Уильям Стайрон - И поджег этот дом

• Название: И поджег этот дом
• Автор: Уильям Стайрон
• Издательство: Hyperion
• Жанр: Современная проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-368-00771-X

Америка 50-х годов XX века.

Торжествующая. Процветающая. Преуспевающая.

Ханжеская. Буржуазная. Погрязшая в лицемерии, догматизме и усредненности.

В лучшем из романов Уильяма Стайрона суд над этой эпохой вершат двое героев, своеобразных «альтер эго» друг друга – истинный «сын Америки» миллионер Мейсон Флагг и ее «пасынок» – издерганный собственной «инакостыо», невротичный художник Касс Кинсолвинг.

У каждого из них – собственная система ценностей, собственный кодекс чести, собственный взгляд на окружающую действительность.

Но вероятно, сама эта действительность такова, что оправдательного приговора она не заслуживает…

---

– Шиш-то, – сказал он уже рассеянно. – Не добраться до гада. Издох наш Мейсон.

Касс неуверенно встал. Он сделал странное движение рукой, как бы подзывая меня, и той же рукой хлопнул себя полбу. Он стоял с отрешенным видом, покачивался, потом опять заговорил:

– Знаете, мне кажется, что сегодня я лежал где-то на высоком склоне над Трамонти, там, где дуют холодные ветры и земля перемешана с голубиным пометом. И ручьи… да, холодные ручьи бегут сверху! Мне снилось, что я обнимаю любимую, что мы с ней дома наконец. Потом пришел этот доктор и разбудил меня – этот доктор с бородой-веником, с бутоньеркой и красным носом. И знаете, что он сказал мне. этот старик? Знаете, что он сказал?

Я не мог вымолвить ни слова.

– Он сказал: «Ты слышал, что дама твоя, прекрасная дама, убита?» Он положил мне лед на голову и остудил мой жар, и я сказал ему: «Почтенный синьор доктор, не морочьте голову бедному Кассу. Чертов доктор! Скажите, что жива она, чей след в пыли дороже всех сокровищ мира!» И кажется, тогда он сказал: «Нет, это правда, ваша дама правда умерла». И тогда я понял, что это правда.

Он бессильно провел рукой по глазам. Вдруг рука его потянулась к бутылке на столе; движение было неловким, он потерял равновесие, упал на стул и долю секунды лежал на нем под каким-то немыслимым углом, вопреки закону тяготения, колотя по воздуху ногами, словно пловец, потом рухнул на пол, с грохотом повалив тяжелый мольберт. Он неподвижно лежал на полу в расходящемся облаке пыли. Я оцепенел, не мог сдвинуться с места, чтобы помочь ему, и думал только: неужели он и вправду себя убил? Однако немного погодя он зашевелился, подогнул ноги, все еще лежа ничком, и медленно, с огромными трудами принял сидячее положение. Он обалдело помотал головой, прижал руку ко лбу, и между растопыренными пальцами я увидел тонкую струйку крови. Я заговорил с ним – он не ответил. Сзади послышалось шлепанье босых ног: разбуженные, наверно, грохотом мольберта, с испуганными глазами к отцу шли двое детей. «Это папа. Ой, смотри, он ушибся!» Они остановились и смотрели на него. Потом неслышно, как тени, словно их подхватил ветерок, вдруг ворвавшийся в комнату и зашелестевший где-то в углу занавеской, невесомо впорхнули к нему в руки.

Окровавленный, с мутными и бессмысленными глазами, онкрепко обнял обоих. «Ко мне прижмитесь, дети, с двух сторон…» – начал он и умолк. Потом вдруг мягко оттолкнул их в стороны и поднялся на ноги. Он смотрел на меня, побольше меня не видел: взгляд его устремился сквозь меня и за меня к чему-то таинственному, далекому и самодовлеющему. Он шевелил губами, но не издавал ни звука.

Потом он быстро – насколько позволяли непослушные ноги – пошел мимо меня к двери. И, не обратив внимания на только что вернувшуюся Поппи, не обратив внимания ни на ее горестный крик: «Ох, Касс! Ты на себя не похож!» – ни на тряпичную ее фигурку на полу – когда она бросилась к нему, раскинув руки, и упала, – он вывалился во двор. И только через несколько секунд, склонившись над Поппи (которая медленно раскрыла глаза и прошептала: «Ох, Касс! Я тебя не узнаю»), я понял, что все это время передо мной было лицо человека, который за день постарел на десять лет.

Часть вторая

Страх душу утвердит. Попять бы мне -

Ушедшее ушло, но близко так…

Проснулся я и думал и тишине.

Учусь в пути, и цель понята мне.[180]

Теодор Ретке

V

На берегу реки в Южной Каролине Касс однажды сказал мне:

– Вы знали, что я убил его. – я это тогда еще понял. Но почему-то меня это не очень беспокоило. Я помню, что распустил язык в ту ночь и наболтал лишнего, а много ли наболтал – так и не мог вспомнить. Но все-таки думал, что выдал себя. Странно, меня это, в общем, не тревожило. Может быть, потому, что итальянцы закрыли дело: самоубийство, и все. Трудно их упрекать. Двоих нашли мертвыми… понимаете, почти одновременно – какой же смысл искать виновника, тем более вешать это на дьякона Кинсолвинга. который был сама нравственность. – Он помолчал. – В общем, я совсем не опасался, что вы меня выдадите. Точно вам говорю. Попросту суть, наверное, в том, что все было кончено и ничто уже не имело значения. Я ступил за черту – какая разница, кто что сделает или скажет? Видите седую голову? – Он провел рукой по виску, и в этом жесте не было ни гордости, ни жалости к себе. – С моей стороны не очень красиво, что я тут так долго ломал перед вами комедию. Я почему-то знал, что вы знаете. Но самому сказать – тяжелое дело. Сознаться. Тогда ты должен объяснять всю эту несчастную историю, а объяснять больно. Понимаете?

