Дорис Лессинг - Золотая тетрадь

• Название: Золотая тетрадь
• Автор: Дорис Лессинг
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-367-01068-8 (рус.), 978-0-00-724720-2 (англ.)

История Анны Вулф, талантливой писательницы и убежденной феминистки, которая, балансируя на грани безумия, записывает все свои мысли и переживания в четыре разноцветные тетради: черную, красную, желтую и синюю. Но со временем появляется еще и пятая, золотая, тетрадь, записи в которой становятся для героини настоящим откровением и помогают ей найти выход из тупика.

Эпохальный роман, по праву считающийся лучшим произведением знаменитой английской писательницы Дорис Лессинг, лауреата Нобелевской премии за 2007 год.

* * *

Аннотация с суперобложки 1

Творчество Дорис Лессинг (р. 1919) воистину многогранно, среди ее сочинений произведения, принадлежащие к самым разным жанрам: от антиколониальных романов до философской фантастики. В 2007 г. Лессинг была присуждена Нобелевская премия по литературе «за исполненное скепсиса, страсти и провидческой силы постижение опыта женщин».

Роман «Золотая тетрадь», который по праву считается лучшим произведением автора, был впервые опубликован еще в 1962 г. и давно вошел в сокровищницу мировой литературы. В основе его история Анны Вулф, талантливой писательницы и убежденной феминистки. Балансируя на грани безумия, Анна записывает все свои мысли и переживания в четыре разноцветные тетради: черная посвящена воспоминаниям о минувшем, красная — политике, желтая — литературному творчеству, а синяя — повседневным событиям. Но со временем появляется еще и пятая, золотая, тетрадь, записи в которой становятся для героини настоящим откровением и помогают ей найти выход из тупика.

«Вне всякого сомнения, Дорис Лессинг принадлежит к числу наиболее мудрых и интеллигентных литераторов современности». PHILADELPHIA BULLETIN

* * *

Аннотация с суперобложки 2

Дорис Лессинг (р. 19119) — одна из наиболее выдающихся писательниц современности, лауреат множества престижных международных наград, в числе которых британские премии Дэвида Коэна и Сомерсета Моэма, испанская премия принца Астурийского, немецкая Шекспировская премия Альфреда Тепфера и итальянская Гринцане-Кавур. В 1995 году за многолетнюю плодотворную деятельность в области литературы писательница была удостоена почетной докторской степени Гарвардского университета.

«Я получила все премии в Европе, черт бы их побрал. Я в восторге оттого, что все их выиграла, полный набор. Это королевский флеш», — заявила восьмидесятисемилетняя Дорис Лессинг журналистам, собравшимся возле ее дома в Лондоне.

В издательстве «Амфора» вышли следующие книги Дорис Лессинг:

«Расщелина»

«Воспоминания выжившей»

«Маара и Данн»

«Трава поет»

«Любовь, опять любовь»

«Повесть о генерале Данне, дочери Маары, Гриоте и снежном псе»

«Великие мечты»

Цикл «Канопус в Аргосе: Архивы»

«Шикаста»

«Браки между Зонами Три, Четыре и Пять»

«Сириус экспериментирует»

«Создание Представителя для Планеты Восемь»

«Сентиментальные агенты в Империи Волиен»

Готовится к печати:

«Кошки»

* * * 

Оригинальное название:

DORIS LESSING

The Golden Notebook

* * *

Рисунок на обложке

Светланы Кондесюк

---

— Боже мой, что мы потеряли, что мы потеряли, что мы потеряли, как же нам к этому вернуться, как же нам снова к этому вернуться.

А потом, как будто этого и вовсе не было, я увидела, как мышцы его ног снова напряглись и его подбросили, и я выключила проигрыватель, потому что он не слышал ничего, кроме своих слов, Я Я Я, и я снова легла и стала слушать, как слова брызжут по всей комнате, ударяются о стены, повсюду отскакивают рикошетом, Я Я Я, голое эго. Мне было очень плохо, меня скрутило в болезненный ком мышц, а пули все брызгали, летели, и на какое-то мгновение я лишилась чувств и снова вернулась в тот мой кошмарный сон, где я знала, на самом деле — знала, как война умеет нас подкарауливать, я там бежала по опустевшим улицам с белыми грязными домами, город молчал, но он был полон человеческих существ, замолкших в ожидании, а в это время где-то рядом взрывался маленький и безобразный контейнер смерти, тихо, тихо, он взорвался внутри ждущей тишины, распространяя смерть, кроша дома, взламывая субстанцию жизни, расчленяя на частицы структуру плоти, пока я кричала, беззвучно, никто меня не слышал, точно так же, как кричали все остальные человеческие существа в молчащих зданиях и их никто не слышал. Когда я пришла в себя, Савл стоял у стены, вдавливаясь в нее спиной, словно цепляясь за нее мышцами бедер и спины. Он на меня смотрел. Он меня видел. Он снова вернулся, впервые за несколько часов. Он весь побелел, лицо бескровное, глаза измученные, серые, наполненные ужасом, потому что я лежала на полу и корчилась от боли. Он сказал, своим обычным голосом:

