Владимир Бараев - Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве

• Название: Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве
• Автор: Владимир Бараев
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1988
• ISBN: 5-250-00014-2

Творчество Владимира Бараева связано с декабристской темой. Ом родился на Ангаре, вырос в Забайкалье, на Селенге, где долгие годы жили на поселении братья Бестужевы, и много лот посвятил поиску их потомков; материалы этих поисков публиковались во многих журналах, в местных газетах.

Повесть «Высоких мыслей достоянье» посвящена декабристу Михаилу Бестужеву (1800–1871), члену Северного общества, участнику восстания на Сенатской площади 14 декабря 1825 года. Действие развивастся в двух временных пластах: прошлое героя (в основном события 14 декабря 1825 года) и его настоящее (Сибирь, 1857–1858 годы).

---

Тут к барже подошла лодка, в которой сидели Пьянков и Митрофан. Подплывая сюда, они все видели и слышали.

— В следующий раз, — тихо сказал Бестужев, — это ожидает всякого, по чьей милости произойдет задержка. И последнее: Пьянков и Шишлов от командования отстраняются. Вместо них будет Митрофан Турчанинов…

Все с изумлением глянули на нового начальника, а тот от неловкости задвигал желваками, глядя на людей из-под густых темных бровей.

Разгружать товары пришлось не на сушу — берег был далеко, а на соседние баржи. Все, что можно, стали перевозить на лодках, а крупные ящики, бочки переносили на носилках из жердей. Рабочие трудились по пояс, а кое-где и по грудь в воде. Мальянгу, спешившего домой, Бестужев отправил обратно с первой же встречной лодкой, дав ему рубаху и более двух рублей серебром.

ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ

К концу следующего дня сверху показалась какая-то пестрая флотилия. Догадавшись, что это переселенцы. Бестужев предупредил Павла, чтобы никого не подпускали к баржам и никто не покидал их. Тот отчалил на оморочке к нижним баржам.

В лучах закатного солнца быстро приближалась лодка с парусом. В ней поднялся офицер Буйвид, давний знакомый Бестужева — не раз заезжал в Селенгинск. С лодки бросили конец, Чурин поймал и закрепил его.

— Вот не думал нагнать, — сказал Буйвид после приветствия.

— Не плавание, Дмитрий Федорович, а мука. Вам-то легче.

— Идем быстро, но бед хватает: люди болеют — животами маются. Нескольких уже схоронили. И с женщинами сладу нет, шестьдесят ссыльнокаторжных. Хотел пристать здесь, да мужики ваши могут передраться из-за них. Так что отправлю баб ниже, а тут стану сам, да и лошадей надо бы выгнать.

— Вот лужок хороший, — показал Бестужев, — становитесь там, а вечером ко мне.

Буйвид поплыл дальше, и вскоре мимо баржи стали проходить плоты. Дети махали руками, приветствуя стоящих на барже Бестужева и Чурина. Прошел плот с лошадьми.

— Гляньте, бабы, какие бравенькие стоят! — послышался крик с очередного плота, накрытого навесом из корья. Из-под него стали выглядывать, а затем и выскакивать женщины.

— В сам-деле бравые! Особенно старшой. Сразу видать — гвардеец!

На шум выбрались рабочие из трюма баржи.

— Мужиков-то скоко! Эй, старшой, пришли их к нам!

— И сам приходи!

За первым плотом — второй, и все в том же духе. Да похлеще. И мужики стали отвечать криками, махать руками.

— Совсем одурели бабы, — усмехнулся Чурин.

— И наши хороши, — сказал Бестужев, видя, как орут, пританцовывают мужики.

Двое охранников бросились к краю плота, отталкивая женщин.

— Прочь, бесстыжие! Креста на вас нет!

Третий плот, возбужденный криками первых, оказался самым шумным. Никогда Бестужев не слышал столь грубых шуток, не видел таких циничных жестов.

Одну из девок на краю плота в сутолоке столкнули в воду. Казак, пытаясь удержать ее, упал вслед за ней, но, испугавшись, сразу же забрался обратно. А девку — то ли она захлебнулась, то ли не умела плавать — понесло быстрым течением в сторону.

Видя, что дело может кончиться бедой, Бестужев с Чуриным спрыгнули в лодку и стали грести к тонущей. Голова девушки уже несколько раз скрывалась под водой. Бестужев едва успел схватить ее за волосы и с помощью Чурина затащил в лодку. Она долго надрывно кашляла, а потом зарыдала, пряча лицо в ладонях.

— Ну будет, будет, — стал успокаивать ее Бестужев, погладив по волосам. Девушка глянула на него и утихла. Ей было лет двадцать пять. Мокрое платье облепило ее стройную фигуру. Она прижалась к его ногам, дрожа всем телом.

— Как тебя звать?

— Елизавета… А вас как величать?

— Михаил Александрович, а его — Иван Яковлевич.

— Разве мы не одни? — удивилась она, глянув назад. — Молод еще по отчеству называться.

И столько неприязни было в ее голосе, что Чурин заерзал на доске и спросил, куда грести.

— К плоту, конечно, куда еще. Как ты сюда попала?

— Долгая история, вот сведет господь, расскажу, а сейчас, извините, дайте я вас поцелую, — пригнув голову Бестужева, она целомудренно поцеловала его в щеку. — Спасли…

— В губы его, Лизавета! В губы! — закричали с плота.

