Дорис Лессинг - Золотая тетрадь

• Название: Золотая тетрадь
• Автор: Дорис Лессинг
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-367-01068-8 (рус.), 978-0-00-724720-2 (англ.)

История Анны Вулф, талантливой писательницы и убежденной феминистки, которая, балансируя на грани безумия, записывает все свои мысли и переживания в четыре разноцветные тетради: черную, красную, желтую и синюю. Но со временем появляется еще и пятая, золотая, тетрадь, записи в которой становятся для героини настоящим откровением и помогают ей найти выход из тупика.

Эпохальный роман, по праву считающийся лучшим произведением знаменитой английской писательницы Дорис Лессинг, лауреата Нобелевской премии за 2007 год.

* * *

Аннотация с суперобложки 1

Творчество Дорис Лессинг (р. 1919) воистину многогранно, среди ее сочинений произведения, принадлежащие к самым разным жанрам: от антиколониальных романов до философской фантастики. В 2007 г. Лессинг была присуждена Нобелевская премия по литературе «за исполненное скепсиса, страсти и провидческой силы постижение опыта женщин».

Роман «Золотая тетрадь», который по праву считается лучшим произведением автора, был впервые опубликован еще в 1962 г. и давно вошел в сокровищницу мировой литературы. В основе его история Анны Вулф, талантливой писательницы и убежденной феминистки. Балансируя на грани безумия, Анна записывает все свои мысли и переживания в четыре разноцветные тетради: черная посвящена воспоминаниям о минувшем, красная — политике, желтая — литературному творчеству, а синяя — повседневным событиям. Но со временем появляется еще и пятая, золотая, тетрадь, записи в которой становятся для героини настоящим откровением и помогают ей найти выход из тупика.

«Вне всякого сомнения, Дорис Лессинг принадлежит к числу наиболее мудрых и интеллигентных литераторов современности». PHILADELPHIA BULLETIN

* * *

Аннотация с суперобложки 2

Дорис Лессинг (р. 19119) — одна из наиболее выдающихся писательниц современности, лауреат множества престижных международных наград, в числе которых британские премии Дэвида Коэна и Сомерсета Моэма, испанская премия принца Астурийского, немецкая Шекспировская премия Альфреда Тепфера и итальянская Гринцане-Кавур. В 1995 году за многолетнюю плодотворную деятельность в области литературы писательница была удостоена почетной докторской степени Гарвардского университета.

«Я получила все премии в Европе, черт бы их побрал. Я в восторге оттого, что все их выиграла, полный набор. Это королевский флеш», — заявила восьмидесятисемилетняя Дорис Лессинг журналистам, собравшимся возле ее дома в Лондоне.

В издательстве «Амфора» вышли следующие книги Дорис Лессинг:

«Расщелина»

«Воспоминания выжившей»

«Маара и Данн»

«Трава поет»

«Любовь, опять любовь»

«Повесть о генерале Данне, дочери Маары, Гриоте и снежном псе»

«Великие мечты»

Цикл «Канопус в Аргосе: Архивы»

«Шикаста»

«Браки между Зонами Три, Четыре и Пять»

«Сириус экспериментирует»

«Создание Представителя для Планеты Восемь»

«Сентиментальные агенты в Империи Волиен»

Готовится к печати:

«Кошки»

* * * 

Оригинальное название:

DORIS LESSING

The Golden Notebook

* * *

Рисунок на обложке

Светланы Кондесюк

---

Элла проследовала за миссис Вест в гостиную, где собрались знакомые ей люди. Например, женщина, бывшая редактором журнала, где она работала. Она тоже была средних лет, но она была умной, и одета была хорошо, и ее седые кудри красиво блестели. Эта женщина была человеком умственного труда, и ее внешность являлась составляющей частью ее работы, в отличие от миссис Вест, на которую было приятно посмотреть, но которая умом не отличалась. Ее звали Патриция Брент, и ее имя тоже было частью ее профессии, — миссис Патриция Брент, редактор. Элла села рядом с Патрицией, которая сказала:

— Доктор Вест рассказывал нам, что вы с ним ругаетесь из-за этих писем.

Элла быстро огляделась и увидела, что все сидят с выжидающими улыбками и на нее смотрят. Обсуждаемый инцидент служил входной платой на вечеринку, и от нее ждали, что она с ним немножко поиграет, а потом позволит ему уйти из разговора. Но не предполагалось никакой серьезной дискуссии, никаких разногласий. Элла, улыбаясь, сказала:

— Ну не то чтобы ругаемся.

