукин невольно взглянул на девчат. Они все еще сидели на лавочке, и в их глазах были недоумение и даже страх. Лукину стало нехорошо. Он заметил, что и Рожков наблюдает за недавними собеседницами и в глазах его тоска.

«Генерал-лейтенант Лукин, на выход!»

Кончилось пятимесячное «сидение» в Люберцах. Пять месяцев допросов, объяснений, сверок. Но проверка не закончилась. Глубокой осенью генералов перевезли в Голицыно. Там их поместили в бывшем доме отдыха Московского военного округа. И надо же случиться такому совпадению! По иронии судьбы генерал Лукин попал в ту комнату, в которой перед самой войной отдыхала его семья. Именно здесь, в этой комнате, он навестил жену и дочь, когда на несколько дней останавливался в Москве проездом из Забайкалья на Украину. Вот и картина на стене сохранилась. Традиционные шишкинские медведи в сосновом бору. С одной стороны, ему было приятно видеть все в этой комнате нетронутым. На миг будто остановилось время, будто бы и не было этих проклятых четырех лет войны, будто близкие его здесь, с ним, а дочка просто убежала вон по той липовой аллее к пруду. Она сейчас вернется — веселая, шумная; с мокрыми волосами будет танцевать «Кабардинку» по его просьбе; покажет, как она делает «мостик», а потом, угомонившись и уткнувшись ему в плечо, пожалуется на соседа по столу.

В столовой дома отдыха за одним столом с его семьей сидел немецкий офицер, из тех, кто перед войной учился в Советском Союзе. Он старательно изучал русский язык. Пронзительно-рыжий, он угощал Юлю такими же рыжими, как он сам, апельсинами и донимал ее вопросами по фонетике и морфологии русского языка, которые явно не вписывались в школьные программы.

— Почему, — спрашивал он, — слово «конечно» русские произносят как «конешно», тогда и слово «точно» нужно произносить «тошно»? Какое здесь правило?

Юля злилась, так как не могла ответить на вопрос, а своего нудного собеседника называла про себя: «Немец, перец, колбаса», стараясь не показывать своей досады, что, впрочем, без труда можно было прочитать на ее лице. Отец смеялся, сочувствовал ей и говорил, что, уж «конешно», разговаривать с этим немцем куда как «тошно».

…Лукин долго смотрел в окно и постепенно возвращался к действительности. За редкими соснами блестел на солнце замерзший пруд, аллея засыпана снегом, и ее давно никто не расчищал.

Зима вовсю властвовала в Подмосковье. Генералам выдали валенки, теплую одежду. Их почти не вызывали к следователям, уже не возили в Москву. Наступило время, когда каждый ждал окончательного решения своей судьбы.