Владимир Бараев - Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве

• Название: Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве
• Автор: Владимир Бараев
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1988
• ISBN: 5-250-00014-2

Творчество Владимира Бараева связано с декабристской темой. Ом родился на Ангаре, вырос в Забайкалье, на Селенге, где долгие годы жили на поселении братья Бестужевы, и много лот посвятил поиску их потомков; материалы этих поисков публиковались во многих журналах, в местных газетах.

Повесть «Высоких мыслей достоянье» посвящена декабристу Михаилу Бестужеву (1800–1871), члену Северного общества, участнику восстания на Сенатской площади 14 декабря 1825 года. Действие развивастся в двух временных пластах: прошлое героя (в основном события 14 декабря 1825 года) и его настоящее (Сибирь, 1857–1858 годы).

---

Павел поставил фонарь и начал разматывать бечеву. Кормщик был без чувств. Бестужев попросил принести воды и стал обмывать лицо мужика. Кормщик пришел в себя и попытался открыть глаза, но веки опухли так, что он но мог этого сделать, однако по голосу узнал Бестужева.

— Спасибо, адмирал, — прохрипел он, — век не забуду… И ирода этого навек запомню! Лучше б высек, чем так, — и вдруг заплакал от бессильной злобы, обиды. Бестужев гневно глянул на Павла, хотел что-то сказать, но тут кормщик начал яростно расчесывать в кровь лицо, шею, горевшие от нестерпимого зуда. Бестужев с помощью Павла отвел кормщика вниз. Там он смочил платок водкой и начал протирать лицо и руки страдальца. Тот застонал от боли, но зуд сразу же поутих. Бестужев велел соседям делать так же, как только тому опять станет хуже.

Тем временем начало светать. Бестужев приказал Пьянкову разбудить людей. Впрочем, многие так и не спали от криков и стенаний кормщика. Бестужев сел в лодку и выговорил Павлу:

— И это называется — без пролития крови? Изверг ты!

— Не серчайте, зато всем наука, — оправдывался тот.

— Какая наука? Бояться будут, но ненавидеть — еще больше! Еще немного — и тигр съел бы.

— Какой тигр?

— На всю округу стоны, вот тигр и подплыл к нему.

— Как же вы отогнали его? Я выстрела не слышал.

— Не все решается пулями и розгами!

— Надо было б убить, шкуру сняли бы.

— Шкура понадобилась! О своей теперь побеспокойся!

МАНГИРИ

Два дня шла работа по разгрузке и снятию барж с мелей. К концу второго дня к ним прибыл Мангири. Сын его, юноша лет шестнадцати, высадив отца, сразу же отправился обратно.

Мангири много лет мирно жил на берегу Амура. Чиновники из Айгуна не очень привечали его как единственного хафана — неманьчжура. Зато солоны, основная часть жителей этих мест, уважали и любили своего сородича. Мангири не стремился показать свою власть, не тиранил и не облагал жителей поборами, чем отличались его коллеги на соседних заставах. Главное же, он совершенно не пил спиртного, всегда был ровен, спокоен, интересно рассказывал он о первой своей встрече с русскими в 1854 году.

Приближение огромной флотилии с несметным, как говорили, войском кинуло в панику не столько население, сколько чиновников провинции. Поступило распоряжение жителям покинуть свои дома, и для того пустили слух, будто русские убивают и грабят всех. Но первые же встречи убедили жителей в полном миролюбии русских. Манегры, солоны стали нести все, что можно было продать или обменять. Узнав, что русские берут со своих подданных — тунгусов, якутов — всего по десять белок, тогда как маньчжурский ясак был в десять раз больше, солоны, дауры, манегры решили переехать на левый берег Амура и принять русское подданство. Однако власти запретили это…

Во время рассказа в каюту вошел Павел и сообщил, что кормщику плохо. Узнав, в чем дело, Мангири достал из своей сумки два небольших флакона и попросил отвести к больному. Увидев его, он покачал головой. Лицо, покрытое струпьями, опухло еще больше и стало гноиться. Мужик впал в беспамятство, тяжело дышал. Мангири откупорил бутылочку с темно-зеленой жидкостью. Густая, вязкая, как смола, мазь тягучей струей потекла на чистую тряпку, смоченную жидкостью из второго флакона. Мангири, как лаком, покрыл ею лицо и шею.

— Руки надо вяжи, а то мазь стирай. Утром пройдет, — пообещал он. — Это желчь медвежа, а тута — женьшень.

К удивлению всех, утром опухоль действительно сошла, и кормщику стало лучше. Смазав еще раз струпья, Мангири сказал, что скоро заживут и они.

— Ох, дед! — стал благодарить кормщик. — Век за тебя молиться буду.

Отправляя отряды Пьянкова и Шишлова, Бестужев попросил Мангири быть впереди. Целый день шли хорошо, но к вечеру все передовые баржи сели на мель. Мангири сказал, что на этот раз никто не виноват — другого пути нет, караваны всегда ходили только здесь. Но ждать у моря погоды не хотелось, Бестужев решил преодолеть мели по слегам. И хотя лес находился в семи верстах, он направил туда несколько человек зая жердями, а остальным приказал разгружать баржи.

