Изольда Иванова - «Долина смерти». Трагедия 2-й ударной армии

• Название: «Долина смерти». Трагедия 2-й ударной армии
• Автор: Изольда Иванова
• Издательство: ООО «Издательство «Эксмо», ООО «Издательство «Яуза»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-35543-3

Эта трагедия была фактически предана забвению. Подлинные масштабы этой катастрофы замалчивались советскими историками. На эту погибшую армию пала тень предательства ее командарма.

Но, в отличие от генерала Власова, 2-я ударная армия исполнила свой долг сполна — отрезанные от главных сил, окруженные в районе деревни Мясной бор, обреченные дивизии три месяца держались в «котле», погибая, но не сдаваясь, связывая значительные силы противника, сражаясь с такой яростью, что немцы поставили на дороге к Мясному бору указатель с надписью «Здесь начинается ад» (дословно: «Hier beginnt der Arsch der Welt»), а поисковики прозвали это страшное место, где земля буквально устлана костями павших, «Долиной смерти».

Данная книга — уникальное собрание воспоминаний ветеранов 2-й ударной армии, тех немногих, кому повезло чудом вырваться из «котла», кто заглянул в ад и прошел «Долиной смерти», чтобы рассказать всю правду о трагедии Мясного бора.

---

— Иван Егорович, вы сами должны понять, что каждый сухарь в нашем положении — это вопрос жизни и смерти, — я достал сухари и разложил их на три кучки. — Вот ваша доля, делайте с ней, что хотите…

Спустя пять минут сияющий, умиротворенный Тихиня вернулся с козьей ножкой в зубах. Легли под березами.

Через пару часов Тихиня разбудил:

— Вставайте, орлы, пока фрицы кофе пьют, надо двигаться.

Снова было утро — теплое, солнечное.

— Сегодня — двадцать шестое? — спрашиваю.

— Сегодня — двадцать седьмое июня, мой день рождения, — печально ответил капитан Арестов, — наверное, он будет и днем смерти…

Прикинув по карте, мы решили взять курс на Чудово. Двинулись. Прошли километра два — за деревьями мелькают фигуры в рогатых касках. Немцы… Бежим вправо, лес редкий, все далеко просматривается. Автоматная очередь с визгом рванула рядом землю. Показывается цепочка гитлеровцев с автоматами. Мои товарищи прячутся в заросли. Я бегу назад.

Болото, которое вчера чуть не стало последним моим пристанищем, теперь грезилось как спасение. Тороплюсь по колено в воде — быстрее, быстрее… Прыгаю с кочки на кочку, цепляюсь за корни деревьев, ноги тяжелеют, идти все труднее. Наконец достигаю сухого островка, окруженного плотной стенкой тростника. Издалека доносится пулеметная и автоматная стрельба. Сел, отдышался. Согрелся под лучами полуденного солнца и не заметил, как уснул. Очнулся от какого-то страшного сна. На часах — двенадцать. Проспал сорок минут, а показалось — целую жизнь. Вытряхнул содержимое сумки: сухари, бритва, обмылок, маленькое зеркальце. Смотрюсь: виски будто пеплом припорошило, лицо задубело, в длинной щетине. Приближалась ночь. В одной гимнастерке, думаю, на болоте не выдержать. Выломал себе посох и двинулся в обратный путь. Иду, проверяю тропку палкой, чтоб не ухнуть в трясину. Выбрался благополучно. Кругом ни души. Вылил воду из сапог, отжал галифе. Обсушиться бы… Сизый туман плывет меж деревьями — июньская ночь коротка. Послышался треск сучьев — кто-то идет. Настораживаюсь, пистолет — на боевом взводе. Сквозь деревья различаю человеческие тени.

— Кто вы?

Молчание.

— Кто идет? Стрелять буду!

— Русские, — послышался глухой голос.

Подхожу ближе — наши, двое, еле на ногах держатся.

Один назвался Василием, другой — Андреем.

— Держите, ребята, по сухарю — подкрепитесь.

Посмотрели на меня, как на волшебника.

— Оружие есть?

— Не-а…

— Тогда за мной, будем выходить к Тигоде, там посмотрим.

Пошли. Тянутся они за мной, будто тени загробные. Километра через два Василий упал. Глаза помутнели, изо рта пена, ноги и руки судорожно скорчились. Помер.

— Ну, Андрей, что делать будем?

— Не могу идти, товарищ военврач, голова кружится, — жалуется мой попутчик, а сам зубами стучит от холода.

Прошли мы с ним еще с километр черепашьим шагом. Андрей дальше идти отказывается: вытянулся на земле и глаза закрыл. Наклонился к нему — пульс слабенький, но бьется. Оглядываюсь — метрах в ста блиндаж. Подошел — двойной накат, внутри мхом выстлано. Помог Андрею добраться до блиндажа. Легли. Медленно погружаюсь в дрему, ощущение невесомости — и проваливаюсь куда-то… Сны, как кинокадры, мелькают в кутерьме — и везде немцы с нацеленными на меня пулеметами, давят: на пусковой крючок и дико смеются. Потом чудится, что какой-то монах в черной рясе ставит мне на грудь камень.

— Зачем ты мне, живому, надгробье ставишь? — вроде бы спрашиваю его и открываю глаза. Передо мной стоит дюжий немец и упирается мне в грудь автоматом: «Рус! Рус!»