— Анна, ради Бога, не надо так, — но потом — колебание и — безумец вернулся снова, только теперь это было не просто Я Я Я Я, но Я против женщин. Женщины — тюремщики, наша совесть, глас общества, и он направил поток чистой яростной ненависти на меня, потому что я была женщиной. От виски я уже ослабла и размякла, я различила в себе слабое, вялое, дряблое чувство — меня предали как женщину. Ой-ей, ай-яй-яй, ты же меня не любишь, ты меня не любишь, мужчины больше не любят женщин. Ой-ей, ай-яй-яй, и мой изящный, с розовым острием кончик пальца, указательного, уткнулся в мою грудь, в мою белую, с розовым острием, только что им преданную грудь, и я начала, тихо подвывая, плакать, я проливала вялые, разбавленные виски слезы, оплакивая весь женский род. Пока я плакала, я видела, как его член встает и напрягается под джинсами, я сразу стала влажной, и я подумала не без иронии, ага, он, значит, станет меня сейчас любить, он станет любить бедную преданную им Анну и ее раненую белую грудь. Он сказал тихим возмущенным голосом подростка, педантично:

— Анна, ты напилась, встань с пола.

А я ответила:

— Нет, не встану, — рыдая, купаясь, как в роскошной ванне, в собственной слабости.

Он потянул меня наверх, сгорая от желания и возмущения, и он в меня вошел, его член был огромен, но хозяин члена вел себя как школьник, который впервые близок с женщиной, все было слишком торопливо, стыдливо и горячечно. И тогда я сказала, поскольку он меня не удовлетворил:

— Ну же, будь мужчиной, вспомни, сколько тебе лет, — используя его манеру говорить, а он ответил, в шоке, возмущенно:

— Анна, ты напилась, иди проспись.

И он меня укрыл, поцеловал, вышел на цыпочках из комнаты, как школьник, мучимый чувством вины, но гордый, что впервые «завалил» женщину, и я его увидела, каким он был, увидела Савла Грина, хорошего американского мальчика, пристыженного и сентиментального, только что завалившего свою первую женщину. И я лежала и смеялась, все смеялась и смеялась. Потом я заснула и, смеясь, проснулась. Я не помню своего сна, но я была в нем беззаботной, я проснулась с легким сердцем, и я увидела, что он спит рядом.

Он был холодным, поэтому я обняла его, переполняемая счастьем. Я понимала, что, судя по тому, каким было в эти минуты мое счастье, я во сне летала, легко и радостно, а это означало, что я не навсегда останусь больной Анной. Но когда Савл проснулся, оказалось, что он измотан часами Я Я Я Я, его лицо было измученным и желтым, и, когда мы встали, выяснилось, что мы оба вымотаны полностью, мы пили кофе и читали газеты молча, не в силах ничего сказать, сидя у меня на кухне, большой и очень ярко раскрашенной. Он сказал:

— Мне нужно поработать.

Но мы знали, что работать мы не будем; и мы опять легли в кровать, мы были не в силах двигаться, так мы устали, мне даже захотелось, чтобы вернулся Савл из прошлой ночи, Савл, полный черной убийственной энергии, потому что было очень страшно пребывать в столь абсолютной слабости. Потом он сказал:

— Я не могу здесь лежать.

А я сказала:

— Да.

Но мы не шевельнулись. Потом он встал с постели, или — выполз из нее. И я подумала: «И как же он собирается отсюда выбираться, ведь, чтобы сделать это, ему надо обозлиться?» И хотя по нарастающему напряжению в животе я поняла, что сейчас будет, мне стало даже интересно на это посмотреть. Он бросил с вызовом:

— Я собираюсь на прогулку.

Я ответила:

— Хорошо.

Он воровато на меня взглянул, сходил переодеться и вернулся. Он спросил:

— Почему ты не пытаешься меня остановить?

А я ответила:

— Потому что я не хочу.

А он:

— Если бы ты знала, куда я иду, ты бы меня остановила.

А я ответила, слыша, как мой голос делается жестким:

— Ах, да я знаю, ты к женщине идешь.

А он:

— Но ты же никогда не сможешь этого узнать наверняка, правда?

— Не смогу, и это не имеет никакого значения.

Он стоял уже в дверях, но теперь он вернулся, он колебался. Вид у него был заинтересованный.

Мне вспомнился Де Сильва: «Я хотел увидеть, что будет дальше».

Савл хотел увидеть, что будет дальше. И я хотела. Сильнее, чем что-либо другое, я чувствовала злорадный, определенно радостный интерес — как будто бы он, Савл, и я, Анна, — две неизвестные величины, две анонимные силы без лица. Как будто в этой комнате оказались, наедине друг с другом, два воплощающих зло в чистом виде существа, и, если один из них внезапно упадет замертво или начнет пронзительно кричать от боли, другой спокойно скажет: «А, вот как, да?»

