Григорий Василенко - Найти и обезвредить. Чистые руки. Марчелло и К°

• Название: Найти и обезвредить. Чистые руки. Марчелло и К°
• Автор: Григорий Василенко
• Издательство: Издательство ДОСААФ СССР
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1987

Книгу составили три повести, рассказывающие о мужественной борьбе сотрудников советской госбезопасности с белогвардейской подрывной агентурой в годы гражданской войны, о деятельности чекистов в первые годы после Великой Отечественной войны и в наши дни.

Для массового читателя.

---

— Тюпа из зондеркоманды?

— Нет. Другой, — сказал майор. — Пока, к сожалению, неизвестный.

С танцплощадки соседнего городского сада в кабинет с толстыми монастырскими стенами и постоянно открытыми окнами долетали звуки фокстротов и танго, смех, шум молодежи. Силенко прислушался и, уже не глядя на меня, как бы про себя сказал:

— Быть бы тебе там, среди них, а не сидеть за столом в такой вечер в этой келье. Все нормальные люди вечером отдыхают, а нам с тобой вот надо корпеть над версиями, разрабатывать планы, искать преступников. Но дело — есть дело.

Вооружившись карандашом и бумагой, я раскрыл папку.

«...Летом 1943 года, — читал я под звуки отдаленного танго, — когда я работал в 369-й штрафной команде в газогенераторном цехе алюминиевого завода в Нюрнберге, меня вдруг бросили в вагон с решетками. Поначалу я думал, что везут меня в другой лагерь. Такое часто бывало. А оказалась тюрьма в Тарту. Везли долго. По пути времени было много, чтобы перебрать в памяти все, за что меня могли сжечь в лагерном крематории. Причин, по которым я не нравился немцам, тоже было много. Да они могли меня убить и без всяких причин, как они это делали с сотнями тысяч таких, как я. У них все это было продумано и механизировано. В Тарту я больше месяца просидел в камере с одним типом. По-другому его назвать не могу. Он находился уже в камере, когда меня туда втолкнули. Только до сих пор не пойму, зачем меня, простого смертного, так далеко везли и что немцы от меня хотели узнать. Тот тип продался немцам. Использовали они его как подсадную утку. В этом я убежден. А может, и другие найдутся, которые подтвердят это. Все это и заставило меня обратиться к вам...»

Далее высказывалось пожелание и даже требование найти того давнишнего сокамерника и разобраться с ним. Я перечитал еще раз заявление, написанное карандашом, но не нашел в нем какого-либо... корня, что ли, отправных данных, за которые можно было бы уцепиться. Автор не сообщал никаких подробностей и деталей, которые бы подтверждали его выводы. Своего соседа по камере он называл только по имени и при этом еще оговаривался, что имя могло быть ненастоящим. Никаких примет, никаких наводок для розыска не давал. «Да и стоило ли его разыскивать? — задавал я себе вопрос. — Мало ли что заявителю могло показаться в темной камере?»

Единственное, что меня подкупало, это искренность заявителя. Я как-то сразу стал на его сторону и, кажется, понял его. Но он мог и добросовестно ошибаться, поэтому сразу же пришлось сделать самому себе замечание — не торопись...

— Я тебя оторву на минутку, Алексей Иванович, — сказал майор, заметив, наверное, некоторую мою разочарованность от прочитанного. — В заявлении Амурского что-то есть. Но не надо исключать и того, что он сам, возможно, преследует какую-то цель, которая нам пока неизвестна. Такое тоже бывает. Не спеши зачислять его в виновные или невиновные. В конце концов какая-то причина толкнула этого Амурского к нам. Тут надо копать глубоко, удивляться всему, что написано и сказано, анализировать и делать выводы, а кое-что примерять даже на себе, хотя это и трудно. Главное — нельзя быть равнодушным в нашем деле. Кажется, Анатоль Франс сказал, что наиболее правдоподобно выглядит именно фальшивый документ.

Я не знал, что говорил по этому поводу Анатоль Франс. И очень жалел. Наверное, даже покраснел. Начальник отделения незаметно и тактично подбрасывал мне мысли для анализа и раздумья.

Я давно уже заметил, что майор сам умел внимательно слушать и удивляться самым обыкновенным историям, глубоко проникая в суть, анализируя всю цепь фактов. При этом на его лице не было и тени того напускного высокомерия или скуки, характерных для натур мелких или пресыщенных. Майор называл меня по имени и отчеству, хотя был старше по возрасту и званию, и я уже знал, что это общепринятое, хотя и неписаное правило обращения в коллективе, в котором я начинал работать. После армии как-то странно было называть майора Георгием Семеновичем, но скоро я понял, что принятая форма создает особый микроклимат во взаимоотношениях, построенных на обоюдном доверии и высоком уважении старшего по службе и подчиненного. Здесь царила психологическая атмосфера, основанная на безусловном выполнении указаний начальника, хотя на уставы не ссылались и команд не было слышно. Работа строилась на неукоснительном соблюдении служебного долга и дисциплины.

