Ольга Гурьян - Один Рё и два Бу

• Название: Один Рё и два Бу
• Автор: Ольга Гурьян
• Жанр: Историческая проза

«Один рё и два бу» — повесть удивительная. По сути, это мини-энциклопедия традиционного японского театра, но не только — в ней масса интереснейших сведений о Японии начала XVIII века и японской культуре: об урасима-маи и «Собрании тысячи листьев»; о куклах, успешно конкурировавших с живыми актерами; о трагической истории двух влюбленных, покончивших самоубийством из-за невозможности быть вместе; о том, что такое «цветы Эдо» и как овладеть «сноровкой слабых»; о великом Итикаве Дандзюро и бессмертном Басё. И все это искуснейшим образом вплетено в историю глупого и беззаботного мальчишки, укравшего деньги, чтобы купить билет в театр. Вроде бы мелочь, пустяк. Но он потянул за собой проступок за проступком, одну ложь за другой, предательство и горькие утраты.

---

В ответ она только махнула рукавом, и не успел Дзюэмон вылизать дочиста последнюю мисочку, как она уже вернулась с большим узлом, завязанным в клетчатую тряпку, сунула его Дзюэмону и сказала:

— Мне уж это не понадобится. Бери и уходи, пока никто тебя не увидел.

Дзюэмон подхватил узел, и она вытолкала его вон.

Когда он вернулся в храм и они развязали узел, то нашли там три женских халата, три пестрых пояса и три шляпы, широкие поля которых завязываются под подбородком. А кроме того, красиво причесанный парик и коробочку с красками и притираниями.

Через недолгое время из храма вышла, изящно согнув колени и ступая мелкими шажками, высокая молодая дама. Подбитый ватой подол ее халата расстилался веером. Ее лицо и шея были густо набелены, брови подрисованы. Видно, она очень боялась загара, потому что поля ее шляпы были так тесно притянуты к лицу, что едва можно было ее рассмотреть. Следом семенила совсем молоденькая девушка, такая уж скромница, что при виде каждого прохожего вздрагивала и заслоняла личико широким рукавом. А позади тяжело ступала полная женщина в шляпе, надвинутой так низко, что бровей совсем не было видно. Лицо у нее было мрачное и сердитое. Ведь там позади, в храме, запрятанные в мусоре и битых кирпичах, остались двенадцать прекрасных мечей, которые никак невозможно было взять с собой.

В ПОИСКАХ УЖИНА

Из переулка вышли три женщины. Стоявший на углу сыщик уставился на шедшую позади толстуху и низко надвинутой шляпе.

«Вот такую жену! — подумал он, и дрожь пробежала у него по спине. — Как шагает! Такой скажешь слово, а она тебя кулаком раз в нос, раз в зубы!»

Так как он слишком усердно глядел на нее, то вовсе не обратил внимания на ту высокую, которая шла впереди. А жаль! Если бы он посмотрел попристальней, то заметил бы под белилами шрам на скуле, похожий на маленькую фиолетово-черную орхидею. И если бы он задержал эту высокую, с вздернутым носом и шрамом на скуле женщину, то, без сомнения, получил бы награду или даже повышение.

Приходится его пожалеть! Уж такой был он от рождения — никогда ему не везло.

И таким образом три женщины благополучно выбрались из окружавшего заброшенный храм кольца, ушли из опасного района и теперь уходили все дальше по направлению к большой дороге из Эдо в Киото.

— Господин Рокубэй, — жалобно сказала шедшая посредине девушка, — я ужасно хочу есть.

— Дурак, — ответила высокая женщина. — Следи за своей походкой. Ступаешь, как мальчишка, всех нас выдашь.

— Я так хочу есть, даже голова кружится, — прошептала девушка.

— И я хочу есть. Отойдем еще немного подальше, зайдем в харчевню.

— В харчевню опасно заходить, — вмешалась толстуха. — Могут встретиться знакомые.

— Сам наелся досыта, стал чрезмерно осторожным. Если нельзя в харчевню, зайди в лавочку. Купи нам хоть по мисочке мисо.

— У меня нет денег.

— Маа? — сказала высокая женщина и остановилась, удивленно раскрыв свой большой рот. — Куда же они делись?

— Ты что? Позабыл? — сердито зашептала толстуха. — В то утро, когда ты собрался в контору Исао, ты взял все деньги, которые у нас были, и, по правде сказать, не слишком их было много, и сунул их в кошелек, который добыл ночью. Ты еще сказал: «Уж очень этот кошелек тощий. Вдруг придется открыть его при посторонних? Даже неприлично доверенному лицу торгового дома Юдзи в Осака».

— Это верно, — подтвердила высокая, — так я и сделал. А потом пришлось мне оплатить содержание Мурамори. Я думал, ночью все верну, и бросил им кошелек, не считая, чтобы все видели, какой я богатый.

— Я хочу есть! — сказала девушка и всхлипнула.

— Молчи! Взрослый мальчик, а ревешь, как девчонка!

— Да что вы ко мне придираетесь? То я хожу как мальчишка, то плачу, как девочка. И то нехорошо, и по-другому плохо. Так что же мне делать?

— Что же нам делать? — повторила высокая женщина. — Ведь среди дня не приходится думать о том, чтобы ограбить кого-нибудь!

