Иван Яган - За Сибирью солнце всходит...

• Название: За Сибирью солнце всходит...
• Автор: Иван Яган
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

В новую книгу курганского писателя Ивана Ягана вошли повести, увидевшие свет в Южно-Уральском книжном издательстве.

Повесть, давшая название сборнику, рассказывает о сложных и драматических судьбах нескольких поколений украинских переселенцев в Сибири. Ее герои — честные и работящие люди, умеющие свято хранить чистоту родственных и семейных традиций, ревниво оберегающие чувство братства.

Чистые в нравственном отношении люди — герои и двух других повестей сборника.

---

Может быть, бабушка сохранила здоровье и бодрость тем, что раньше мало работала? Если бы так. Она осталась вдовой в первую империалистическую войну. Осталась с четырьмя детьми, старшему, моему отцу, было восемь лет. Так она одна и выходила их. Потом работала в колхозе, вынянчила всех внучат. Бабушка была верна своей любимой поговорке: «Не поможе всевышний, колы сам никудышний». Помню, когда проводили на фронт отца, мать села на лавку у окна, взялась руками за голову и запричитала: «Ой, что же это такое?.. Как же мы жить будем?.. Что мы будем делать?» Бабушка посидела рядом с ней, поднялась и сказала: «Не плачь, Оксана. Слезами горю не поможешь. Кажешь, шо робыть будемо? Работать будемо». Она взяла тяпку и пошла на огород окучивать картошку. За ней поплелись и мы...

У нас водились голуби. Ими еще отец занимался, потом брат Петька, а уж от него они перешли ко мне. В деревне к голубям отношение иное, чем в городе. В городе ими торгуют, воруют, делят на породы — благородные и низкие. Деревенские голуби все одинаковы. Мы не знали, какие из них «трубачи», «вертуны». Голуби — и все. Жили они у нас в сарае, под потолком, гнездились в старых ведрах, подвешенных к жердям, кормились вместе с курами и утками. А в особо студеные зимы я их в избу поселял, в подпечье.

Из-за них я не знал покоя: боялся, как бы чужие моих не увели, хотелось и себе чужака заманить. От бабушки доставалось за лазанье по ветхой крыше сарая, за потраченное на голубей время. Пошлет меня в огород зеленого лучку или укропу нащипать для заправки борща, а я пойду да задержусь, любуясь голубями, следя за чужаком. Выйдет она во двор: «Ты мне принес укроп? Я тебя зачем посылала? Чтоб они все поиздыхали, твои голуби. Я им, наверное, головы пооткручиваю как-нибудь». Говорить-то говорила, да никогда не делала того, что обещала. Как-то в войну бабушка пришла из кладовки, принесла в миске пшеницы, чтобы смолоть ее на ручных жерновах. Поставила миску и говорит: «Пшеница кончается, с ведерко осталось. Так что до весны будем тянуть на одной картошке». Подозвала меня и посоветовала: «Возьми посудину и набери пшеницы для голубей, чтобы им хоть до лета хватило. Мы и на картошке просидим, а они пропадут без зерна. Ступай!» И подтолкнула меня в шею. Я набрал в закроме полведерка пшеницы (ровно половину оставшейся) и подвесил ведерко в сарае под потолком. Каждый день доставал по горсточке и кормил голубей. Если бы не бабушка, я сам, наверное, никогда не додумался до такого.

Было у нас с бабушкой одно дело, которое мы одинаково любили — лазить в погреб. Это не просто полезть и что-то достать. То была церемония, обряд, волнующее событие, настоящий праздник. Праздник наш так и назывался — «Лазить в погреб». Бывал он примерно раз в две недели, его мы ждали с волнением и нетерпением.

Наш погреб находился во дворе. Глубокий и просторный, укрытый толстым слоем всякой трухи, земли, чтобы мороз внутрь не пробрался. Лаз его затыкали сеном, старой одеждой, потом забрасывали снегом. И вот мы «лезем в погреб». Пока бабушка готовит мешок и ведро — я бегу с лопатой к погребу, очищаю лаз от снега. Сено из него вынимает бабушка, и я первым ныряю в сказочную темноту, спускаюсь по деревянной лестнице, принимаю от бабушки пустой мешок и ведро. Затем начинаю любоваться погребом. Пока глаза со свету не привыкли к темноте, чувствую погреб только носом. Пахнет квашеная капуста с огурцами, пахнут свекла и морковь, пересыпанные сухой земелькой. Пахнет чуть вспотевшей картошкой и плесенью, что выступила на жердинах потолка.

Бабушка первым делом оглядит стены и потолок: не пробрался ли где мороз. Вторым делом — пока руки чистые и теплые с избы — набирает капусты из кадки. А в капусте-то, в капусте — соленые вилки и огурцы! Я бегом отношу ведро с капустой в хату. Вторым «рейсом» уношу свеклу и морковку. Бабушка в это время накладывает в мешок картошку. Его она уносит сама. Делает тоже два «рейса». И, как всегда, напоследок для меня какую-нибудь неожиданность — загадочно улыбаясь, копается в одном из углов, распрямится и: «На-ка держи!» Подает или кочерыжку от капустного кочана, репку или брюкву. И думать не подумаешь, что она может такое сохранить почти до самой весны.