Она добавила, тщательно сыгранным жалобно-юмористическим тоном, именно таким, как от нее ждали:

— Но все-таки это так печально: все эти люди, которым ты ничем не можешь помочь.

Заметив, что она сама употребила ненавистное выражение, «эти люди», Элла почувствовала раздражение и подавленность. «Не надо было мне сюда приходить, — подумала она. — Эти люди (на этот раз она имела в виду Вестов и все то, что они собой олицетворяют) терпят только подобных себе».

— Эх, в том-то все и дело, — сказал доктор Вест.

Он сказал это живо. Ему вообще была присуща живость, и он был человеком сведущим. Он добавил, поддразнивая Эллу:

— До тех пор, разумеется, пока не изменится вся система. Наша Элла, сама не понимая этого, — революционер.

— Я думала, — возразила Элла, — что мы все хотим, чтобы система изменилась.

Но это была совершенно неверная нота. Доктор Вест невольно нахмурился, потом он улыбнулся.

— Конечно же хотим, — сказал он. — И чем скорее, тем лучше.

Весты голосовали за партию лейбористов. Тот факт, что доктор Вест был лейбористом, служил предметом гордости Патриции Брент, которая сама была консерватором. Ведь это доказывало ее толерантность. У Эллы не было никаких политических взглядов, но Патриция дорожила и ею, и, как это ни смешно, Патриция ценила ее потому, что Элла не скрывала своего презрительного отношения к журналу. Они с Патрицией сидели в одной комнате. В этой комнате, как и во всех остальных помещениях редакции, царил общий дух, дух, присущий самому журналу: жеманно-стыдливый, кротко-женственный, снобистский. И все женщины, которые там работали, казалось, помимо собственной воли буквально пропитывались этим духом, даже сама Патриция, которая вовсе такой не была. А была она доброй, сердечной, прямолинейной, для нее было характерно воинствующее чувство собственного достоинства. И все же в офисе она говорила в совершенно не свойственной ей манере, и Элла, боясь за себя, критиковала ее за это. Потом она разъясняла свою точку зрения и говорила, что, хотя они обе и находятся в таком положении, что должны сами зарабатывать себе на жизнь, это не означает, что они должны себе врать относительно того, чем им приходится заниматься. Она ожидала, даже отчасти желая этого, что Патриция посоветует ей уволиться. Но вместо этого та пригласила ее на дорогой обед, во время которого она оправдывалась перед Эллой и защищала себя. Оказалось, что нынешняя работа для нее — профессиональное фиаско. До этого Патриция была редактором отдела моды в одном из больших и интеллектуальных журналов для женщин, но, судя по всему, ее сочли непригодной для этой должности. То был модный, культурный, глянцевый журнал, и редактор такого издания была просто обязана обладать тонким нюхом на все модное в культуре и в искусстве. А Патриция слабо разбиралась в жизни всего этого культурного балагана, что, с точки зрения Эллы, относилось к ее достоинствам, однако это заставило хозяина этой конкретной группы женских журналов переместить Патрицию в журнал «Женщины дома», ориентированный на представительниц рабочего класса и ни в коей мере не претендующий на культурный лоск. Теперь Патриция полностью соответствовала занимаемой должности, и это и было причиной ее тайной печали. Ее душа томилась и наслаждалась в атмосфере, царившей в редакции того, другого, журнала, с которым сотрудничали модные авторы и модные художники. И теперь ей этого остро не хватало. Она происходила из мелкопоместной дворянской семьи, богатой, но мещанской; она росла, со всех сторон окруженная прислугой, и именно это — раннее знакомство с «низшим сословием» (а Патриция называла их так, в офисе — жеманно-стыдливо; вне офиса — беззастенчиво) — дало ей острое и непосредственное понимание того, чем следует потчевать читательниц журнала.

Отнюдь не собираясь увольнять Эллу, Патриция, напротив, постепенно начала относиться к ней с тем же томительным и ностальгическим уважением, которое она питала к глянцевому журналу, из которого ей пришлось уйти. Она любила мимоходом обронить, что на нее работает кое-кто из «интеллектуалов» — кое-кто, чьи рассказы публиковались в «интеллектуальных изданиях».

