Владимир Бараев - Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве

• Название: Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве
• Автор: Владимир Бараев
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1988
• ISBN: 5-250-00014-2

Творчество Владимира Бараева связано с декабристской темой. Ом родился на Ангаре, вырос в Забайкалье, на Селенге, где долгие годы жили на поселении братья Бестужевы, и много лот посвятил поиску их потомков; материалы этих поисков публиковались во многих журналах, в местных газетах.

Повесть «Высоких мыслей достоянье» посвящена декабристу Михаилу Бестужеву (1800–1871), члену Северного общества, участнику восстания на Сенатской площади 14 декабря 1825 года. Действие развивастся в двух временных пластах: прошлое героя (в основном события 14 декабря 1825 года) и его настоящее (Сибирь, 1857–1858 годы).

---

Петр Николаевич Перовский — не просто священник миссии, да и миссия в Пекине не только духовная, но и дипломатическая, ведь она на протяжении многих лет фактически являлась посольством России в Китае. Почти все прежние и нынешние члены миссии, например отец Иакинф, Сычевский, Скачков и многие другие, прекрасно владеют восточными языками, глубоко изучили историю, быт, нравы Китая. А Муравьев хоть и не дипломат в обычном смысле слова, но хорошо знает историю дипломатии, имеет опыт ведения дел за границей. Так что нынешнюю делегацию возглавляет вовсе не дилетант в политике, а волевой, хорошо знающий нюансы внутренней и международной ситуации государственный деятель.

— Слушаю вас, Николай Николаевич, и думаю, как все-таки играет судьба! В училище колонновожатых ваш дядя сорок лет назад создал юношеское общество «Чока», которое хотело основать независимое свободное государство на Сахалине. И вот сейчас решается вопрос о границах на Дальнем Востоке, но это лишь часть того, что задумывалось в «Чоке»…

— Да и в вашем обществе, — обронил Муравьев.

— Границы границами. А что внутри? Какое государство, кто и как правит им? Мы вот судим о китайцах со своей православной колокольни. Многое кажется нам непонятным. А мы с их китайской стены тоже, наверное, кажемся им странными, нелепыми. Но слава богу, начинают понимать, что искать общий язык с нами в конце концов надо!

— И потому сейчас обсуждают проект трактата. А насчет того, что внутри границ, судить не мальчикам из «Чоки» и не юнцам, которые устроили мятеж в Петербурге…

— Простите, но тут вы не правы! — твердо сказал Бестужев. — Восстание подняли зрелые!

— Нет уж, увольте! Если не считать нескольких почтенных возрастом, то мятеж подняли двадцатилетние. И чем все окончилось? Сколько людей погибло! Сколько горя многим семействам, да и всей России! Вот что значат преждевременные меры! Торопить историю бесполезно.

Спорить Бестужев не стал — не стоит лезть на рожон. Он и так сказал много лишнего. Невольно вспомнив о погибшей рукописи, где он пытался ответить на это «зря и рано», он расстроился. Нет, надо обязательно восстановить воспоминания.

— Судя по донесениям, — продолжал Муравьев, — Ишань продолжает упорствовать в мелочах, но тем не менее дело дошло до сличения текстов на русском, маньчжурском и монгольском…

— И на монгольском языке текст?

— А как же! Воды Амура полнятся Ононом, Керуленом и другими реками Монголии. Как только подготовят тексты, я выеду на подписание договора…

«Не слишком ли уверен? — думал Бестужев. — Мало ли какой фокус выкинет Ишань?» Вспомнив о Путятине, которого не допустили ко двору, спросил, где он.

— Его отстранили от должности главы миссии, назначили командиром эскадры, — раздраженно сказал Муравьев. — Вот кто еще из племени торопыг. Дожил до седин, а поступает, как мальчишка. Почти год торчит в Китае, а чего добился? И зачем вообще выносить обсуждение границ в Пекин? Это надо решать как бы между прочим, в отдалении от дворца богдыхана…

Высказанное Бестужевым в прошлом году Муравьев усвоил настолько, что уже считал полностью своим и выдавал как откровение.

— Теперь представьте, — говорил Муравьев, — мы подпишем трактат, а Путятин, не зная этого, полезет снова с тем же. Тут богдыхан, используя нашу несогласованность, может опомниться и не утвердить договор. Ох, как нужна телеграфная связь!

На другой день курьер из Айгуна сообщил о том, что тексты трактата готовы, и Муравьев сразу же отплыл на «Амуре». Два следующих дая устьзейцы провели в томительном ожидании. И когда утром семнадцатого мая пароход показался из-за поворота, Бестужев по флагам расцвечивания на мачтах понял, что переговоры увенчались успехом. На подходе к Усть-Зее «Амур» огласил берега реки торжественным гудком и залпом бортовых орудий, возвестивших о большой победе русской дипломатии. Жители станицы тоже ответили выстрелами из ружей. Перепуганные птицы взметнулись вверх и долго кружились над весенней рекой, всполошенные непонятной им радостью людей.