Все мы с ней делаем быстро, чтобы из погреба тепло не вышло. Поднимаемся наверх, закладываем лаз дощечками, затыкаем сеном, заваливаем снегом. Скорее в хату! Придешь и не знаешь, за что приниматься в первую очередь. Мама возвращается с работы, и я сообщаю: «А мы с бабушкой в погреб лазили».

Если мне бывает трудно, я вспоминаю нашу бабушку Мотрю и говорю сам себе: «Работать надо!»

КИНО

— Кино приехало! Кино приехало!..

Байдановские мальчишки бегали по улицам и горланили изо всех сил: «Кино приехало!»

Какое оно? Я ни разу не видел его и, как многие наши мальчишки, не представлял, что это такое. Кино привезли из райцентра на подводе. Сгрузили несколько больших ящиков и занесли в школу. Незнакомый парень — это был киномеханик — вышел и сказал нам:

— Кино, ребята, будем показывать вечером, а сейчас идите по домам.

Но где там! Мы боялись на шаг отойти от школы: вдруг без нас начнется или возьмут да и уедут. Киномеханик через несколько минут вынес четыре листа бумаги, на которых было что-то написано большими красными буквами, и раздал их ребятам постарше:

— Вот вам афиши. Приколите около школы, конторы и кладовой.

Мы, дошколята, услышали, что кино называется «Джульбарс». Какое-то совсем непонятное слово. Эх, скорее бы вечер!..

Когда стемнело, колхозники стали сходиться к школе, неся лавки и табуретки из дому. Мужчины старались не показывать своего любопытства, с нарочитым равнодушием сворачивали цигарки, угощали друг друга табаком. Но можно было заметить, если внимательно присмотреться, как они нетерпеливо, исподлобья поглядывали туда, где с ящиками возился киномеханик. Женщины почти все пришли с кругами недоспевших подсолнухов.

На стену школы повесили огромную белую простыню — «экран», а ящики сзади публики. Мы не могли понять, почему их поставили сзади, как смотреть кино? Ведь оно в ящиках? Но вот что-то зашумело, пучок яркого света разорвал темноту и осветил экран, а затем на нем появились такие же буквы, как на афишах.

— Джульбарс! — сказали вслух все умеющие читать.

Кино было немое. А чтобы работал киноаппарат, надо было крутить рукоятку динамомоторчика. Для этой работы механик завербовал несколько добровольцев из мальчишек постарше. Среди них был и мой двоюродный братишка Гришка Рогозный. Каждый должен был крутить ручку до тех пор, пока не кончится одна часть, затем передавал другому.

На экране быстро замелькали люди в длинных, до пят, шинелях, с винтовками и наганами. У всех у них на шлемах звезды. Это были советские пограничники. Появилась огромная собака с торчащими ушами. И уже потом мы увидели людей с широкими скулами и такими большими зубами, что их не закрывали губы. Казалось, что эти люди все время хищно улыбаются. Они были ростом намного меньше наших пограничников. И тут-то начались разговоры среди зрителей.

— Во-во! Гляди — это шпионы!

— А это наши. Сейчас они им покажут!

— Так его! Так!..

Ребятня сидела впереди, прямо на земле, задрав головы вверх. За моей спиной начинался первый ряд. Я слышал, как женщина часто теребила мужа и допытывалась:

— Вась, а Вась! Це наши чи не наши?

— Наши, наши, — с превосходством отвечал Вася.

— А це, Вася, наши?

— Ни, це не наши, це шпионы...

— Та як же не наши? Ты ж казав, шо наши...

— Казав, казав! — передразнивает он женщину. — Я вже сам с толку сбився...

Киномеханик через головы выкрикивает то, что написано внизу экрана. Ему вразнобой помогают все деревенские грамотеи. Вот на экране быстро замелькали большие буквы и цифра, и все грамотные байдановцы многозначительно пояснили неграмотным: «Конец третьей части!»

В тот момент, когда Джульбарс стал тянуть за сапог шпиона, спрятавшегося в копне сена, экран начал меркнуть и совсем погас. Что случилось? В то время у нас еще не кричали: «Сапожники!» Все с беспокойством повернулись назад. Там, возле механика, был шум и смех. Оказывается, эту часть «гнал» Гришка Рогозный. У него дело шло не хуже, чем у других, но под конец вышел небольшой конфуз. Идя в кино, Гришка надел материн, длинноватый для него, пиджачок. Рукав был с дырочкой на подкладке, а в нее-то и попала рукоятка и накрутила рукав на себя. Тут уж ничего не оставалось делать как остановиться. Гришка легко вылез из пиджака и стоял рядом, смущенно вытирая вспотевшее лицо, смотрел, как высвобождают проклятый рукав.

А что было после кино! Ребята взахлеб снова и снова пересказывали виденное. Каждый говорил так, будто, кроме него, никто в кино не был.

— А этот-то того — бац!

— А Джульбарс его — цап!..