Григорий Василенко - Найти и обезвредить. Чистые руки. Марчелло и К°

• Название: Найти и обезвредить. Чистые руки. Марчелло и К°
• Автор: Григорий Василенко
• Издательство: Издательство ДОСААФ СССР
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1987

Книгу составили три повести, рассказывающие о мужественной борьбе сотрудников советской госбезопасности с белогвардейской подрывной агентурой в годы гражданской войны, о деятельности чекистов в первые годы после Великой Отечественной войны и в наши дни.

Для массового читателя.

---

— Не встречал таких.

— Защищаешь мужиков. Ну ладно...

— Интересно, товарищ майор, то, что они встречались в сорок первом и сорок втором годах, в самое тяжелое, голодное время в Ленинграде. Вера Петровна болела. Он сочувствовал ей на словах, рассказывал о своем пайке, а помочь не удосужился. Больную внимательно опекал муж. А он, между прочим, догадывался, и не без основания, о том, что его блудливая супруга давно погуливала с этим... И тем не менее муж пришел на помощь, отдавая ей все, что мог, и этим спас ей жизнь. Вот они какие бывают, мужики...

Майор внимательно слушал доклад оперуполномоченного, но у него так и не складывалось определенного мнения о предательстве Деверева. Прямых доказательств того, что со связным перешел на сторону врага, не было. Все то, что удалось собрать Сафронову, характеризовало Деверева не с лучшей стороны, но этого было мало.

— Иван Васильевич, — остановил майор оперуполномоченного, — вы продолжайте расследование. Докладывайте... Должен только сказать, что начальство ждет от нас не косвенных, а прямых доказательств измены Деверева. Кстати, что можно сказать о Колотове?

— Колотов — матрос. Характеризовался только положительно. Приходится удивляться, как мог сбить его с толку Деверев. Скорее всего, заманил. Тот, конечно, ничего не подозревал. За него я ручаюсь.

— Все это надо доказать, Иван Васильевич.

Чрезвычайно трудно было добыть данные о том, что Деверев изменил Родине. Над этим и задумались майор и старший лейтенант, сидя во фронтовой землянке с кружками кипятка в руках. Видя озабоченное лицо оперуполномоченного, майор сказал:

— Кое-какие возможности у нас есть. Мы займемся этим вопросом, но и вам надо активно действовать. Делайте выводы из этого позорного явления.

29

Как ни старался Деверев завоевать у немцев их расположение на следовавших один за другим допросах, как ни подстраивался к ним, стремясь угодить тем, кто его допрашивал, впереди отчетливо маячил лагерь военнопленных. С ним не церемонились, не делали для него никаких исключений, хотя он и рассчитывал на особый прием. Не помогали ссылки на дворянское происхождение и на сестру фон Вольф, проживавшую в Берлине.

Эдуард де Вьеро, как он себя называл, в который раз повторял сочиненную им биографию, которая ему очень нравилась и льстила его самолюбию. Свою родословную он прослеживал с тех далеких лет, когда на португальском корабле в Россию прибыл некий Антонио де Вьеро, как немало прибывало и других иностранцев в те петровские времена, решивших испытать свою судьбу в государстве, где в бескрайних снегах и глухих лесах бродили медведи.

— Русским царем Петром, — затянувшись немецкой сигаретой, продолжал Деверев, наблюдая за обер-лейтенантом и его переводчиком, которые его допрашивали, — он был назначен градоначальником строящегося Петербурга... — Он сделал длинную паузу, давая возможность немцам вникнуть в то, что он сказал, и ожидал реакции.

— Weiter, — равнодушно сказал обер-лейтенант.

— Дальше, — перевел переводчик.

— Петр старался опереться на иностранцев и заменить ими консервативных русских бояр. Для этой цели им были введены всевозможные титулы и чины. Де Вьеро был пожалован графский титул. В русском же произношении фамилия претерпела изменения, пока не превратилась в современную. Все это мной слышано в семье, от матери, и читано в «Истории государства Российского». Мой дед учился в пажеском корпусе, стал офицером. Мой отец воспитывался в Петербурге в учебном заведении для дворян, но средств уже не было, и моя мать стала хлопотать о помещении меня на казенный счет в Гатчинский сиротский институт, куда и удалось меня поместить. Окружавшая меня среда воспитанников подсмеивалась над моим графским титулом, я получал массу обид и неприятностей. Из-за этого я рос замкнутым, избегал людей. Революцию и я, и окружавшие меня сверстники приняли с огорчением: большевики запретили вечерние молитвы в честь благодетелей, приютивших нас, сирот, и дававших нам помощь. Не меньшее возмущение вызвала отмена преподавания закона божьего. Дирекцию института заменили избранными на собрании. Лет мне тогда было мало, но о смысле происходящих событий я уже тогда задумывался.

— Вы служили в Красной Армии? — прервал его офицер.