— Ишь, отхватила! Сразу двух завлекла!

— Простите их, грешных, — сказала она, поднимаясь на ноги.

Он тоже встал и подал ей руку. И до того красиво и естественно, просто сделал он это, и так женственно, мягко приняла она руку, что шум на плоту вдруг стих. Все невольно залюбовались давно забытой или никогда не виданной картиной. И хоть он был в простой холщовой рубахе и сыромятных сапогах, а она — в мокром драном платье, казалось, будто благородный принц помогает взойти на корабль прекрасной принцессе. Когда женщина ступила на мокрое бревно плота, он осторожно поддержал ее за талию.

— Merci beaucoup! — вдруг, сказала она.

— S'il vous plait! — ответил Бестужев.

— Parlez vous francais? — удивилась она.

— Vous etes tres gentille, je vous aime bien.

— Ici, sur L'Amour, j'entends une declaration d'amour.[14]

— У, стерва! Из-за тебя чуть не утоп! — зарычал вдруг казак и замахнулся на нее. — Прочь от борта, сука!

— Я попрошу вас! — Бестужев произнес это настолько властно и твердо, что казак тут же оробел и опустил руку.

При полном молчании Бестужев с Чуриным отплыли от плота и направились вверх по течению. Женщины провожали взглядами удаляющуюся лодку. Елизавета безотрывно смотрела вслед, прикрыв глаза ладонью, и, когда Бестужев оглянулся, махнула ему. Он тоже поднял руку. Чурин греб молча, сосредоточенно, а потом спросил:

— Интересно, кто она?

— Трудно сказать. Во всяком случае, не из простых.

— Еще немного — и утонула бы. Странно: рев, крики, а сейчас вдруг тишина.

— Отвыкли от человеческого обращения, вот и поразились: оказывается, есть еще оно на свете…

Когда они вернулись к себе, солнце зашло. Туман наплывал на реку вместе с сумерками. Два плота с лошадьми остановились чуть ниже по течению. Огни костров загорелись на берегу. Кто-то отбивал косу на металлической бабке, стук молотка, отражаясь эхом в зарослях на острове, заметался над рекой. Затем послышались взмахи литовок, шорох скашиваемой травы, позвякиванье ботал на шеях лошадей, согнанных с плотов на подножный корм.

А как там дома с сеном? Анай с Эрдынеем обещали накосить, но этого будет мало. Лошадь, две коровы, овцы. Денег много уйдет зимой на покупку сена.

Вскоре к костру Бестужева подошел Буйвид. Бестужев спросил, что это за женщина и как она попала на каторгу.

— Девица Елизавета Шаханова из Екатеринбурга. Была гувернанткой в семье фабриканта, тот стал обхаживать ее, а жениха, инженера, сослал в Верхотурье. Хозяйка выгнала ее, но хозяин продолжал вокруг нее крылом чертить. Тогда фабрикантша поймала ее на улице, вцепилась в волосы. Защищаясь, Елизавета оттолкнула ее, та упала, подняла крик. Ничего страшного не было, но девицу осудили.

— Обычный исход, но еще не кончена жизнь.

— Конечно, в Николаевске выйдет замуж, да и другие тоже.

— Откуда переселенцы?

— Из Забайкалья, — ответил Буйвид и рассказал, что почти все — не по доброй воле. Богатые откупились — нашли вместо себя замену. Но есть и по охоте, из горнозаводских. Положение у них хуже, чем у крепостных — фактически вечнокаторжные. А на Амуре их ждет вольная жизнь. Коров, лошадей, продовольствие получат и денег выдадут.

— Зачем деньги, кругом ведь тайга? — спросил Бестужев.

— Купцы лавки откроют, да и местные племена охотно берут наши деньги, правда, не ассигнациями, а серебром. — Буйвид придвинулся и шепнул на ухо, что везет пять ящиков монет на двадцать пять тысяч рублей.

— Осядут ли переселенцы, не разбегутся ли?

— А кто разрешит? Ни вернуться назад, ни переехать на другое место они права не имеют.

— Но это же по Аракчееву! — воскликнул Бестужев. — Еще муштру осталось ввести!

— Главная задача поселений — обеспечить судоходство по Амуру, дрова, провиант заготовлять, а дай волю, разбегутся.

— А если место неудачно — земля хлеб не родит или ее вода заливает?

— Только с разрешения губернатора. Впрочем, не беспокойтесь, места хорошие, а россияне — народ живучий. Якутию, Камчатку обжили, а Амур и Сахалин и подавно…

Расставшись с Буйвидом, Бестужев подумал, что, действительно, живуч русский мужик, но сколько горя терпел и еще терпеть будет из-за подобных рассуждений!

УСТЬ-ЗЕЯ

Только пятнадцатого июля караван прибыл в Усть-Зею. Бестужев увидел ряд палаток и большой шатер генерал-губернатора. Муравьев стоял в окружении офицеров.

По его энергичным жестам было ясно, что он распекает кого-то.

Пришвартовав баржу, Бестужев поспешил к Муравьеву. У его резиденции он увидел Буйвида, Кукеля, Раевского и высокого человека в черкеске с газырями. Все они, кроме горца, смотрели на Бестужева с явной тревогой и сочувствием.