Я прочитал материалы, закрыл папку и молча вздохнул, не написав ни слова на лежавшем передо мной чистом листе бумаги.

Силенко оценил мою позу, посмотрел на часы и сказал с пониманием:

— Иди отдыхай. Завтра на свежую голову продолжишь, и тогда поговорим. Кстати, не мешало бы в нашем положении запросить Тарту. Не сохранились ли там какие-нибудь записи узников тюрьмы периода оккупации? Вряд ли, конечно... Но попытаться можно. Отложим это на завтра.

Часов у меня не было. Трофейные давно остановились, и в ремонт их никто не брал, а покупку новых приходилось откладывать. Многое надо было приобрести из одежды и обуви, а без часов пока мог обойтись. По пути домой время узнавал на круглых электрических часах, которые висели на опустевшем в центре города перекрестке. Под ними всякий раз стоял или прохаживался постовой милиционер. А стрелки всегда показывали за полночь.

2

Никаких встречных фактов или дополнительных писем по материалу, названному в шутку «Нулевым циклом», не поступало. Оставалось побеседовать с автором заявления неким Амурским и по возможности уточнить и выяснить загадочные обстоятельства той истории, посмотреть на заявителя собственными глазами. Я попросил разрешения на это.

— Не возражаю, — согласился со мной Георгий Семенович.

Во второй половине дня я отправился на трамвае в рабочий поселок строителей металлургического завода, где проживал автор заявления. Комендант общежития, пожилая женщина, бойко управлявшая мужским обществом, сказала, что Амурского она хорошо знает, но он еще не приходил с работы.

— Человек он представительный. Его все побаиваются. Вот посмотрите на него и поймете, что он за человек. Говорит басом, и характер у него есть. Скажет одно слово — и сразу даже завзятые выпивохи затихают. К тому же человек он грамотный, каких у меня мало в общежитии.

Я поинтересовался, чем занимается Амурский на работе и после работы.

— При канцелярии он. А что он там делает — точно не скажу. Кажется, плановик...

От коменданта я узнал не только об Амурском, но и о положении дел на площадке доменной печи и во всем строительном тресте. Построенный еще до войны поселок стал уже тесным для тысяч рабочих, приехавших в недавние годы на восстановление металлургического завода, разрушенного оккупантами. Надо было строить жилье. Трест «Промстрой» возводил небольшие двухэтажные дома из крупных шлакоблоков, но все равно жилья не хватало. В этом был главный тормоз расширения строительства и дальнейшего развития завода.

Долго я сидел в тесной комнате и слушал женщину-коменданта. Наконец в широко распахнутых дверях появился высокий мужчина богатырского сложения, но с заметной одышкой и попросил ключ. Я сразу понял, что это и есть Амурский.

— Легок на помине, — сказала комендант. — Вас тут ожидают, Викентий Петрович.

— Кто? — грубовато и хмуро спросил он. Комендант кивнула в мою сторону. Он смерил меня нагловатыми глазами, чуть растянул губы в едкой ухмылке, которая ничего хорошего не предвещала.

Это была моя первая беседа подобного рода с заявителем. Я не знал, как лучше ее начать, с какого вопроса, и, испытывая некоторую связанность, попросил женщину-коменданта оставить нас вдвоем. Потом указал богатырю на скамью у стенки, расшатанную и скрипучую. А сам уселся на табурет у стола и выжидающе глянул ему в глаза. И странное дело, Амурский как-то присмирел и обмяк. Открытые и отчасти ехидные его глаза сощурились и настороженно ловили мой взгляд. Выражали они также и некоторую досаду: человек устал и хотел после работы отдохнуть, а тут я со своей беседой.

— Так чем могу быть полезен, молодой человек? — спросил он.

— Мне хотелось бы поговорить по поводу вашего заявления к нам, — скованно сказал я.

— Заявления?.. Я все там написал, что же еще?

— Все по порядку, с самого начала. Есть неясности, мягко говоря.

Амурскому не хотелось пересказывать все с самого начала, но я просил, а потом настоял на том, чтобы он рассказал по крайней мере самые важные моменты, которые бы дополняли или поясняли его заявление. Он закурил и долго раздумывал. Мне не совсем понятно было такое его поведение, но я терпеливо ждал.

— Когда бросили меня в камеру, — начал он почему-то с середины, — тот тип уже сидел на нарах и беззаботно болтал ногами, будто заранее поджидал меня. Или кого-то другого, одним словом — жертву.

— Почему вы сделали такой вывод?

— Мне так показалось. Иногда это можно просто почувствовать. Да... Я не могу этого объяснить, но я сразу его «срисовал», — продолжал Амурский после паузы. — На это нужно иметь нюх, как у гончей собаки. Он явно переигрывал. К нему бросали меня, как цыпленка на съедение удаву, а он даже глазом не повел. Поначалу рта не раскрывал. Не интересуется, видите ли... Так не бывает в «казенном доме». Сидел я с ним недолго, но, по-моему, посадили меня к нему — или наоборот — не зря. Работал он на швабов. Убежден. У меня на таких верный глаз.