Между тем они уже успели дойти до окраины города. Место было пустынное, жалкие домишки чередовались с пустырями. Даже бродячих собак не было видно, и лавочек здесь почти уже не было. Только висела наглая вывеска ростовщика.

— Пришла мне мысль, — вдруг заговорила толстуха. — Здесь уж едва ли кто нас узнает, и незачем нам дальше ходить переодетыми. Снимем эти женские платья, которые мы накинули поверх нашей собственной одежды, и заложим их. Вот и лавка закладчика.

— Я останусь в этом платье, — сердито ответила высокая. — У меня очень заметная внешность. — Она двумя пальцами потрогала скулу. — А вы с Мурамори раздевайтесь поскорей.

Оглянувшись во все стороны, не видит ли их кто-нибудь, толстуха и девочка скрылись за поломанным плетнем, скинули свои платья и опять превратились в Дзюэмона и Мурамори. Перекинув оба платья через руку, Дзюэмон вошел в лавку.

Лысый старик ростовщик сидел на циновке и лениво торговался с молоденькой девушкой, державшей в руках закопченный медный котел.

— Не могу я дать больше, — говорил ростовщик, посасывая погасшую трубку. — Котел дырявый, и ты нарочно не вымыла его от утреннего риса, чтобы я не заметил дыру. Бери пятьдесят бу и проваливай. Больше никто не даст.

— Но я же вам говорю, господин, — охрипшим голосом повторяла девушка. — Моя мать больна, и пятьдесят бу мне не хватит на лекарства. Смилуйтесь и прибавьте еще! Ничего больше у нас нет, что можно было бы заложить. Все уже снесли в вашу лавку.

— В каждом доме что-нибудь да есть, стоит только поискать, — наставительно сказал ростовщик. — Поищи как следует. Наверно, найдется лишняя чашка, или старый зонтик, или нижняя одежда. Если не успела ее постирать, не стесняйся, я и грязную возьму.

— Ничего у нас нет, — плача, повторяла девушка. — На мне халат надет на голое тело, и не могу я стащить с больной матери одеяло, да и то рваное.

— Волосы у тебя хороши, — сказал ростовщик, — Густые и длинные. Продай свои волосы. Хватит и на лекарство, и на сытную еду твоей матери.

Девушка зарыдала в голос, вытащила из прически поломанную гребенку, так что волосы рассыпались черной волной и закрыли ей лицо. Она схватилась за них обеими руками и прижала волосы к глазам.

— Хорошие волосы, — сказал ростовщик, — годится для накладки, и у кого жидкие волосы, смогут вплести их в косу. Ну что, резать?

— Режьте, — прошептала девушка и вытянула вперед шею, будто клала голову под меч палача.

Недаром приятельница Дзюэмона была когда-то танцовщицей. Ее платья были хорошие, совсем почти новые. К тому же Дзюэмону некогда было спорить и торговаться. Он поспешно взял несколько серебряных монет и выбежал из лавки — уж очень противно пахло там заношенными тряпками ограбленной нищеты. В ушах так и звучал скрип ржавых ножниц, остригающих толстые пряди упругих волос.

При виде серебра Рокубэй чуть не заплясал о радости и крикнул:

— Пока ты там возился, мы с Мурамори обследовали соседние улицы и видели недорогую гостиницу. Спешим туда!

И, подобрав свое платье, чтобы не мешало широким шагам, направился к гостинице так быстро, чти Дзюэмон и Мурамори едва поспевали за ним.

Он так торопился, что, поднимаясь по ступенькам, нечаянно ударил ногой сидевшего на пороге человека.

Всем известно, что голова — самая уважаемая часть тела, а ноги — самая низкая и презренная. Поэтому к тем, кто делает шляпы, шапки и колпаки, относятся с уважением, и им по закону даже позволено носить за поясом один меч. А тех, кто плетет сандалии, ставят наравне с мясниками, кожевниками, живодерами и палачами, брезгуют прикоснуться к ним и даже не считают людьми/а самыми презренными созданиями. Нет большего оскорбления, чем толкнуть человека ногой, и поэтому Рокубэй очень испугался. Он уже собрался упасть на колени и покорно извиниться перед тем, кого невольно обидел. Но, обернувшись, заметил, что это всего-навсего старая женщина и к тому же нищенка.

Рокубэй отвернулся и хотел переступить через порог, но нищенка схватила его за подол и закричала:

— Ах, красавица, отчего же так невежлива? Гордишься шелковым платьем и набеленным личиком? Пройдет немного лет, и станешь ты еще уродливей меня! Откуда ты знаешь, кто я и кем была? Может быть, так я была знаменита своей красотой, что по всей стране при одном воспоминании обо мне людей охватывает сладостная тоска и они рады были умереть, лишь бы еще раз встретить меня. Откуда ты знаешь, может быть, я сама Оно-но Комати?

Рокубэй, тщетно пытавшийся вырвать свое платье из ее цепких когтей, остановился и спросил:

— А кто такая Оно-но Комати?

Дзюэмон громко засмеялся и воскликнул:

— Оно-но Комати жила тысячу лет назад!

— А когда она умерла, ты ведь не знаешь? — ядовито спросила нищенка. — Ведь никто не видел ее тела, и, может быть, за свой страшный грех она все еще бродит по дорогам.