Иосиф Крашевский - Гетманские грехи

• Название: Гетманские грехи
• Автор: Иосиф Крашевский
• Жанр: История

---

Поэтому Браницкий должен был внимательно изучить свое лицо перед зеркалом доктора, искусственно оживить его и привести в такое состояние, в каком он мог бы показаться своим подчиненным.

Между тем Клемент незаметно прошел в соседний кабинет и шепнул Беку, с которым он был в лучших отношениях, - Стаженьского он не любил, как и многие другие, - что гетман чувствует себя не совсем хорошо, принял лекарство и еще нуждается в отдыхе.

Бек выслушал это спокойно, но Стаженьский, всегда много позволявший себе и не понимавший, что могло задержать гетмана, очень непочтительно ворчал и швырял бумаги. Когда Браницкий, наконец, вышел к своим секретарям, на лице его уже почти не было следов того, что он пережил.

Слуги гетмана едва не задержали, в качестве подозрительного субъекта, убегавшего с гневным выражением лица Теодора, задевавшего на пути людей, никого и ничего не замечавшего и почти обезумевшего. Очутившись, наконец, на свежем воздухе, он свернул в первую же попавшуюся улицу и побежал по ней, куда глаза глядят, только бы уйти подальше от этого дворца. Им овладел такой страшный гнев, что он почти терял сознание. И если бы на его пути встретилось препятствие, он был в таком состоянии, что мог совершить преступление. Сам не зная как, он очутился у подъема на мост через Вислу.

Пешие толкали его, потому что он шел, никому не уступая дороги, только инстинкт помогал ему пробираться между возами и экипажами, но давка на мосту была так велика, что в конце концов ему пришлось остановиться. Был торговый день, толпы народа шли в город и из города; навстречу ему шли войска, ехали экипажи, пробирались пешеходы, двигались кони и рогатый скот. Над всем этим стоял страшный шум... Видя, что вперед пробраться трудно, он повернул и пошел назад с твердым намерением зайти к себе на квартиру и уехать из Варшавы. Измученный быстрой ходьбой и волнением, он теперь замедлил шаги, потому что у него перехватывало дыхание, и кровь молотом стучала в голове.

Чтобы избежать толпы, он свернул в боковую уличку и по ней уже не шел, а едва тащился, то и дело останавливаясь, отдыхая и чувствуя, что вместо того, чтобы сесть на коня, он вынужден будет лечь в постель. Как раньше он незаметно для себя самого добрел до Вислы, так теперь он с удивлением увидел себя около Бернардинов и прежде чем решил, куда свернуть, заметил ехавший ему навстречу хорошо знакомый экипаж князя-канцлера.

Он был в таком состоянии, что не отступил бы ни перед какой опасностью: поэтому он не свернул в сторону, и в ту минуту, когда канцлер проезжал мимо, он стоял так близко, что сидевший в карете заметил его, и не успел он сделать трех шагов, как экипаж остановился.

Князь высунул голову в окно и делал ему знаки подойти поближе. Паклевский не хотел показать себя трусом, хотя и предвидел, что здесь его снова ждет публичное унижение на виду у слуг, так как со стариком, когда он сердился, шутки были плохи; а после письма, оставленного Теодором, гнев был неизбежен.

Однако же всегда недовольное и нахмуренное лицо канцлера вовсе не показалось Теодору более страшным, чем всегда. Он подошел к карете. Князь, не спуская глаз, смотрел на него; обвиненный уже стоял перед ним, а он не сказал еще ни слова.

Так выдержал он его довольно долго.

- Что это вы, сударь, больны? - спросил князь.

Теодор не посмел ничего ответить.

- Мне сказали, что вы больны, так не лучше ли вместо того, чтобы бродить по улицам с таким лицом, на котором видна болезнь, пойти и лечь в постель. Прикажите заварить себе ромашки, и как только будет полегче, сейчас же приходите на службу. Я бы, конечно, мог обойтись и без вас, сударь, но вы мне нужны...

Посоветуйтесь со старым Миллером, которого Флеминг привез сюда, с Моретти или Энглем, и прошу быть здоровым.

Тут канцлер - о чудо! - усмехнулся покровительственно и, не дожидаясь ответа Паклевского, крикнул кучеру:

- Трогай!

Кони тотчас же тронулись, а Теодор остался, как вкопанный, на месте; он совершенно не мог понять загадочного появления канцлера и его исключительной мягкости по отношению к себе - но что же сталось с письмом?

Пораздумав немного и еще не решив окончательно, что он сделает, Теодор вернулся в свою квартиру во дворце князя-канцлера. Управляющий дворцом Заремба встретил его первый около флигеля. Это был единственный человек здесь, относившийся к нему с некоторой приязнью. Увидев его, он живо подбежал к нему и воскликнул:

- Боже милосердный! Что с вами, сударь, случилось? Мы уж думали - не произошло ли, сохрани Бог, какого-нибудь несчастия. Князь рассылал за вами в разные стороны...