— Это неважно, — сказал он, уже довольно мрачно, но это была еще своего рода предварительная мрачность, нечто вроде репетиции, разминки для настоящей мрачности, или же — он прибегал к этой своей мрачности столь часто, что она уже успела мне приесться и потеряла убедительность. — Ты говоришь, это неважно, но следишь за каждым, за малейшим моим движением словно шпион.

Я сказала веселым бойким голосом, сопроводив свои слова смешком, похожим на слабый вздох после удушья (такой смешок я слышала у женщин, переживающих острый стресс, и я его теперь копировала):

— Я шпион, потому что ты меня им делаешь.

Он молчал, он словно бы прислушивался, ожидая, когда нажмут на кнопку воспроизведения записи:

— Меня не сможет себе присвоить ни одна дамочка на свете, этого никогда не было и никогда не будет.

Слова «этого никогда не было и никогда не будет» прозвучали как торопливая скороговорка, как будто запись промотали в ускоренном режиме.

А я все тем же убийственно веселым, злобным голоском сказала:

— Если под присвоением ты имеешь в виду то, что твоя женщина знает каждое твое движение, тогда тебя уже присвоили.

И я услышала свой смех: слабый, тихий, как перед последним вздохом, но торжествующий.

— Это ты так думаешь, — сказал он, злобно.

— Это то, что я знаю.

Диалог себя исчерпал, и мы с интересом посмотрели друг на друга. Я сказала:

— Ну что ж, нам больше никогда не придется говорить это еще раз.

— Надеюсь, нет.

С этими словами он быстро вышел, движимый энергией, полученной во время нашего обмена репликами.

А я осталась стоять, я думала: «Я могу выяснить всю правду, стоит мне только пойти наверх и заглянуть в его дневник». Но я знала, что я этого не сделаю, и не только сейчас, но и никогда. С этим было покончено. Но я была очень больна. Я пошла на кухню за кофе, но вместо этого отмерила себе маленькую порцию виски. Я огляделась, кухня была очень яркой и очень чистой. И тогда у меня случился приступ головокружения. Все цвета были слишком яркими, словно бы раскаленными. И я внезапно ясно увидела все изъяны своей кухни, того места, где мне обычно так хорошо, — трещинка в блестящей белой эмали, пыль на карнизе, краска, уже местами потерявшая свою яркость. Меня ошеломило чувство, что в моем доме везде одна дешевка, все в нем — запущенное, грязное. Кухню надо бы всю заново покрасить, но мою квартиру невозможно обновить, никто не может остановить процесс гниения старых стен в старом гниющем доме. Я выключила свет на кухне и вернулась в эту комнату. Но скоро она показалась мне столь же неприятной, как и кухня. Красные шторы имели зловещий и вопиюще безвкусный вид, белый цвет стен смотрелся очень тускло. Я все кружила и кружила по своей комнате, рассматривала стены, занавески, дверь, физические материалы, из которых в моей комнате все было сделано, они мне были отвратительны, а ее цвета, тем временем, меня атаковали своей горячей нереальностью. Я смотрела на свою комнату, как на лицо человека, которого я знаю очень хорошо, различая в нем приметы крайней усталости и напряжения. Например, на свое собственное или на лицо Савла, зная, что скрывается за моим аккуратным, невозмутимым личиком, за широким, открытым, обрамленным светлыми волосами лицом Савла, которое, допустим, и выглядит больным, но кто бы мог предположить, из тех, кто не имел такого опыта, какие взрывы гремят в его сознании? Или на лицо женщины, с которой, мы, допустим, вместе едем в поезде, когда по напряженной морщинке на ее лбу или по другому узелку боли на ее лице я понимаю, что в ней сокрыты огромные тревожные пласты и беспорядки, и я восхищаюсь невероятной способностью людей держать себя в руках, которая им позволяет не ломаться даже под очень сильным гнетом. Моя большая комната, как и кухня, из уютной ракушки, которая меня скрывает, превратилась в источник непрекращающейся атаки, атаки на мое внимание, осуществляемой из сотни разных точек, как будто сотни моих врагов только и ждут, когда мое внимание переключится на что-нибудь другое, и тогда они спокойно смогут подкрасться сзади и на меня напасть. Дверная ручка, остро нуждающаяся в полировке, пятна пыли прямо на белой краске, выгоревшая желтоватая полоска на красных шторах, стол, в котором прячутся мои тетради, старые — все эти вещи меня атаковали, оскорбляли и заявляли о своих правах, поднимая во мне горячие волны почти нестерпимой тошноты. Я понимала, что мне надо лечь, и снова мне пришлось ползти на четвереньках, чтобы добраться до кровати. Я легла, и, еще не успев заснуть, я поняла, что меня ждет киномеханик.