– Конечно, понимаю, – сказал я. – Только одно уточнение. Не знал я. Подозревал – да. Кое-что в ваших словах показалось мне странным. У меня возникли подозрения. И в те несколько дней, когда вы не возвращались, а я оставался там… ну, помогал Поппи с ребятами, – я не мог отделаться от тяжелых мыслей. Вы страдали, и… об этом неловко говорить, но я за вас волновался. Вы со мной что-то сделали, на многое открыли глаза, и мне не хотелось, чтобы вы вот так исчезли с горизонта. И потом, когда я все-таки оставил Поппи и детей и вернулся в Нью-Йорк, так и не увидев вас, так и не узнав, в чем было дело… живы ли вы, не в тюрьме ли… я все равно о вас думал – как у вас там обошлось. И в чем же все-таки было дело. А знаете, странно устроены у человека мозги. Когда я написал вам, когда напросился сюда в гости, я, честно говоря, думал, будто движет мной только патологическое любопытство – в отношении Мейсона, и того, что он натворил, и почему так… безобразно кончил; я рассчитывал узнать это от вас. И говорил себе – все-таки там было самоубийство. А теперь понимаю: отчасти мной двигало… ну… – Я не решился закончить.

– Подозрение, что я его убил, – угрюмо договорил Касс. – Не смущайтесь, мой друг. Скажите. M не это труднее сказать, чем вам.

– Да, что вы его убили. Понимаете, – стал объяснять я, – я не собирался разнюхивать. Изображать ищейку. После того, что он сделал, казните вы хоть пятьсот мейсонов, орально я это…

– Ради Бога, можете мне этого не говорить. Я и не думал, что вы соглядатай. – Он помолчал. – С другой стороны, вы, может быть, поймете, почему я не ответил на ваше второе письмо. Есть вещи, о которых хочется забыть.

– Не надо мне было совать мой длинный…

– Да не грызите вы себя, – перебил он. – Зря я об этом заговорил. Но вы мне кое-что рассказали. И я очень рад, что мы все-таки объяснились. Вы пролили свет на некоторые темные места.

– Например?

– Ну, хотя бы насчет Мейсона – какой это был человек и так далее. То есть до Самбуко. Ну и – я уже вам говорил – насчет той ночи. Что происходило в этой моей черной, глухой, душной темноте. Вы заставили меня увидеть то, чего я не знал. Дикие вещи. – Он замолчал на секунду. – Ужасные, в сущности, вещи, – добавил он угрюмо. – И они, знаете, как-то сдвинули все. Я о них догадывался, подозревал, но по-настоящему не знал… из-за вышеупомянутой темноты. Ух! – Он поежился и протер глаза. – Ничего это, понятно, не меняет, – продолжал он, – поскольку все давно кончено. Но, я бы сказал, известия увлекательные.

– Какие, например?

– Ну, скажем, как я упал на рояль, а вы с Крипсом меня поднимали. Теперь-то я это вижу. Вижу, когда вы рассказали. Помните, лекарство – это новое волшебное лекарство, черт бы его взял? Ведь я за ним тогда пришел; не за тем же, чтобы почитать вам Софокла. Я о нем думал.

– И что же?

– А то, что, если бы я спер его тогда ж е, весь сумасшедший вечер сложился бы по-другому. Я сходил бы в долину, вернулся бы… – Он оборвал фразу и махнул рукой. – Ну его к бесу, судьбой не повертишь.

– Господи, если бы я знал…

– Бросьте. Откуда вам было знать? – Он посмотрел на меня с грустной снисходительностью. – Можно подумать, вы имели к этому какое-то отношение. Знаете, моей вины хватит на целый полк грешников, а вы еще суетесь со своей. Да что это вы, в самом деле?

– Ничего, – ответил я. – Ничего особенного. Какие-то мелочи, догадки. Я видел, например, что между вами и Мейсоном творится что-то скверное и безобразное. Взять хотя бы вашу записку. Это тоже сверлило мне мозги не один месяц. Ну и… не знаю… некоторые ваши высказывания. Мне надо было вместе с Крипсом или еще с кем-нибудь… Словом, надо было мне все-таки проснуться, взять себя в руки и пристроить вас где-то таким образом, чтобы вы никому не могли причинить вреда. – Я запнулся. – Исходя, конечно, из того, что вы сами жалеете о случившемся, несмотря на вину Мейсона. Правильно?

– Вы правы. – сказал он, и лицо его выражало такую безысходную печаль, что я отвел глаза. – И как правы.

После долгого молчания я спросил его:

– Скажите мне, Касс. Что было между вами и Мейсоном? – Я помялся. – Понимаю, это звучит глупо. Ну ладно, была девушка. Франческа и… вы… ну, вы меня понимаете. Он изнасиловал ее, убил ее. И за это вы с ним расправились. Все это ясно и понятно. Но прочие дела откуда? Почему он заставил вас дать это гнусное представление, и…