Жерди доставили лишь на следующий день, а река за: это время обмелела так, что одна из барж полностью оказалась на суше. Сделав под нее подкоп, рабочие настелили слеги саженей на сорок. Уклон был небольшой, но достаточный для стягивания. Более ста человек, почти половина сплавщиков трех отрядов, участвовало в опе-Ч рации. Одни взялись за канаты, другие приготовились толкать сзади.

— Раз-два, взяли! Еще взяли! — командовал Павел.

Баржа дрогнула от напора и, тронувшись с места, медленно заскользила по слегам. Все, кто мог, продолжали тянуть ее. Набирая скорость, она шла все быстрей, подминая своей тяжестью слеги. Достигнув воды, она подняла бурун, и люди закричали «ура», будто не баржу стянули с мели, а новый корабль спустили со стапелей. Другие баржи были ближе к воде, и их удалось стянуть быстрее.

ВСТРЕЧА С РАДДЕ

Четвертого августа в четыре часа утра при свете убывающего полумесяца они снялись и пошли пд Хинганской горловине. Амур, стиснутый здесь до трехсот саженей, нес свои воды быстро, стремительно. Ни одного мыска, ни островка на пути. Клокочущая, бурлящая толща воды зримо передавала огромную мощь даже наполовину убывшего Амура. До чего же любо было мчаться без остановок после сонной одури мелей и илистых проток. Амур здесь походил на человека, который вдруг решил показать все, на что он способен.

Лишь в девять вечера, пройдя щеки Малого Хингана, они стали причаливать для ночлега. И увидели человека, машущего им с берега. Это был Густав Иванович Радде.

— Наконец-то, — бросился обнимать он Бестужева, — Отряды Иванова и Никитина прошли месяц назад, а вас все нет и нет.

Радде повел гостя вверх, и через полверсты они оказались на пологой поляне, где высился большой дом.

— Знаете, из чего построен он? — спросил Радде. — Из бревен вашего плота! Как же я благодарил вас и в пути, и здесь, когда ставил этот замок. А сейчас баню и конюшню строим. Мне помогают три казака и тунгус Горонга, которого нанял тут. Недавно он крестился и стал называться Иваном. Прекрасный помощник! Неделю назад он увидел, кто-то плывет с той стороны. Темнело, как сейчас. «Барин, медведь, — шепчет мне, — Стрелять, нет?» «Конечно, — отвечаю, — только пусть из воды выйдет…» Сопит, будто близехонько. Вышел из воды, отряхивается — ба, да это кабан! И здоровущий такой! Двумя прыжками хвать в кусты. Горонга выстрелил в угон и говорит: «Ну, барин, зря не стрельнули раньше, а теперь ушел». Пошли в кусты, может, ранили и догоним по крови. Смотрим, а кабан лежит, не дрыгается — наповал убит. Ну, жирный парень — девять пудов мяса да пуд жира из потрохов натопили…

— Слушаю вас и удивляюсь — совсем по-сибирски говорите.

— А чем я не сибиряк, даром, что ли, год на Байкале прожил?

Войдя в дом, Бестужев оказался в просторной комнате, заваленной множеством коробок с насекомыми, чучелами птиц и животных. Огромная голова тигра, снятая вместе со шкурой, лежала на полу.

— Этот господин за нами охотился. Мы сидели на берегу, а он начал к нам красться. Явно людоед. После прошлой зимы, когда погибло много наших, тигры и медведи стали людоедами, так что будьте осторожнее…

Бестужев сказал, что знает об этом, и рассказал своей встрече с тигром. На книжной полке лежали определители растений, «Синопсис» Коха, «Зоография» Палласа, у изголовья постели — «Фауст» Гете и томик Шиллера.

— Гете и Шиллер всегда со мной, и на Кавказ возил, и на Байкал. А вы взяли что-нибудь с собой?

— Томик Лермонтова, — ответил Бестужев…

Тут в комнату вошел высокий статный казак. Густав Иванович представил его — Николай Бородин. Тот с достоинством поклонился и сказал, что пора ужинать.

— Неси кабанятину, а я растоплю печь, — приоткрыв дверцу, Раддс показал в глубь печи на вытисненные в кирпичах фамилии — Радде, Бородин, Кухтин, Номохонов. — Решили память оставить о себе, найдет кто-нибудь в будущем веке развалины дома и вспомнит нас… Эх, были бы деньги, я бы не год, а несколько лет провел здесь. Такой край, столько нового — девятьсот видов чешуекрылых, пятьсот видов жуков собрал всего за полтора месяца. Но на днях горе случилось. Поймали редкостного барсука, закрыли в клетку, а он ночью землю подкопал и был таков.

— Какое же это горе? — улыбнулся Бестужев.

— Как же? Вдруг не найдем такого же?

После ужина Бородин вышел, и Радде стал нахваливать его.

— За что бы ни взялся — все сделает. Такой сметливый да ловкий. Жил себе в Забайкалье, нигде не учился, но так удивляет порой. Закрепляю парус в лодке, а он говорит: «Барин, еще шесть градусов левее…»

— Повезло вам с помощниками.

— Не совсем, Бородин и Горонга хороши, а Кухтин и Номохонов — ленивцы.