Александр Крестинский - Жизнь и мечты Ивана Моторихина

• Название: Жизнь и мечты Ивана Моторихина
• Автор: Александр Крестинский
• Жанр: Прочая детская литература

---

Нрав у отца неукротимый. Заявление не взял обратно.

Партийные люди приходили. Уговаривали. Тихо, по-хорошему.

Куда там! Закусил удила, понесся...

Но мать! Вот что непонятно Ивану - почему мать не против? Почему она со спокойной душой принимает эту перемену в жизни?..

Впрочем, одно разногласие у них было - куда ехать. Отец голосовал за город, ему покою не давал пример дяди Егора: культура!

- Ну, помаемся годик-другой, на стройку пойдем, а там квартиру дадут. Газ, вода горячая.

Но тут мать была непреклонна: "Не поеду в город, и все!" Она звала отца в Ступино, откуда сама была родом.

Вот, наверно, где крылась причина, почему Надежда Егоровна Моторихина с легким сердцем готова была покинуть Фалалеево. Тянуло ее в родные места. Там, в пустом одичавшем доме, одна-одинешенька, жила ее мать, бабушка Ивана, Прасковья Васильевна.

Отец погомонил, поворчал и согласился. "Ладно, - сказал, - все ближе к городу".

Это верно. От Ступина до города рукой подать.

Главное у родителей было решено. Оставались хозяйственные заботы.

* * *

Даже теперь, когда все стало ясней ясного, Иван не мог до конца осознать реальность события, участвовать в котором ему предстояло. Он находился в каком-то полусне, выйти из которого боялся, потому что пробуждение грозило правдой, а правда была горькая. Все, что он слышал вокруг себя, все эти разговоры насчет отъезда, сборы, суета казались ему шуткой, глупой и злой взрослой шуткой, достаточно грубой, чтобы, пошутив, - извиниться. Казалось, вот-вот все кончится громким хохотом, как за столом, когда разыгрывают.

Но этот полусон был просто внутренней защитой: чтобы слабая сторона его души привыкла к правде. Что же касается сильной стороны - та давно все понимала и кипела в бессильном гневе: как, почему он обязан уезжать из Фалалеева? Он не хочет! Не хочет!

А его даже не спросили.

* * *

За обедом отец сказал:

- Ты, мать, насчет дома не переживай. Договорился я с Дутым, он купит. В рассрочку. У ихнего дома нижние венцы подгнили, так он хочет из двух один сладить. Ему хорошо, и нам не худо.

- Пустой он мужик, - сказала мать, - трещит, как горох. Не верю я ему. Пускай деньги разом представит, тогда и ключи отдашь.

Иван смотрел то на отца, то на мать, и деловое выражение их лиц поражало его все больше. Это было так, как если бы, глядя на пожар, люди смеялись.

Отец поймал его взгляд.

- Ты чего это? - удивился. - Смотри-ка, мать. Волчонком глядит!

Губы у Ивана дрожали, в горле стоял ком, мешал заговорить. Сейчас бы на улицу выбежать, да словно прирос к стулу - не подняться.

- Вань, ты что, заболел? - Мать подскочила к нему. - Подавился, может? - И она легонько хлопнула его ладонью по спине.

Этот шлепок внезапно освободил Ивана от какой-то тяжести, будто пробку из горла вытолкнул.

- Я... - начал он тихо. - Почему меня не спросили? Вам что... Уехали - и ладно. А я не хочу. Не могу я ехать!

И мать и отец смотрели на него, как на диковинку. Потом отец усмехнулся и сказал:

- А право голоса у нас, между прочим, с восемнадцати.

- Не поеду! - крикнул Иван и сам себя испугался.

Отец сдвинул брови и стал медленно, тяжело подниматься из-за стола.

Иван пулей выскочил в сени. Оттуда на улицу.

Петр Иванович Моторихин выбежал следом, увидел, что сын уже далеко и, если кричать - сраму не оберешься. С досады пнул ногой кошку и ушел обратно в дом.

* * *

Пробегая мимо конторы, Иван столкнулся с Павлом Терентьичем. Тот шел с обеда.

- Куда несешься! - остановил его Павел Терентьич и, подняв двумя руками, отставил в сторону.

Иван не собирался говорить с председателем, стеснялся его и бежал совсем в другое место, к другому человеку, но неожиданность встречи, а главное, этот добродушный жест - взял, поднял и поставил в сторону - все изменили.

- Павел Терентьич... - начал Иван.

- Что, Ваня?

- Я остаться хочу.

- Как? - не понял Павел Терентьич.

- В Фалалееве остаться хочу.

- Не хочешь с родителями ехать?

- Я остаться хочу. В школе.

- Объясни, Ваня, толком. С родителями жить не хочешь?

- Я в школе остаться хочу, - угрюмо повторил Иван, чувствуя тщетность этого разговора, не находя иных, более убедительных слов и оттого все больше теряясь.

- Вот оно что, - протянул председатель, глядя мимо Ивана. - Ну, знаешь. Я не господь бог, Ваня. И не маршал.

Иван опустил голову. Председатель вздохнули, тяжело ступая, направился в контору.