* * *

Сборно-пересыльный лагерь в Сенной Керести представлял собой участок открытой территории около восьми гектаров, обнесенный двумя рядами колючей проволоки. К моменту подхода нашей колонны там находилось более семи тысяч изможденных, больных и раненых советских воинов. Открытые отхожие места кишели мириадами мух и червей. Вши астрономическими легионами расселялись на людях. По утрам пленные очищали их всеми доступными способами, но вши ползли с земли обратно на людей.

Во временных лагерях по приказу вермахта полагалось одноразовое питание: ломтик хлеба, качество которого определялось самим названием «эрзац-брот» (заменитель хлеба), и черпак баланды из грубых комбикормовых отходов. На вид это была темновато-желтая бурда с опилками. Порой она не переваривалась в желудке и вела к непроходимости кишечника. Специально розданная похоронная команда из пленных работала весь световой день на престол Господний.

— Боже мой, Виктор Алексеевич! — Я сталкиваюсь лицом к лицу с бывшим начальником санчасти. — Вы тоже здесь…

— Как видите… Со мной Ерусалимский и Григорьев.

Коробко свел меня с моими дорогими сослуживцами: живые мощи, в глазах — смертная тоска. Роман Иванович показывает зажатый в ладони порошок.

— Что это?

— Мышьяк, припас еще в окружении…

— Лишней порции не найдется?

— Вы еще в силе, выстоите. — Григорьев уклонился от прямого ответа.

Ночь скоротали вместе. Утром моих товарищей погнали этапом в Эстонию. Возле уборной на щитке вывесили объявление: «Кто знает о нахождении в лагере политруков и коммунистов и сообщит в комендатуру, тот получит сигареты и водку». Откровенный цинизм…

Пофамильным учетом пленных немцы себя не утруждали. Отбор на этапы проводился унизительно. К прибывшему в лагерь контрагенту — покупателю рабочей силы — подводили партию раздетых донага пленных. Контрагент в перчатках щупал бицепсы, тыкал в зад тростью, определяя таким образом пригодность к работе. Так был отобран и я — в команду, отправляемую в д. Дмитровка Чудовского района на строительство дороги.

Расселили нас в бывших колхозных свинарниках. Под комендатуру и охрану пленные срубили два дома. Комендантом был унтер офицер Бах — плотный и приземистый «эмбрион» с непропорционально большой головой и короткими ногами. Холодно-враждебно смотрел он исподлобья и жестоко избивал за малейшую провинность. «Русски нихт работа», — любил повторять комендант.

Работали в лесу, на трех дорожных участках, по 70 человек в команде. Строили дороги, связывающие фронтовой район стылом. На фунтовую дорогу укладывались толстые бревна, которые на стыках крепились металлическими скобами. Сверху настилали поперечные бревна потоньше; те, в свою очередь, крепились продольными. Рабочая сила — бесплатная, лес — тоже даровой.

Однажды напарник по лесоповалу Алексей Карпов сказал: «Бежать надо. С одним дружком я договорился. Хочешь — присоединяйся».

— В лесу убежать от охраны не проблема. Куда потом?

— Я из Чудова, в этих краях знаю каждый куст…

Вечером Алексей познакомил меня с Николаем Каменским — артистом Московской филармонии, который до плена был замполитом армейского госпиталя 2-й ударной. Мы все обсудили и наметили побег на 25 июля.

Замысел удался. При падении подпиленной сосны мы нырнули в густой ельник и… были таковы. Два часа шли без передышки в направлении Синявинских болот. День выдался знойный, духота, слепни одолевают.

— Передохнем малость, — предложил Каменский, лизнув потную ладонь.

— Километра через четыре — болота, воды — хоть залейся, — сказал Карпов.

Приземлились под кроной огромной ели, лежим блаженно. Вдруг… лай овчарки и голоса: «Комм… абкерен… Вилли — нахлинкс».

В считаные минуты нас окружили два десятка немцев с собаками. Собаки рвутся с поводков, отпусти их — мы бы за одну минуту превратились в бесформенную массу.

— Мус! Форвертс! — скомандовал нам рыжий верзила.

Вели лесом. Часа через полтора доставили в воинскую часть на окраине леса.

— Вер зиндзи? — спросил нас через переводчика немолодой гауптман с плоским лицом.

— Мы русские военнопленные, бежали из лагеря, — за всех ответил Каменский.

— Где находится ваш лагерь?

— В д. Дмитровка.

— Кто комендант лагеря?

— Унтер-офицер Бах, — отвечал Каменский.

Нас водворили в пустой блиндаж, у входа поставили часового.

— Пить, тринкен битте, — попросил его Каменский.

— Мус вартен (надо подождать), — строго ответил часовой. Под вечер, к нашему немалому удивлению, молодой солдат принес ужин. Каменский снова попросил воды.

«Их ферштее», — доброжелательно отозвался юноша и через минуту притащил целое ведро воды. Мы припадаем по очереди к ведру, жадно пьем. Испытав много унижений от фашистов, мы почувствовали, что этого юношу еще не коснулась нацистская зараза.

Он доверительно рассказал нам, что зовут его Феликсом, он из Ганновера, где учился в консерватории. В десять вечера Феликс заступил на пост часового у нашего блиндажа. Он угостил нас сигаретами. Выкурив сигарету, Каменский вполголоса запел: «Сижу за решеткой в темнице сырой». Голос у него был чистый и мягкий, песня так и брала за душу.