Почти неделю Усть-Зея празднично бурлила. Восемнадцатого мая из Айгуна прибыла целая эскадра джонок во главе с Ишанем, Джерамингой и огромной свитой чиновников, среди которых Бестужев увидел и «почтаря» Юй Цзечина, и фунде-бошко Найбао. Два дня шли совместные торжества, а двадцать первого мая состоялась закладка храма Благовещенья Пресвятой Богородицы. Сотни людей собрались вокруг холма, на котором закладывалась церковь.

Богатырского телосложения и роста архиепископ Иннокентий внимательно оглядел толпу с небольшого возвышения и начал проповедь, в которой сказал, что разграничение по Амуру открыло не только древний водный путь, по которому шли первопроходцы, но и дорогу православной вере к землям, освоенным еще два столетия назад русскими казаками из Албазина и других мест. Начав довольно тихо, но внятно, отец Иннокентий поднял над головой большой крест и форсировал голос до могучего звучания:

— Еще молимся мы за державу Российскую, за процветание ея! Господи, помилуй, господи, помилуй и бла-гослови-и на-а-с!

Сколько гордости за державу Российскую, за простых русских мужиков, казаков-первопроходцев всколыхнул отец Иннокентий в душах людей!

Глянув вокруг затуманенными от волнения глазами, Бестужев увидел среди множества русских грузина Дадешкилиани, гиляка Позвейна, бурят Епифана Сычевского и Доржи Табунова, успевшего прибыть сюда со своей почтой, а чуть в отдалении стояли тунгусы, дауры, манегры, солоны и тоже шевелили губами, повторяя слова молитвы. И почему-то дрогнуло сердце Бестужева: ведь и они тоже — россияне, соотечественники. И хоть не все будет ровно и гладко, но сколь будет стоять земля русская, столь будут жить вместе разноплеменные сыны и дочери ее!

После закладки храма все пошли на обед, устроенный на поляне, недалеко от резиденции генерал-губернатора. Здесь Муравьев торжественно объявил, что станица Усть-Зейская отныне переименовывается в город Благовещенск.

Во время торжества Бестужев обратил внимание на старика тунгуса в суконном пальто и рубашке поверх него. Па шее у него был галстук, кашне и шарф, а на голове — новая фетровая шляпа. Увидев Бестужева, тот стал подавать знаки, потом направился к нему. И только вблизи Бестужев узнал Мальянгу. Они обнялись, поцеловались.

— Господи, помили! Господи, помили! — пропел Мальянга и выпил стакан вина.

— Ты что, крестился? — спросил Бестужев.

— Два раз, на прошлы год и нынче! — с гордостью ответил тот.

— Разве так можно? — засмеялся Бестужев.

— Можно, можно. Кажды раз рубаха давай, — отодвинув шарф, затем кашне, Мальянга расстегнул рубаху, потом пальто, показал внизу еще одну рубашку.

— Но так нельзя, Мальянга.

— Посему нельзя? Моя не воровай.

— Да я не о том. Смотри, как я одет, как другие. Рубаху только под пальто носят и галстук тоже. Да и кашне с шарфом вместе нельзя.

Мальянга понял, о чем речь, снял рубаху, шарф, утер ими пот с лица, потом достал какую-то косынку, понюхал ее и вдруг заплакал.

— Ну, брат, ты уж опьянел! — огорчился Бестужев.

— Моя пьяна нету, — закачал головой Мальянга. — Дочка Буринда за река угнал…

— Кто?

— Манзура… чиновник.

— Замуж вышла?

— Замуж нету. Манзура говори, манегри — право давай! — махнул он рукой па другую сторону Амура.

— Вот оно что! — нахмурился Бестужев.

— Не только манегров, но и другие племена маньчжуры угоняют на тот берег, — сказал подошедший Дадешкилиани.

— Это нарушение трактата! Ведь там указано, что уходят только маньчжуры, да и то по личному желанию!

— А заставляют и других, — сказал Сандро. — И что делают: похищают детей, и родители поневоле едут за ними.

— Надо заявить протест! — сказал Бестужев.

— Делали уже, но чиновники говорят, что они ничего не знают, а жители, мол, едут сами…

История с Мальянгой опечалила Бестужева, испортив впечатление от совместных торжеств по случаю утверждения трактата. Такие речи говорили маньчжуры, а на деле сразу же начали нарушать договор.

АЛЕКСАНДР ЛУЦКИЙ

Выехав с курьерами, везущими благую весть об Айгунском договоре и основании нового города, Бестужев поднялся на пароходе до Сретенска. Далее курьеры помчались одни — находиться в их экипажах посторонним было не положено. И Бестужеву пришлось ехать на перекладных, более тихим ходом.

В Бянкине Кандинские уговорили его немного задержаться. Отдохнув у них два дня, Бестужев выехал с Марией Алексеевной и Ваней Токмаковым в Нерчинск в их тарантасе Переправившись на пароме через Шилку, они двинулись вверх по реке Нерче.

— Вон гора Маятная, — показал Ваня на большую вершину над правым берегом Нерчи, — сейчас она поросла лесом, а когда маньчжуры осадили Нерчинск, гора была почти голой, и князь Гантимур несколько дней водил по ней кругами свой отряд, изображая, будто к городу подходят русские войска. Маньчжуры струхнули, но не отошли. А гора с тех пор называется Маятной, мол, напрасно маялись гантимуровцы…