* * *

Иван через улицу прямо по грязи протопал, обходить некогда. И прямиком - к дому Андрея Григорьича.

А тот, как по заказу, идет навстречу и несет на руках грудного своего Мишку.

Иван запыхался, торопится дух перевести: "Андрей Григорьич, я к вам!" Андрей Григорьич взглянул куда-то поверх Ивановой головы и будто не слышал, что ему говорят.

- Ваня, будь друг, подержи Мишку, я до конторы добегу, а то председатель уедет.

И, сунув Ивану в растопыренные руки тяжелого Мишку, Андрей Григорьич побежал к конторе.

Иван первый раз держал на руках маленького, но приспособился сразу, и, как видно, Мишке на руках у него было не худо, потому что он лежал молча, зыркал на Ивана бессмысленными голубыми глазками и торопил куда-то свою соску. Временами Мишка шумно вздыхал из глубины одеяла. Тогда Иван наклонялся к нему и гукал.

Время шло. Андрей Григорьич не появлялся.

"Не забыл бы про меня, - с тревогой подумал Иван, но тут же разумно решил: - Про Мишку небось не забудет".

Иван покачивал Мишку и готовился сказать Андрею Григорьичу свое дело, сказать коротко, ясно, твердо. Прикидывал слова: "Оставьте меня в интернате, пожалуйста, оставьте".

Уверенности в благополучном исходе у Ивана не было, но, чтобы отогнать от себя худые мысли, он представил, как Андрей Григорьич скажет ему в ответ: "Будем соображать. Непросто, но будем соображать". Так, бывало, он говорил, когда его просили о чем-нибудь трудном.

Между тем мимо шли люди, и каждый норовил зацепить Ивана. Цепляли добродушно, но Иван тоже за словом в карман не лез, знал закон: раз смолчишь - сядут и поедут.

- Люди добрые! - восклицали одни. - Моторихин в няньках ходит! Сколько платят, Ваня?

- Харчи готовые, а деньги новые, - отвечал Иван как можно веселей.

- Рановато семьей обзавелся! - говорили другие.

- Мы передовые, - замечал Иван, не забывая тихонько покачивать Мишку, которому это качанье нравилось.

- Мужик, бабьим делом занялся! - гоготали третьи.

- Теперь баб нет - все женщины, - наставительно говорил Иван.

А вообще-то, приятного мало - стоять на виду у всей улицы с Мишкой на руках.

- Вань, чей это у тебя? Андрея Григорьича, да? Какой халёсенький! верещали девчонки, вытягивая шеи и норовя достать пальцем до Мишкиного носа.

- Но! - угрожающе говорил Иван и отворачивал Мишку от девчонок. Тише галдеть-то. Человек спит.

Из-за этих девчонок он и не заметил, как к конторе подъехал газик. Услышал только - зовут: "Ваня! Моторихин!"

Обернулся. Андрей Григорьич из машины машет ему рукой и кричит:

- Вань, отнеси Мишку домой! Я срочно, по делу!

И уехал с председателем.

Ну вот, вся подготовка даром.

Обида прощекотала по самому сердцу: всем на него наплевать. Даже Андрею Григорьичу.

Иван отнес Мишку в дом, сдал с рук на руки, получил спасибо и, когда вышел за калитку, увидел мать. Она быстрыми шагами шла по улице - прямо к нему.

Иван бросился к Андрею Григорьичу в огород, перелез через изгородь и задами побежал вдоль реки.

Бежал, куда ноги вели. А вели они в школу.

- Да что ты, Моторихин, нет никого, куда ты?!

Техничка тетя Ганя и глазом не успела моргнуть, как был он уже на втором этаже. Вбежал в свой класс, сел, тупо уставился на доску, где дежурный забыл стереть число - "пятнадцатое октября", - и так сидел, сам не зная сколько, ни о чем не думая, иногда лишь вспыхивая: "Не поеду! Пускай силком тащат!"

Сколько так просидел - полчаса, час - неизвестно. Потом услышал шаги. Понял - сюда. В класс вошел Андрей Григорьич. За ним - мать.

- Вот ты где, издеватель! Марш домой!

Андрей Григорьич зорко глянул на Ивана, увидел, как тот набычился весь, как ухватился за край парты, даже пальцы побелели.

Андрей Григорьич сказал:

- Вы, Надежда Егоровна, идите домой, а я с Ваней поговорю.

- Не поеду! - сказал Иван.

- Не слушайте его! - закричала мать. - Ему слово не дано! Несовершенный еще! Мал выступать! Поедет куда надо! Школы везде одинаковые!

- Идите, идите Надежда Егоровна, - спокойно, будто ничего не случилось, повторил Андрей Григорьич.

Как только мать вышла, Иван поднял голову:

- Не поеду!

Андрей Григорьич не ответил, грузно сел за парту. Иван искоса, выжидающе смотрел на директора школы, видел его широкоскулое загорелое лицо, растрепанную кудрявую голову, где поблескивали седые волоски; голубые глаза, которые умели вспыхивать таким неожиданным мальчишеским блеском, когда директор хватал подвернувшийся ему мяч и посылал его в поле. Сейчас эти глаза были усталые и вроде даже не голубые.