И у нее было гораздо более теплое, более человечное, чем у доктора Веста, отношение к приходившим в редакцию письмам.

Сейчас она вступилась за Эллу, сказав:

— Я согласна с Эллой. Всякий раз, когда я вижу ту дозу человеческих страданий, которая поступает к ней еженедельно в виде писем и с которой ей надо как-то справляться, я не понимаю, как ей это удается. Это действует на меня настолько тягостно, что я даже не могу есть. А, поверьте мне, когда я теряю аппетит, тут уж никому не до смеха.

И тогда все рассмеялись, а Элла благодарно улыбнулась Патриции. А та кивнула ей в ответ, словно говоря: «Все в порядке, мы и не думали тебя критиковать».

И тогда возобновилась общая беседа, и Элла смогла спокойно осмотреться. Гостиная была большой. Здесь снесли стену. В других, точно таких же, маленьких домиках на этой улице на первом этаже было по две крошечные комнатки: одна служила кухней, где всегда было много народу и в которой зачастую и спали тоже, а другая была общей комнатой, где люди собирались пообщаться. А эта комната занимала весь первый этаж дома; на второй этаж, к спальням, вела лестница. Комната была яркой, в ней было представлено много разных цветов — резко очерченных пятен, контрастирующих друг с другом: зеленое, ярко-розовое, желтое. У миссис Вест не было вкуса, и комната ей не удалась. «Через пять лет, — подумала Элла, — дома на этой улице будут выкрашены в чистые и яркие цвета, а занавески и диванные подушки будут подбираться в тон. Мы настойчиво толкаем их на эту ступень развития вкуса, например в журнале „Женщины дома“. А эта комната станет — какой? Думаю, такой, как будет модно завтра… но мне, пожалуй следует держаться более открыто, это же, в конце концов, вечеринка…»

Оглядевшись еще раз, Элла поняла, что это не вечеринка, а совокупность людей, которые собрались вместе, потому что Весты сказали: «Пора бы нам уже кого-нибудь пригласить», и люди пошли, говоря себе: «Думаю, уже пора сходить к Вестам».

«Лучше бы я сюда не приходила, — подумала Элла, — а ведь еще предстоит весь этот долгий путь обратно, домой». В этот момент какой-то мужчина, сидевший от нее далеко, встал, пересек комнату и сел рядом. В первый момент Элла успела рассмотреть только молодое худощавое лицо и довольно ироничную, нервически критическую улыбочку, в которой, когда он говорил, представляясь ей (его зовут Пол Тэннер, он врач), вдруг проступило что-то нежное и теплое, словно бы против его воли, или же неосознанно. Элла обнаружила, что улыбается ему в ответ, откликаясь на эти проблески тепла, и тогда она посмотрела на собеседника более внимательно. Конечно, она ошиблась: он не был так молод, как ей вначале показалось. Довольно жесткие черные волосы уже редеют на макушке, очень белая, слегка веснушчатая кожа возле глаз иссечена морщинами. А глаза — глаза голубые, глубокие, красивые; взгляд — и воинственный, и серьезный, с проглядывающей в нем по временам неуверенностью. «Лицо нервного человека», — решила Элла и заметила, что когда он говорит, то напрягается всем телом; а говорил он хорошо, но не то чтобы непринужденно. Эта его неуверенность в себе, эта некоторая преднамеренность его слов и движений заставили ее внутренне отстраниться, хотя всего мгновение назад она внутренне потянулась к этому человеку, отзываясь на непроизвольное тепло его улыбки.

Таково было ее первое впечатление о человеке, которого Элле предстояло полюбить столь глубоко и столь сильно. Впоследствии Пол будет частенько сокрушаться, отчасти — шутя, отчасти — с неподдельной горечью: «Начать с того, что ты меня не полюбила сразу. Ты должна была полюбить меня с первого взгляда. Если бы хоть раз в моей жизни женщина взглянула бы на меня и сразу же влюбилась бы, но нет, такого не бывает». А еще позже он разовьет эту тему еще глубже, и теперь уже в осознанно юмористическом ключе: «Зеркало души — лицо. Как может мужчина доверять женщине, которая полюбила его только после того, как у них случилась физическая близость? Ты полюбила вовсе не меня». И он будет комично, но не без горечи посмеиваться, когда Элла, в ответ на эти его слова, станет восклицать: «Но как ты можешь отделять физическую любовь от всего остального? Это же бессмысленно».