— В тысяча девятьсот тридцатом году призывался для прохождения вневойсковой подготовки. Военкомат снял меня с учета «за невозможностью использования», потому что в анкете я написал о своем графском происхождении. Все это давило на меня, заставляло думать, что я нахожусь в положении затравленного зверя. Хотя впоследствии я окончил институт, был призван в армию и мне было присвоено звание, я не мог простить Советам старой обиды и решил перейти на сторону немецких войск. Я готов служить Великой Германии, ее фюреру, — высокопарно закончил Деверев.

Переводчик давно заметил, что граф безбожно врет на допросах, показывая свою осведомленность в вопросах, которые не входили в его служебную компетенцию. Он из кожи лез, пытаясь произвести нужное впечатление, изобразить себя незаурядным военным специалистом и не попасть в лагерь для военнопленных. Немцы не спешили ему верить и поместили в типовой грязный барак с нарами в несколько ярусов.

За высоким забором и колючей проволокой Деверев оставался в том виде, в каком бежал к гитлеровцам, — в форме офицера Советской Армии. Ему отводили роль новичка в лагере, только что перешедшего с «той» стороны. Военнопленные косились на него и в первые дни ни о чем не расспрашивали, хотя расчет немцев был именно на то, что к Девереву потянутся пленные за новостями. Встретив молчаливые непроницаемые лица узников, он, по сути, ни слова не мог вымолвить о поражении Советской Армии, как ему было наказано, боялся даже заикнуться об этом.

Под лагерь были приспособлены бывшие гаражи и каменные сараи, обнесенные тремя рядами колючей проволоки. По углам, на сторожевых вышках, стояли пулеметы, а вдоль проволоки прохаживались солдаты с автоматами. Внутри лагеря у каждой двери стояла стража с повязками на рукаве, которая проявляла не меньшее рвение в поддержании лагерного режима, чем немецкий комендант и его подручные.

Уже в первые дни Девереву пришлось узнать, что в лагерь прибывают команды, которые задерживаются недолго. В нем шла сортировка военнопленных по схемам, разработанным в «Восточном министерстве». Выявлялись коммунисты и комсомольцы, комиссары и командиры Советской Армии, евреи, безнадежно больные, обессилевшие и готовившие побеги. В карточках на военнопленных с педантичной точностью проставлялись в соответствующих графах данные их опроса. Отбирались и физически здоровые молодые мужчины для отправки на заводы и фабрики Германии и в тыловые воинские части вермахта.

Лагерная команда, в которой оказался Деверев, ежедневно выносила из бараков умерших за ночь, укладывала их рядами, как бревна, в крытый кузов автомашины. Потом команде приказывали взбираться на трупы, предупреждая, что при попытке бежать они будут расстреляны с автомашины, следовавшей за ними.

За городом у глубокого рва транспорт разгружался. Деверев усердно сбрасывал мертвецов, чтобы не получить замечания от немцев, стоящих наготове с автоматами. В лагерь он возвращался один. Остальных, которые выезжали с ним, у него на глазах расстреливали в том же рву. На обратном пути в кузове сидел с автоматом конвоир, направив ему дуло прямо в живот. Машину подбрасывало на ухабах, автомат тоже все время подпрыгивал в руках солдата, и Деверева на каждом ухабе пронизывала страшная дрожь.

Однажды, возвращаясь вот так же после очередной «операции», по пути где-то остановились. Из кабины вышел унтер-офицер и что-то сказал своему солдату. Деверев сидел в углу кузова, прижавшись спиной к металлическому борту, и думал не столько о том, что он видел и делал, а о том, что ему еще предстоит. Солдат поманил его к себе, но не позволил встать. Деверев подполз к нему по-обезьяньи, на четвереньках, чем доставил удовольствие конвоиру. Охранник бросил ему сигарету и, чиркнув зажигалкой, разрешил прикурить, тут же указав на место в углу, как указывают дрессированной собаке. Деверев, держа в зубах дешевую сигарету, которая туманила ему сознание, послушно занял отведенное ему место. Чем больше он затягивался, тем дальше отдалялся только что виденный им ров, мертвецы, сваленные в него, и упавшие под пулями четверо пленных. У него снова блеснул слабый огонек надежды оттого, что, как и в прежние поездки, его пощадили, а сегодня даже дали сигарету.

На ночь Деверева поместили в барак, до отказа набитый военнопленными, только что вернувшимися с работы в карьере. Перед этим с ним беседовал фельдфебель, заместитель командира лагеря, предупредив, что в бараке, где он будет жить, замышляется побег. Ему поручалось примкнуть к группе, чтобы установить всех участников и вовремя сообщить об этом администрации лагеря. Фельдфебель, очевидно, что-то знал о нем, раз завел такой разговор. Еще напомнил, что он должен ценить великодушие, иначе... Впрочем, запугивать трусливого Деверева не было необходимости, он и без того готов был на любую подлость.