Зиновий Зиник - Лорд и егерь

• Название: Лорд и егерь
• Автор: Зиновий Зиник
• Издательство: СП «Слово»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-85050-280-7

Имя Зиновия Зиника (р. 1945) широко известно на Западе. Он родился и вырос в Москве. С 1975 года живет в Лондоне. Его произведения переведены на немецкий, испанский, датский и иврит. Новый роман З. Зиника «Лорд и егерь» посвящен проблемам русской эмиграции «третьей волны». Проблемы прошлого и настоящего, любви и предательства, зависимости и внутренней свободы составляют стержень романа. На русском языке публикуется впервые.

---

«Чего это ты — плачешь?» — заметил Феликс дрожащие губы Сильвы.

Это открытое проявление эмоций со стороны Сильвы было для Феликса полной неожиданностью. Феликс привык к мысли о том, что, несмотря на провокационность обсуждаемых идей и отношений, сам диалог оставался сократическим и абстрактным.

«Я могу лишь добавить, что мы — поколение абортариев. И я сыграла не последнюю роль в укреплении репутации моего поколения». В голосе Сильвы вновь не было ничего, кроме суховатой нейтральности.

«От кого в последний раз? Не от нашего ли лорда? И как ты успела?»

«Ты не можешь без ерничанья, да? Но уж если хочешь изображать из себя такого умудренного и проницательного, следует спрашивать не с кем, а где и когда».

«Хорошо. Где и когда?»

«Уж во всяком случае не в Лондоне. Единственное место в Европе, где еще приходится делать аборты из-за случайных связей, — это, конечно же, Москва».

«Если Москву считать Европой», — начал Феликс с ироничной улыбкой, но, перехватив взгляд Сильвы, тут же прервал себя.

«Ты хочешь сказать, аборт — в Москве? от кого? Надеюсь, нашу московскую связь ты не считала случайной?» — пробормотал Феликс.

«Пожалуй. Случайной связью следует считать скорее мои ночи с Виктором. Ввиду непредсказуемости дат и сроков его освобождения после отсидки. А когда он возвращался, случайными становились наши связи с тобой, не так ли?»

«Но ты должна помнить какие-то еще даты, свои женские сроки, месячные и так далее, женщины всегда могут рассчитать, от кого на самом-то деле».

«Мой милый Фелициан. Ты, возможно, и штудировал Талмуд по вопросам беременности, но уверяю тебя, что бывают такие ситуации, когда сам Синедрион не мог бы решить, что творится в женской утробе, когда она открывает границы для двух диаспор одновременно».

«Ты хочешь сказать, для диаспоры и ссылки. Я был в ту ночь в диаспоре. Виктор был в ссылке».

«Вот эта твоя реплика отчасти и объясняет, почему я и сделала аборт. Потому что мы неспособны иметь детей, неспособны стать родителями: для нас дети — это доказательство чего-то еще, аргумент в споре о чем-то третьем».

«Или о ком-то третьем», — вмешался доктор Генони, все это время внимательно слушавший и делавший заметки у себя в блокноте.

«Почему вы не хотите признать, что в действительности вы имеете в виду, когда столь небрежно рассуждаете про то, кто с кем случайно переспал. Вы же хотите доказать что-то Феликсу? Доказать, что он не настолько всеведущ, как он воображает? Уж если вы стали выкладывать всю правду», — сказал он, не обращая внимания на недовольно-удивленный взгляд Сильвы, — «почему вам не пойти до конца и не сказать, кто, кроме Виктора, был действительно замешан в этой истории о случайных связях и непредсказуемости отцовства».

«Вы хотите сказать, был еще и третий? Сильва, что он хочет сказать?» — усмехнулся Феликс.

«Человек не замечает самых очевидных вещей. То, что лежит на самом видном месте, взгляд игнорирует. Очевидное, банальное нам чуждо. Сложное понятней нам. И так далее. Помните? Вы же сами рассказывали мне в подробностях на предыдущем сеансе», — подсказывал ему, как на уроке, доктор.

«Вы имеете в виду историю про Авестина, как он прятал спички от санитарки в психушке? Положив их на самое видное, самое очевидное место?» — Феликс постепенно догадывался, к чему клонит его собеседник.

«А кто рассказывал историю?»

«Мигулин. Совершенно гениальный рассказ про то, как Авестин ставил Пиранделло в психбольнице, где все актеры оказались отце- и детоубийцами. Одну секундочку. Это было — погодите, — это было лет десять назад? Или даже больше? Откуда вы знаете про эту ночь? Разве я рассказывал вам про это? Или Виктор?» — Феликс стер ладонью несуществующий пот со лба. «Была страшная жара, и мы слишком много пили, слишком много говорили в те годы, и я сбегал за водкой — нам не хватило водки, — я побежал в магазин: истории Мигулина про ЛТПБ — это, можно сказать, фольклорная классика нашей компании, я эти истории знаю наизусть, поэтому и побежал за водкой, пока Сильва слушала… Впрочем, она тоже эти истории знает наизусть, ведь она с Мигулиным знакома чуть ли не раньше меня… то есть, что вы хотите сказать? Сильва, что он хочет сказать?»