- Я был болен и теперь еще не поправился, - сказал Паклевский.

- Боже милосердный, да где же хворать, если не здесь, где есть и доктора и уход за каждым служащим. Даже сторожу, если он захворает, сейчас же дают лекарство.

Тут все страшно о вас тревожились. Ну, теперь уж канцлер успокоится.

Поговорив так еще немного, Паклевский поднялся наверх взглянуть, что сталось с его жилищем.

Оно было пусто, но кто-то протопил его, и комнаты имели такой вид, как будто поджидали хозяина. Как только он вошел сюда, Вызимирский, очевидно заметивший его со двора, поднялся за ним.

- Пан Теодор! - воскликнул он еще в дверях. - Что с вами было? Мы тут чуть траур по вас не надели! Молили Бога, чтобы он вернул вас хотя с того света, потому что князю никто не может угодить: бросает нам в лицо бумаги и то и дело спрашивает о своем любимце...

Теодор все еще надеялся узнать о судьбе своего письма, которая его очень беспокоила: поговорив немного с Вызимирским и еще не приняв никакого решения относительно своего дальнейшего поведения, он под предлогом болезни лег в постель и стал поджидать прихода мальчика, который ему обычно услуживал, чтобы от него узнать о судьбе письма.

Но вместо Яська, который не торопился приветствовать своего хозяина, начали приходить все служащие и знакомые с выражением соболезнования и с расспросами.

Теодор ссылался на свою болезнь, и они все поверили, что его исчезновение и отсутствие объяснялось просто секретной миссией для князя, о которой Паклевский не хотел говорить. Под вечер пришел Заремба узнать, не надо ли ему чего-нибудь. Слуга принес ему ужин: одним словом, Теодор почувствовал себя как дома, а так как он, действительно, чувствовал себя слабым, то и не выходил больше никуда. Поздно вечером ему удалось поговорить с Яськом.

На вопрос: что сталось с письмом, оставленным на столе, смутившийся мальчик поспешно отвечал, что он не видел его и ничего о нем не знает. Но было сразу видно, что это ложь. Паклевский, который всегда хорошо относился к нему, стал уговаривать его сказать правду, доказывая, что он не мог его не видеть. Ясек отрекался, изворачивался, выдумывал всякие отговорки, но в конце концов сознался, что письмо он отдал дворцовому маршалу, и что видел, как тот долго вертел его в руках и понес к князю, а потом, быстро вернувшись, пригрозил Яську выдрать его кнутом, если он перед кем-нибудь обмолвится о письме.

Было очевидно, что письмо попало в руки канцлера, который сделал вид, что не читал и не видел его, давая этим доказательство исключительной снисходительности к юношеской горячности.

Это так поразило Теодора, что после долгих размышлений он решил остаться по-прежнему на службе у канцлера.

Наступил 1764 год - в судьбе нашего героя изменилось немногое, но положение Речи Посполитой становилось все более грозным.

Обе партии усиленно боролись на областных сеймиках, поддерживая своих кандидатов, но в то время как Чарторыйские вместе с Масальскими, с Флемингом и с Огинскими щедро сыпали деньгами и обещаниями, особенно же в Литве, и были почти повсюду уверены, что за ними большинство, гетман Браницкий колебался созывать совещания и, не находя помощи ни во Франции, на которую он рассчитывал, ни в разоренной Саксонии, не мог решиться ни на какие действия. Его приверженцы, видя его колеблющимся и ослабевшим, тоже не предпринимали решительных шагов и в тайне помышляли о том, как бы поудобнее ретироваться и подготовить себе переход на другой фронт.

Ни Потоцкий, ни киевский воевода, ни коронный подстольник, ни Любомирский, считавшиеся сторонниками гетмана, денег не давали, так же как Радзивилл и виленский воевода, а князь "пане коханку" мечтал о том, чтобы перетянуть на свою сторону Масальских, а пока что вытворял Бог знает что, уверенный в своих силах, которые он бесцельно растрачивал.

Расстройство и анархия господствовали в лагере гетмана, в то время как фамилия шла дружно, как один человек, руководимая железной рукой канцлера, чрезвычайно искусно увеличивая число своих явных и тайных приверженцев. Для людей сообразительных яркой характеристикой положения в стране мог служить следующий пример. Примас очень вежливо и panlatim просил Кайзерлинга вывести войска; ему это было обещано; а, между тем, они шли все далее в глубь страны; время шло, и о князе-примасе Лубенском говорили уже, что, следуя советам Млодзеевского, он склонялся на сторону фамилии, видя в этом успокоение Речи Посполитой.