«Ну да, да. Переспала я с ним тогда». Слабая улыбка промелькнула у нее на губах. «Мне было его жалко. Я знала, что ему это нужно. Он уже старый человек. Он так редко выходил из дома. Для Мигулина это было — физическое отравление, что ли, физиологическая необходимость, как лекарство, как болеутоляющее, и я ему это лекарство обеспечила, чего в этом страшного?»

«Да нет, ничего, наверное, страшного», — забормотал Феликс, потирая лоб, — «просто ты начала говорить про аборт, от кого мог быть ребенок. Я или Виктор. Как ты могла забыть про Мигулина? Как я мог забыть про Мигулина? Так, значит, все эти годы у тебя продолжалась эта — случайная? — связь?»

«Поразительно, насколько человек не замечает самого очевидного», — вернулся к своей теме Генони. «Вам же прекрасно было известно, как и где вы познакомились с Сильвой. Там же, где вы познакомились с Мигулиным, — а именно на четвергах у Авестина. Там же до вас с ней познакомился и Мигулин. Собственно, Мигулин и познакомил вас с Сильвой, не так ли?»

«Я забыл, что я был последним в очереди», — сказал Феликс. Сильва вздрогнула и отвернулась.

«Самое удивительное, что вы все это знали, но игнорировали. Вам как-то в голову не приходило, что у Сильвы с Мигулиным могло быть что-нибудь большее, чем просто дружеский треп, сплетни и пересуды. Он был слишком олимпийской для вас фигурой, он был гуру, учитель, наставник, отец. Вот-вот, отец. Вы знаете, что для нас голизна, обнаженность отца — самое страшное табу. Вы знаете, почему Юнг разошелся с Фрейдом? Потому что они обещали друг другу рассказать все свои сны. Но однажды Фрейд отказался рассказывать свой сон Юнгу. Это был сон, где он видел отца — голым. И Юнг понял, что для Фрейда уважение к старшим важнее истины. Он больше не мог доверять этому человеку. Вы не хотели признаться себе в том, что кроме вас с Виктором — Виктора вы готовы были впустить в свое подсознание и даже сознание, — кроме вас есть кто-то еще, третий лишний, настолько великий, что его невозможно вообразить вовлеченным в то же, чем занимались и вы, не так ли? Вы настолько презираете свою связь с Сильвой, а Сильва настолько презирает себя, что человека, перед которым вы благоговеете, вы оба исключили подсознательно из ваших счетов и склок. И приплели бессознательно неизбежного участника вашего неразрешимого менаж-а-труа, Виктора, хотя на этот раз, в тот раз, он к вашим счетам, Сильва, отношения не имел. В ту ночь, если вы помните, его арестовали, и вы, из комнаты Феликса, глядели, как его уводят». Феликс сидел бледный, не проронив ни слова. Сильва закрыла лицо руками.

18 Курильщик опиума

«Pardon, я думала, что это опять импотенты снизу, фактически», — встретила ночных охотников за спиртным Мэри-Луиза. Сама она тоже перебрала лишнего и едва держалась на ногах. Она стояла в полутемном коридоре, прислонившись к стене. В дверь пришлось барабанить добрые четверть часа. «А разве бывают импотенты сверху? Я полагал, что импотенция всегда подразумевает человеческий низ. Импотент сверху — это тот, кто умишком слаб, по идее, кретин в общем», — не уставал от собственного лингвистического остроумия Феликс. «Эти макрели (Мэри-Луиза имела в виду соседей-супругов Макрель) — импотенты и сверху и снизу». Явно в целях воспитания у соседей творческих потенций пластинка в квартире продолжала крутиться на полную мощность. Под храп нескольких засидевшихся по углам гостей, под то и дело вспыхивающую идеологическую перебранку Сорокопятова с Браверманом, под декламирование поэтом-переводчиком своих подстрочников. «Макрели продолжают угрожать полицией», — сказала Мэри-Луиза, как будто оценивая, как полиция воспримет довольно непрезентабельный вид нашей троицы после ночной вылазки. Не считая собаки. Она явно хотела, но не решалась спросить, что это за существо явилось с ними — в камзоле, бантах и бриджах. Но по скверному российскому обычаю Эдварда-Эдмунда гостям не представили. Смущенная Каштанка заскулила, и Э-Э повел ее, следуя за Сильвой, в кухню: кормить. «Первым делом — поддать овса коню», — сказал с мрачной иронией Виктор. Выходя из комнаты, Сильва решительным движением выключила проигрыватель. В наступившей тишине те немногие, кто еще стоял на ногах, окружили Виктора с Феликсом, как двух гонцов, или скорее как зрители в театре, глядящие на двух актеров в ожидании начала действия.

«Типичное английское лицемерие», — пробурчал Феликс, разваливаясь на диване в гостиной. «Все якобы для народа. Гуляй где хочешь. Лужайки, скамейки. Но стоит тебе, по идее, расстегнуть ширинку, и тут же на тебя из кустов наскакивает наряд милиции. Полиции, я хотел сказать. Но это, получается, то же самое, что там, в сущности».